Варя нащупала ручку двери и остановилась.
— Что, боишься? — зашептала Клавка, которая шла сзади.
— Сама боишься! — Варя с силой толкнула дверь.
Вот он зал, залитый лунным светом. Колонны, стоявшие в ряд, поддерживали потолок, с которого, как диковинные цветы, свисали хрустальные люстры. Тихо и жутко… Сверху, с хоров, зал кажется ещё чудеснее. Жутко! Сердце стучит, и ноги подгибаются.
Варя тихо опускается на пол, а сзади, кряхтя, усаживается Клавка. Ей мешают сложенные у стены брусья.
— Темно, ничего не видно! — ворчит Клавка.
Оленьку совсем не слышно. Варя молча нашла её руку. Варе кажется, что не одна, а все колонны могут открыться, и она замирает в ожидании. И что там Клавка ворчит!
— Тише, — шепчет Варя, — тише!
Наконец Клавка уселась поудобнее, чтобы ждать. Кто его знает, сколько придётся сидеть… Может, всю ночь.
Варя осмотрелась и успокоилась: теперь ей уже было совсем не так страшно. И постепенно пелена таинственного очарования стала спадать со знакомых очертаний зала.
«А вдруг ничего не будет? — подумала Варя. — Колонны-то из мрамора, каменные, как же они откроются?»
Но она продолжала сидеть не шевелясь. Оленька прижалась к ней и тоже сидела молча.
— Придёт тебе в такую холодину привидение! — шепчет Клавка. — Они небось наговорили, а мы-то сдуру и поверили. Надо бы одеяло с собой взять…
— Тише ты! — говорит Варя. — Может, и придёт.
— А ты меня тогда разбуди. Я вот посижу, посижу, да и засну.
В окна ослепительно светит луна. Варя сидит по-прежнему затаив дыхание, но вот пошёл хлопьями снег, и на колонны ложится причудливый узор — будто залетели в зал бесшумные птицы и летают и кружат. Тихо и удивительно.
Оленька давно заснула и сладко посапывает, прижавшись к Варе. Видно, задремала и Клавка. Варя не заметила, как и её сковала тяжёлая дрёма.
Когда она открыла глаза, в зале было темно. Луна либо ушла по небу вперёд, либо её завесила туча. Всё потонуло во мраке. Наверно, прошло много времени, но привидения всё не было.
Вдруг раздался грохот, и что-то больно ударило Варю по ноге. Варя услыхала, как вскрикнула Клавка, затопала к двери и потом вниз по лестнице.
Варя тоже хотела вскочить, но боль в ноге была такая, что она тут же опустилась на пол. Оленька проснулась и заплакала.
— Ну чего ты, чего? — зашептала Варя и, отыскивая в темноте Олю, нащупала что-то твёрдое.
Луна снова как-то краем заглянула в зал. Ну конечно, это брусья. Клавка улеглась на них, а во сне повернулась — они и раскатились. Вот что так больно ударило Варю.
Боль стала затихать.
— Пойдём, Оленька, — сказала Варя. — Пойдём, пока видно.
Держа Оленьку за руку, Варя тихонько пошла к двери. Ощупью они осторожно спустились с лесенки, но в тёмном коридоре стало так страшно, что, несмотря на боль в ноге. Варя бросилась бежать, увлекая за собой Олю:
— Скорее, скорее!..
Вот наконец и дверь в спальню, а на пороге сидит Клавка.
— Что же вы сразу-то не бежали? — шепчет она. — Я тут вас давно жду.
— Я и так насилу прибежала, — сказала Варя. — Тебе бы так по ноге ударить… Думаешь, не больно?
— Как — по ноге?
— Как? Ты ворочалась, ворочалась — брусья-то раскатились, прямо по ноге!
— Врёшь! — удивилась Клавка. — Значит, это не привидение грохнуло?
— Сама ты привидение! — рассердилась Варя.
— Ой! Ну стукни меня, стукни! Я-то думала… Ой, Варя! Ой, я дура!
— Ну тебя! — сказала Варя. — Идёмте спать. Я замёрзла прямо ужас как…
Девочки на цыпочках вошли в спальню. В чугунной печке ещё тлели покрытые пеплом угли. Подойдя к дверце, Варя осторожно стянула чулок.
— Царапины нет, а синяк здоровый, — сказала Клавка.
Сорокина не спала или проснулась.
— Ну что? — спросила она, поднимая голову. — Видели?
— Видели! — ответила зло Клавка. — Только мы его пуганули.
Наливайкина тайна
На другой день Клавка уступала Варе во всём, а за обедом отдала ей горбушку.
— У меня что-то зуб шатается — ещё сломаешь, — сказала она.
Варя милостиво принимала её внимание и даже согласилась с ней дежурить, чего раньше никогда не было.
Клавка разбудила Варю пораньше:
— Одевайся скорее, и побежим!
— Ещё рано, — сказала Варя.
— Ничего не рано!
Девочки прибежали на кухню. Кроме дяди Егора, там никого не было. Дядя Егор только что растопил куб и сидел покуривал.
— Какую рань примчались, — сказала Варя.
Но дядя Егор не удивился. Он встал и снял с полки большой медный колокольчик.
— На, звонарь, звони! — сказал он Клавке.
— Бежим, Варя! — И Клавка, потрясая колокольчиком, вихрем понеслась по коридору, вверх по лестнице.
Варя, прихрамывая — нога ещё болела, — еле за ней успевала.
Вот какая Клавка! Никогда не рассказывала, что дядя Егор даёт ей звонить.
— На́, позвони! — говорит Клавка и даёт Варе колокольчик.
Варя трясёт его обеими руками, но так, как у Клавки, у неё не получается.
— Ты вот так! — И Клавка, подняв колокольчик над головой, звонит громко: динь-динь-динь!..
Обежав лестницы и коридоры, дежурные вернулись в столовую.
Дежурство с утра шло хорошо, но во время обеда, когда Варя несла поднос с хлебом, в тёмном переходе из кухни в столовую на неё кто-то налетел. Раздался грохот. Варя побежала вперёд, Клавка, которая сзади несла ложки, завизжала.
Варя добежала до стола — на подносе осталось только несколько кусочков хлеба.
Из коридора неслись крики. Свет не горел, и туда с факелом отправилась Гертруда Антоновна.
На полу валялись ложки. Клавка, вцепившись в волосы Наливайко, визжала вовсю, а Наливайко обеими руками прижимал к груди ломти хлеба. При свете факела он выронил хлеб, но Клавка продолжала крепко держать его за волосы. Она просто повисла на нём. Наливайко хоть и большой, а всхлипывал.
Когда Варя и Клавка раскладывали помятые куски хлеба, Клавка сказала:
— Вот он теперь поймает меня и вздует.
— Мы вместе ходить будем, — сказала Варя.
— Что ж, что вместе — обеим и попадёт.
Весь день был испорчен. После ужина, когда Варя с Клавкой мыли посуду, Наливайко появился в столовой. Он нарочно дожидался, когда уйдёт Чапурной. Клавка схватила половник. Варя тоже приготовилась сражаться, но Наливайко, не подходя к ним близко, сказал:
— Я не драться… Буду я с вами связываться! У меня собака осталась не евши. Давай сюда что в мисках осталось, выгребай!
И он поставил на стол ржавый котелок.
Варя подумала: «Вот и хорошо, а то мы с ним бы не сладили, если драться», и стала выгребать остатки из немытых мисок.
— Ты не мешай крошки с кашей, складывай кашу отдельно! — командовал Наливайко.
— Что же, твоя собака сначала первое, а потом второе ест? — спросила Клавка.
— Ты помалкивай! «Второе»! Я вот покажу тебе «второе»! — И Наливайко показал Клавке кулак.
Варя аккуратно выскребла остатки из всех мисок. Наливайко очень торопился:
— Ну ладно уж, давай что есть. У тебя большая собака или маленькая? — спросила Варя тоном примирения.
— А тебе не всё равно?
— Большой собаке здесь очень мало. Погоди, я у малышей посмотрю.
На столе у малышей посуду ещё не собирали, и в мисках было что поскоблить.
— Вот посмотри — теперь, может, хватит?
Наливайко заглянул в котелок: «Хорош!» — и бегом бросился к двери. На пороге он обернулся и сказал:
— Вы вот что: если Чапурному расскажете, то жизни не просите. А если будете соображать насчёт котелка — всё забыто. Идёт?
Клавка промолчала, а Варя с обидой ответила:
— Ты большой, а дурак!
— Ругайся, ругайся, а завтра я котелок под ваш стол поставлю. Идёт?
— Ставь, пожалуйста, — сказала Варя. — Жалко, что ли? Не тебе ведь, а собаке.
И вот после этого дня Наливайкин котелок стоял под столом.
— Ты всё-таки косточки отдельно клади, — просил Варю Наливайко.
— Интересно, какая у него собака? — спросила Варя.
— Да нет у него никакой собаки, — говорила Клавка. — Я везде смотрела: и в спальне у них нет, и в сарае с дровами нет. Что она, у него под снегом, что ли, живёт?
И вот однажды вечером Клавка по Наливайкиным следам дошла по парку до пруда. Следы свернули вдоль каменного забора, потом пошли кустами — до сторожки. Вот, оказывается, где собака! Послышался лай. Окна сторожки слабо засветились, и Клавка услыхала, как Наливайко крикнул:
— Иди-иди, черт, лохмач!
Дверь хлопнула, и лай затих.
Наливайко зазвал собаку в сторожку. Клавка не выдержала и подбежала к окну. В сторожке Наливайко был не один. На кровати сидел очень худой старик, и Наливайко кормил его из котелка с ложки.
Клавка пришла обратно и рассказала Варе всё, что видела.
— Нечего ему было собаку выдумывать, — сказала Варя. — Наверно, дедушка-то больной.
Наливайкин котелок с этого дня был куда полнее, и не объедками, а чистым супом или кашей.
Как-то Варя, передавая ему котелок, спросила:
— А чем же ты собаку кормишь?
— Чем? Кожуру всякую на кухне прошу. Она всё ест. Я её мороженой петрушкой кормил. А вот станет потеплее — мышей будет ловить. У деда в садоводстве про́пасть мышей.
Наливайко понял, что девочки разгадали его секрет, и был очень признателен за то, что они молчат.
Долой Татьяну Николаевну!
Уже чувствовался приход ранней весны. В дом глянуло солнце, сразу стали видны серые, немытые стёкла, а по углам пыль и паутина. Девочки решили устроить уборку.
— Сами возьмёмся и вымоем. Подумаешь, какое дело! — сказала Клавка и отправилась к Гертруде Антоновне просить тряпок.
К своей воспитательнице, Татьяне Николаевне, ходить нечего: она только придёт в столовую, съест, что полагается, и опять к себе в комнату. Гертруда Антоновна — другое дело: сама берёт тряпку, чистит, моет, потому у малышей и чистота.
А Татьяна Николаевна за всё время только один раз сказала: «Боже, как всё запущено!» — но как убрать, не посоветовала.