В XX в. новую историю костюма открыла швейная промышленность, выпускающая одежду массовыми тиражами... Известный французский модельер Пьер Карден говорил: «Мода изменяется прежде всего потому, что за ней стоит промышленность... Мода – это локомотив. Она тянет за собой заводы, выпускающие красители, ткацкую промышленность, производство шерсти, хлопка, шелка и льна, дает работу манекенщицам, журналистам, фоторепортерам, рабочим, шоферам, модельерам, дизайнерам, транспорту... За модой – гигантский механизм. И потому мода – далеко не каприз».
По мере ускорения темпа жизни и развития средств массовой коммуникации (то есть информации и пропаганды) ускоряется смена стилей. В XV – XVI вв. полный переход на новый стиль занимал около полувека, в наше время он уменьшился примерно до 10 лет. В автомобилестроении и оформлении бытовой техники господствовали последовательно конструктивизм 20 – 30-х гг., «обтекаемый» стиль 30 – 40-х, вычурный «анималистический» 40 – 50-х, строгий классицизм 50 – 60-х и, наконец, «космический» стиль 60 – 70-х гг., сменившийся в бытовой радиоэлектронике «лабораторно-приборным» стилем – голый металл, подмигивающие светодиоды, разнокалиберные рукоятки, предельная функциональность, асимметрия... Сегодня автомобили, особенно маленькие, реализуют тезис «Уродливое – прекрасно!», как его провозгласил в своем романе «Колеса» американский писатель Артур Хэйли.
А внутри крупных перемен стиля каждые два года (последнее время все чаще) играет своими нюансами мода, связанная, как уверяют модельеры, с «постоянно меняющимися потребностями людей».
Рис. 69. Примерно каждые десять лет в течение трех четвертей ХХ века происходили изменения дизайна предметов техники и быта (по Ю.С. Сомову). Сегодня темпы изменений резко ускорились – по крайней мере втрое, если не вчетверо...
Какими потребностями? Конечно же, не утилитарными. Одежду используют по-прежнему, чтобы прикрывать наготу (или обнажаться до границ минимальной приемлемости), автомобиль – чтобы ездить, радиоприемник – чтобы слушать музыку. (Я не говорю об изменениях, связанных с чисто конструктивными усовершенствованиями: например, с приходом транзисторов на смену электронным лампам или с установкой переднеприводного двигателя в автомобиле вместо заднеприводного. В подобном случае изменение внешности изделия отлично иллюстрирует идею единства формы и содержания.)
В динамизме моды заключено также и нечто большее, чем желание изготовителя поуспешнее сбыть свой товар (что иногда без особых на то оснований выдают за единственную причину смены мод). Нельзя отрицать, конечно, что порой художника приглашают на завод, чтобы он «сделал красиво», потрафил дурному вкусу публики, а чаще всего – хозяина. Так появился «стайлинг».
Но по мере того как в промышленную эстетику приходили все более талантливые художники-конструкторы (дизайнеры), разработанные ими формы промышленных изделий начали оказывать все большее влияние на потребителя.
Сам того не замечая, покупатель попадает под воздействие эстетических свойств товара. Они, эти свойства, воспитывают в человеке новые эстетические желания. «Так незаметно промышленность, экономика попадают в зависимость от эстетической потребности, так в рациональную систему производства включается момент иррациональный, интуитивный, личностный, культурный, нефункциональный; так выясняется, что экономическая система и промышленность нуждаются не только в науке, но и в искусстве», – читаем мы в книге «Проблема дизайна». Словом, своей изменчивостью мода в гораздо большей степени отвечает эстетическим потребностям человека, чем утилитарным. «Быть современным» – категория эстетики, морали.
Когда человек воспринимает необычную форму чего-то и как-то реагирует на нее, рефлекс этот опирается на сложные связи между личностью и окружающим миром, но миром не вещей, а людей. «Мода – это особый способ межличностной коммуникации», – пишет заведующий кафедрой Ленинградского института театра, музыки и кинематографа профессор Л.В. Петров. Действительно, модная одежда – это всегда своеобразный знак. Простейший пример тому – совсем не «модная» форменная одежда военных: она на большом расстоянии уже указывает, друг приближается или враг. Форма стюардессы авиалайнера, официанта, железнодорожного служащего или полицейского есть знак, который демонстрирует окружающим все многообразие связей этого человека с нами и обществом, знак очень точный, ясный и потому экономичный в смысле спрессованности огромного объема сведений, содержащихся в нем. А молодежь (да и вообще люди любого возраста) своей одеждой, прической, стилем поведения еще издали как бы подают сигнал тем, кто «одного поля ягода»...
По мнению дизайнеров М.В. Федорова и Ю.С. Сомова, авторов книги «Оценка эстетических свойств товара», в мозгу человека вырабатываются эталоны красивых и некрасивых вещей – критерий, производный от его, человека, индивидуального и социального опыта. С помощью таких эталонов мы оцениваем, обычно бессознательно, эстетические достоинства того, что видим. Это, конечно, не исключает того, что потом, на стадии логического анализа, предварительное впечатление будет пересмотрено. Впрочем, не переоценка ценностей важна нам сейчас, а эталоны. Очень уж близко лежит то, о чем толкуют дизайнеры, к экспериментам с собаками и моде. Невольно спрашиваешь себя: не является ли смена моды реакцией на выработку в сознании человека тренинг-эталона, настроенного своим пространственным отношением подобразов на данную, часто встречающуюся форму вещей – вещей модных на некотором отрезке времени?
Журналист Вениамин Левицкий описывает «закон Лавера», одного из крупных дизайнеров ХХ века: новая одежда считается неприличной за 10 лет до того, как войдет во всеобщее употребление, бесстыдной – за 5 лет, смелой – за 1 год, нарядной – в «своё время», годом позже – уже немодной, через 10 лет – отвратительной, смешной – через 20 лет, забавной – через 30 лет, причудливой – через 50 лет, очаровательной – через 70 лет, романтической – через 100 лет, символом красоты – через 150 лет...
Пока эталона нет, новый силуэт зритель опознает, проходя по «дереву признаков». Мы делаем это бессознательно, однако делаем, и мозг занимается работой. А узнавание по тренинг-эталону происходит немедленно: работа выбора кончилась! Так не наступившее ли «безделье» мозга вызывает неприятные ощущения, связанные с лицезрением наскучивших форм: дискомфорт, зевоту, эмоциональную неудовлетворенность? И не воспринимают ли эти симптомы усталости первыми именно художники-модельеры, художники-дизайнеры, люди, которые по организации своей психики способны почувствовать беспокойство раньше других? Почувствовать и сделать все от них зависящее (а зависит от них многое!), дабы выбросить за борт старые формы?
Может быть, и любовь с первого взгляда – тоже реакция на тренинг-эталон, но теперь уже положительная?
Конечно, в игру тут входит не одно только зрение, но, как писал Евгений Винокуров:
Красавица!.. И вот, обалдевая,
Застыли мы, открыв в смятенье рот...
– Смотрите, вон красавица!
Живая
Красавица!
Вон – не спеша идет!
...И мы уже молчим, благоговея,
Молчим, от потрясения немы,
Следим глазами:
Вот она правее –
И мы правей, она левей – и мы...
И тут же вспоминаются строчки Николая Заболоцкого:
А если это так, то что есть красота,
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Можно многое вспомнить в связи с модой, красотой и эталонами. Можно процитировать мнение директора Института социальной психологии Страсбургского университета Абраама Моля о том, что привлекательность или несимпатичность человека «связана с незначительными отклонениями каждого элемента телосложения от общей схемы». Можно вспомнить спартанцев, которым запрещалось законом (!) носить одежду «не подобающего для мужчины цвета». Или влюбленного в плацпарады Павла I, пытавшегося нивелировать все и вся:
Размер для шляп – вершок с осьмой,
Впредь не носить каких попало...
В СССР было время, когда администраторы ресторанов не пускали в свои заведения девушек в брюках. В одной книге о моде, изданной в 1959 г., так и предписывалось: «Иногда мы встречаем на улицах молодых девушек и женщин в брюках. А между тем появляться в брюках на улице, на собрании, в институте не принято – это считается неприличным. Девушка или женщина может ходить в брюках только дома, во время занятий спортом или на работе, если это необходимо по условиям производства». Потом не пускали в мини-юбках, потом в макси, требуя – о, ирония судьбы! – как минимум брючного костюма («...В женском гардеробе широко используются брюки», – меланхолично заметила дама, автор приведенной чуть выше цитаты, в своей новой книге о моде, изданной в 1974-м, а не в 1959-м году...).
В моде одни забегают чуть вперед, а другие цепляются за наряды своей молодости... Такова жизнь, как говорят во Франции...
Кстати, о Франции. Профессор Петров приводит в своей книге «Мода как общественное явление» поучительную историю. Людовик XIV, которому приписывается фраза «Государство – это я!», почему-то очень не любил высокие женские прически, которыми увлекались придворные модницы. Но вывести из употребления «вавилонские башни» никак не мог, хотя и весьма старался. Но вот в Париж приехал английский посланник лорд Сэндвич со своей хорошенькой женой, носившей низко уложенные волосы, и все парижские дамы мгновенно последовали за заграничной новинкой. Король был в чрезвычайном раздражении. «Признаюсь, меня очень оскорбляет то, – жаловался он, – что, когда я, опираясь на свою власть, выступал против этих высоких причесок, никто не выказывал ни малейшего желания сделать мне удовольствие и изменить их. Но вот явилась никому не известная англичанка, и вдруг все дамы, даже принцессы, кинулись от одной крайности к другой!»