— Ну и что, если по опрокидывал! Все играли, все и виноватые,— сказала Таня.
Толе нравились её слова.
Коля выбрался из своей кроватки, неохотно поднял одну книгу, вторую. Протёр рукавом, положил на стол. Ухватились за полки втроём — «Оп-па! Оп-на!» Только чуть-чуть шевельнулись.
— Вот… Как кинжалом, книга пробита…— Коля провёл рукавом по обложке.— До середины осколок дошёл. И паркет иссечённый, в дырках, занозах… Ой! — ойкнул он и поднёс локоть к глазам.
Толя и Таня увидели: острый стеклянный зуб впился ему в руку возле локтя. Танька быстренько схватила осколок, бросила в ведро.
— Ой, там ещё, наверно, отломок сидит! До сердца дойдёт! Ой, умираю! — затопал Коля ногами.
— Я бинт принесу! — побежал Толя в кухню, где висела аптечка.
— Подверни рукав! Быстренько! — командовала Таня.— У меня есть третий платочек, он чистый!
Коля, завывая, начал подворачивать. Из небольшой ранки сочилась кровь. Таня смело прижала к руке платочек. Только один раз хватило обернуть. Завязала узелок.
— Ложись в кровать, инвалид! — приказала она: — Градусник поставим… Есть градусник?
Толя принёс бинт и градусник.
— Вот, ставь под мышку… Я от градусника сразу поправляюсь.— Таня аккуратно укрыла Колины ноги одеялом.
Снова начали собирать битое стекло. Вскоре бинт понадобился уже самому Толе, да и Таньку надо было перевязать. Резали бинт на куски, мотали друг дружке на ладони, пальцы. Опять собирали… Опять бинтовали… Большие осколки стекла в ведро не помещались. Толя взмахивал ими — дзынь! — бил о пол. Осколки разлетались по всей квартире.
Когда раздался звонок, сразу не расслышали — так увлеклись работой. А когда услышали, Толя побледнел: «Ма-ама!»
— Ложись и ты! Оба лежите! Быстрее, вояки-бояки! Вы — больные! — выпалила Танька, как из пулёмета, и побежала открывать дверь.
— Ой, хорошо, что ты открыла… Не могу ключ вставить — руки дрожат… — послышался мамин голос.— А те хулиганы где?
— Здравствуйте, тётя Катя. Как вы поживаете, как ваше здоровье? — Голосок у Таньки такой нежный, такой приветливый.
— Здравствуй, здравствуй и ты! — послышался и папин голос.— А Толя и Коля где?
— У нас всё в чистом порядке… Они тяжело заболели…
— 0-ой… — начала умирать мама.
— Не-ет, им уже намного лучше! — поправилась Танька.— Дядя Михась, а у вас на работе землетрясение тоже было? Вас не встряхивало? А у нас так тряслось, так переворачивалось! Мы тут спасали, спасали все, позабинтовывались…
— Ну?! Землетрясение?! — переспрашивал папа, проходя в спальню.
Остановились в дверях — и он, и мама, и Танька. Толя и Коля застонали разными голосами, и мама сразу пошатнулась, ухватилась за дверь.
— Вы — живы?! — папа перешагнул через разбросанные книги прямо к Толе, а мама — к Коле.
— Торт был несвежий, отравились,— простонал Коля.
— И полки… От землетрясения… — Толя показал забинтованные руки, взывал о сочувствии.
И Коля показал обвязанную платком руку, а Танька — пальцы и ногу.
— Я этого не переживу! На двести рублей вреда! Да какие двести?! И только за один день… — мама уже лазала по книгам, ощупывала полки, папину кровать.
— Ничего… Могло быть и хуже,— вздохнул папа. Он один — ну и силач! — поднял полки. Пока поднимал, из них вывалилось ещё несколько книг и осколков.— Будем живы сами, то будут и сани,— папа начал сметать в кучу остатки стеклянной мелочи.
— Я ведь тебе говорила! Я предупреждала, умоляла: вплотную придвинь к кладовке… Чёрт с ней, с этой кладовкой, без неё обошлись бы… Так не послушался! Ни разу в жизни меня не послушал! — заплакала мама.
— Успоко-о-ойся, пожалуйста…— папа сам старался говорить спокойно.— Ты звонила бабушке?
— Звонила! Но когда ещё приедет! За это время они всю квартиру в щепки разнесут! Или сожгут!
— Что они — дурни, что ли?
И всё-таки гроза миновала. Толя первый почувствовал это и сел в кроватке. Зевнул, потянулся — и вылез помогать собирать книги.
— Тридцать шесть и пять,— вынул Коля градусник из-под руки.— Нормальная…
— Ну, то я уже пойду. Оставайтесь все живы и здоровы! — ласково попрощалась Танька.
Толя вышел за ней — проводить немного, за ним — папа.
— Можно, я буду приходить к вам рыбок и хомяка смотреть? — Танька была вежливая до невозможности.
— Можно, можно.
В спальне звенели осколки. Это мама взяла себя в руки, а потом взялась за щётку, начала выгребать из-под кроватей стекляшки.
АКРОБАТ В БУТЫЛКЕ
Вчера, когда всё подмели, убрали, почистили пол пылесосом, рассортировали, протёрли и опять расставили по полкам книги (без стёкол полки!), поискали хомяка. Передвинули в кухне и в ванной все вещи, заглянули во все закоулки, проверили хорошенько обе комнаты — а вдруг перебрался туда? — нигде Гаврика не нашли. Толя поплакал, да так и спать лёг.
— Ого! — воскликнула утром мама и позвала к себе папу.— Видал? — указала на ящик со свёклой и морковью.
И свёкла, и морковь были изгрызены. Значит, хомяк всё-таки в кухне? Тогда где? Не мог же он залезть под пол — нет в полу щелей.
Опять обшарили все — нету!
— Вот приобрели игрушку! — разозлилась мама.— Только и будем по целым дням искать.
Вдруг послышался под плитой тихий шорох и царапанье. Наклонилась мама, начала переставлять каждую бутылку и пустую банку отдельно… Аг-га! Вот он где — в бутылке из-под кефира. Мокрый, всклокоченный и такой маленький, худенький… А какой уставший, измученный! И так виновато смотрит сквозь бутылку на маму!
— Ну и дурень! Свет не видал такого дурня! Сам себя наказал. Небось, всю ночь скрёбся в бутылке? Оголодал? — Папа вытряс Гаврика на ладонь, просушил мягкой тряпочкой, подышал на него тёплым, подержал в руках. Потом дал кусочек варёной вчерашней картошки — хомяк мгновенно упрятал её за щёку. Опустил Гаврика в банку. Хомяк подёргал зубами свой носок-гнёздышко, забрался туда.
Как только ребята проснулись, папа рассказал им о хомяковых приключениях. Толя и Коля сразу попадали на коленки перед банкой и зашептали, заглядывая в неё: «Хомячок… Гаврик… Гаврюшка… Маленький…»
— Как он мог туда попасть? Зачем ему было взбираться на бутылки? И как он смог вскарабкаться на них, на такие гладкие? — рассуждал папа за завтраком.
— Дай детям поесть спокойно,— сказала мама.
Но папа не выдержал, не допил даже чая, а стал возле плиты на колени, заглянул снизу.
— Он забрался в ящик со свёклой, с ящика на пол-литровую баночку, с пол-литровой на литровую, с нее — на бутылку. Балансировал, Как акробат-канатоходец… — докладывал папа.— В плите дырочки снизу есть, воздух по ним поступает в духовку. Вот его и прельстили эти норки… Надо обязательно проверить духовку!
Все столпились возле плиты, а мама открыла дверцу и вынула из духовки сковородки и формы, зажгла спичку, а потом и бумажку, чтоб лучше и дольше светила.
— Ай-яй-яй, вот это назапасил… Вот это натаскал! — мама выгребла кучки мелко нагрызенной свёклы и моркови, сухие хлебные крошки и корки, яблочные зёрнышки и усохшие огрызки яблок, семечки подсолнуха. Из другого угла вынула комок шерсти, ниток, ваты, газетные клочья.
— Холодно от железа в бок, вот он и делал себе постельку. Хорошо, хоть не зажгли духовку. Вот было бы тогда! — покачал головой папа.
Ребята в ужасе переглянулись: в какой капкан мог попасть хомяк!
И сразу захотелось посмотреть на него. Отвернул Толя потихоньку краешек носка… Гаврик спал под ним на голой газете. Лёг на бочок, свернулся полубаранкой… Спал мёртвым сном! А в лапке держал, как ребёнок пирожок, недоеденное пшеничное зёрнышко.
— Натрудился за ночь… И намучился в бутылке… Сразу видно, что ночное животное. И любит запасы делать. Ни сна, ни отдыха себе не позволяет, пока запас не заготовит.
Сказал это папа и вдруг ахнул:
— У меня где-то в плаще сухой корм для рыбок! Совсем забыл…
С пакетиком «сушёных микробов» и «циклопов с ножками» пошли в спальню к аквариуму. Папа взял этого добра, бросил на воду. Корм был похож на серую труху.
Рыбки всплывали наверх, хватали циклопов, быстро-быстро шевелили губами. Чудеса, выходит, что рыбы тоже жуют?! А у молли рот большой, нижняя губа откидывается вниз, как подъёмный мост в рыцарском замке. Видели Толя и Коля такие мосты в кино.
А какие улитки хитрущие! Не ловили по одной соринке, а приползли по стенке к самой поверхности воды, свернули из своих подошв воронки и давай в них засасывать всё, что плавает. Держались за стекло самым краешком подошвы, тем, что снизу. Присмотрелись Толя и Коля — а подошва-то не совсем и гладкая! По ней волнами идут от края вниз, шевелятся мягкие, еле заметные сосочки-отросточки, они и стягивают водную плёнку. Циклопы попадают на дно воронки, соберётся комок — и улитка продвигает его дальше под ногу, освобождает место для новой добычи. То одна, то другая прекращали фильтрование, разворачивали воронку. Из катушки высовывалась рогатая головка с глазками-булавками, сгибалась под ногу к самому корму. Хвать-хвать, чмок-чмок — даже поблёскивало что-то жёлтое во рту — может, зубы? Всё съедено, голова отклоняется, прячется в катушку, опять из подошвы сворачивается воронка-ловушка. Чудеса, да и только!
— Ну — поприлипали уже там! Идите, кончайте обедать! — позвала мама из кухни.
С сожалением вздохнули, оторвались от аквариума.
ПРОЩАЛЬНЫЙ ДЕНЬ
Папе пришла в голову хорошая мысль: почему бы не сходить в воскресенье в Ботанический сад? И отдохнут, и с летом распрощаются.
И вот выбрались из троллейбуса на нужной остановке. Помятые, пропотевшие, издёрганные. Многим, оказывается, в этот день пришла такая же мысль, многим захотелось побывать в Ботаническом саду. Папа тащил тяжёлую, битком набитую, сумку. За локоть его второй руки вцепилась мама. «В люди» она обула новые туфли, и они давят, трут ей ноги. Толя вцепился в папину сумку, Коля — за левую мамину руку.
От колоннады, что у входа в Ботанический сад, по липовой аллее валом валил народ. Детей и вели, и несли, и везли в колясочках, стайки мальчишек пробивались сквозь густой поток; обгоняли взрослых.