сапиенсами, увеличивать шансы на выживание. Возможно, ее распространению способствовал половой отбор, поскольку более разговорчивые особи были более привлекательны для противоположного пола, в результате они больше занимались сексом и имели больше потомства. Третий вариант — семья с геном языка покинула определенную область и вследствие «эффекта бутылочного горлышка» стала популяцией-основателем для последующих Homo sapiens, обеспечив тем самым таинственный «ген языка» всем сапиенсам[46][47].
Это резко противоречит утверждениям о том, что язык возникал постепенно в течение по крайней мере, 3 млн. лет и что у всех современных людей и, возможно, у всех представителей рода Homo был язык.
Крайне важно, что иерархическая грамматика, структуре которой требуются древовидные схемы, которые, как утверждают сторонники различных лингвистических подходов, критически важны для эволюции языка, является лишь побочным продуктом решения задач обработки информации, не связанных с грамматикой. Лауреат Нобелевской премии Герберт Саймон писал об этом в начале 1960-х гг. в одной из наиболее известных научных работ XX в. «Архитектура сложности» (The Architecture of Complexity).
Саймон писал, что
сложность часто принимает форму иерархии, а у иерархических систем есть общие характеристики, не зависящие от их конкретного содержания. Я утверждаю, что иерархия — одно из основных конструктивных решений, используемых в сложных системах.
Кроме того:
Я уже привел пример одного вида иерархии, который часто встречается в социальных науках, — формальная организация. Коммерческие компании, правительства, университеты — у всех есть отчетливо заметные вложенные структуры. Но формальные организации — не только не единственный, но даже не самый распространенный вид социальной иерархии. Почти у всех обществ есть элементарные единицы, называемые семьями, которые могут объединяться в деревни или племена, а они, в свою очередь образуют более крупные группы. Если составить схему социальных взаимодействий, обозначив, кто и с кем разговаривает, кластеры плотного взаимодействия на этой схеме будут показывать довольно определенную иерархическую структуру. Группировки в структуре могут определяться частотой взаимодействия в рамках этой социометрической матрицы.
Иерархия была бы полезной для представителей рода Homo как способ понимания и построения социальных взаимоотношений, организации решения тех или иных задач и даже структурирования языка. И мы видим такую иерархию в организации поселения Homo erectus в Гешер Бенот Яаков. Но рост иерархии должен быть прямо пропорционален росту сложности содержания коммуникации (смысл сказанного), то есть по мере увеличения потока информации и ее сложности. Насыщенной коммуникации, особенно когда она происходит на высоких скоростях, что характерно для человеческих языков, способствует иерархическая структура особого рода, о чем как раз и писал Саймон.
Например, из приведенных ниже высказываний первые три будут проще для понимания среднего слушателя, чем последние три:
Луна сделана из зеленого сыра. Так говорит Питер.
Луна сделана из зеленого сыра. Так говорит Питер. Говорит Джон.
Луна сделана из зеленого сыра. Так говорит Питер. Говорит Джон. Говорит Мэри. Говорит Ирвин. Говорит Ральф.
Питер говорит, что луна сделана из зеленого сыра.
Джон говорит, что Питер говорит, что луна сделана из зеленого сыра.
Ральф сказал, что Ирвин сказал, что Мэри сказала, что Джон сказал, что Питер сказал, что луна сделана из зеленого сыра.
Причина в том, что в первых трех отсутствует рекурсия — все предложения самостоятельные и идут друг за другом. А в последних трех рекурсия есть — одно предложение находится внутри другого. Ввиду сложности множественных цитат рекурсия помогает эффективнее обрабатывать предложения — это факт. Хотя такие предложения звучат несколько неестественно вне контекста, в английском они встречаются. Однако в некоторых языках, где нет рекурсии, могут существовать только предложения из первого набора. По мере увеличения сложности общества, в частности когда говорящий или слушающий взаимодействуют со все большим числом людей, с которыми не знакомы, растут и требования к грамматике, однако всякую пару общество — язык нужно изучать индивидуально. В простых обществах могут существовать сложные грамматики, и наоборот.
Сторонникам «языковой мутации» придется объяснить, почему нет твердо установленных специализированных зон коры, отвечающих за язык или речь, а вместо этого используются части мозга, уже задействованные в других задачах[48]. Рост префронтальной коры, ассоциируемый с изготовлением орудий и последовательными действиями, помог подготовить мозг для языка, обеспечив дополнительные когнитивные мощности, необходимые для действий, требующих исполнения сложных процедур или их импровизированных последовательностей. Это форма экзаптации, повторного использования эволюцией чего-либо, что раньше использовалось для других задач, например использование языка для артикуляции звуков, хотя изначально он развился для поглощения пищи.
Грамматика не может существовать без символов. Это значит, что, хотя грамматика уточняет значение символов, в историческом развитии языка грамматика идет после символов.
Другие животные пользуются синтаксисом. Следовательно, грамматика не является исключительной прерогативой людей. Например, попугай Алекс, согласно данным многолетних исследований Айрин Пепперберг, говорил на английском (упрощенном) и даже понимал рекурсивную грамматику и древовидные структуры.
Люди эволюционировали, сменив когнитивную ригидность (побочный продукт инстинктов) на когнитивную гибкость и обучение, основанное на местных культурных и даже экологических условиях. Следуя этой логике, грамматические сходства, обнаруживаемые в различных языках мира, возникли не потому, что грамматика является врожденной. Они скорее указывают на функциональное давление, требующее результативной коммуникации, выходящей за пределы культуры, или на обеспечение эффективной передачи информации. Пример функционального давления: во многих языках предлоги с меньшим семантическим содержанием короче предлогов, у которых семантическое содержание больше, например «к» или «на» в сравнении с «около» или «благодаря». Пример эффективной передачи информации: форма менее частотных слов более предсказуема в сравнении с теми, которые говорящие используют чаще. Поэтому у глагола «bequeath» («завещать») как менее частотного более простое спряжение: «I bequeath», «you bequeath», «she bequeaths», «we bequeath» и «everyone bequeaths» (этот общий принцип известен как закон Ципфа). А частотный глагол «to be» неправильный, как и его спряжение: «I am», «you are», «he is», «we are» и «they are». И функциональное давление, и передача информации оптимизируют язык, чтобы улучшить коммуникацию.
Следовательно, грамматика не была ни первой, ни последней в эволюции языка, а закономерно появилась после символов. Такой вывод основан на том, что при взаимодействии людей значение первично, а форма вторична. Грамматика действительно помогает передавать значение, но не является для него ни необходимым, ни достаточным условием.
Однако если грамматика появилась позже, то что появилось вначале? В самом начале пути к языку представителям рода Homo требовалось два функциональных прорыва, причем оба предшествовали грамматике. Мы знаем о них благодаря палеонтологическим свидетельствам. Иконические знаки, индексы и символы появляются в палеонтологической летописи раньше грамматики, как предсказывает последовательность развития знаков. Далее, предпосылкой культуры отчасти является необходимость интенциональности и конвенциональности[49] возникновения символов. Наконец, существуют языки без структурно-зависимой грамматики.
Эволюция языка шла по пути «семиотической прогрессии», как показано на рис. 1 и повторено здесь.
Рис. 1. Семиотическая прогрессия.
Рассмотрим компоненты пирсовской семиотики, необходимые для эволюции языка. Во-первых, есть индексы. Индексы очень древние, они намного старше людей. Индексами пользуются все животные. У индекса есть физическая связь с объектом, который они обозначают. Это запахи, следы, надломленные ветви или помет. Индекс — это безусловная, обычно ненамеренная связь между формой и значением. Если бы животные не могли интерпретировать индексы, то львы никогда бы не нашли добычу, гиены напрасно рыскали в поисках падали, а обезьянам крайне сложно было бы избегать змей и ястребов. Можно даже развить способность замечать и понимать индексы, как делают, например, американские индейцы, опытные следопыты, охотники и т. п.[50]
Такую способность можно развить. Когда я ходил с местными жителями по амазонским и мексиканским джунглям, они явно пользовались индексами, чтобы определить свое местоположение, какая флора и фауна находится поблизости, где отыскать воду и в каком направлении лучше двигаться, чтобы встретить добычу. Они прокладывали себе путь, пользуясь обонянием, зрением, осязанием, слухом и вкусом. Тем, кто не знаком с индексами джунглей, часто не удается их заметить — они воспринимают случайные запахи, звуки и т. д., не догадываясь об их значении.
Глубокое знание значения местных индексов называют «эмическим»[51] (или инсайдерским) знанием[52]. Индексы — важная ступень эволюции человеческой коммуникации. По мере того как культура их обогащает, значение индексов для коммуникации становится еще больше.