известно, что они связаны с интеллектом, языком, планированием и решением задач у современного человека; но знаний, получаемых посредством изучения черепов, все же недостаточно для понимания того, как развивался человеческий интеллект, а потому этот метод должен рассматриваться как вторичный по отношению к исследованию культурных свидетельств. Было бы очень просто, в отсутствие данных о поселениях, морских путешествиях, орудиях и т. п., утверждать, что эректус был бессловесной тварью в сравнении с современным человеком, поскольку обладал мозгом всего в 950 см3. Но культурные свидетельства указывают на то, что такие спекуляции безосновательны. Они говорят, что Homo erectus был умным, способным к человеческому языку и прекрасно управлялся с той средой, в которой жил.
Британский антрополог Робин Данбар утверждает, что главной движущей силой развития интеллекта у гоминин была возрастающая сложность социальной организации. Данбар считает, что решение задач, вызванных экологическими изменениями, не было основной причиной развития интеллекта. Причиной развития энцефализации и интеллекта стала растущая сложность человеческих сообществ. Люди стали жить более крупными и сложными группами. Такая численность и сложность у всех прочих приматов ранее не встречалась. Доводы Данбара основываются на экспоненциальном росте числа социальных связей, возникающем даже при довольно скромном увеличении общей численности группы. Ближайшие из ныне живущих родственников человека — шимпанзе — живут в группах численностью около 50 особей; сообщества охотников-собирателей обычно насчитывают примерно 150 человек, что вызывает большое напряжение мозга, поскольку приходится отслеживать намного больше социальных связей ввиду увеличения размера группы на 300 %. Отдельные члены сообщества — как нейроны в мозге. Чем их больше, тем больше связей между ними. Другими словами, так же как связи между нейронами делают мозг сложным, экспоненциальный рост числа связей при увеличении численности группы в арифметической прогрессии потребовал большей мощности интеллекта для отслеживания этих связей, по крайней мере, по версии Данбара. То есть, когда увеличивался размер группы, кора тоже росла.
В подтверждение этой гипотезы Данбар приводит данные о ковариации размеров коры головного мозга с численностью групп у нескольких видов. Конечно, кто-то может возразить, что здесь Данбар ставит телегу впереди лошади. Возможно, это рост мозга и более сильный интеллект обеспечили увеличение сложности социальных отношений между людьми, а не наоборот? Но более вероятной выглядит причинно-следственная связь по Данбару: размер группы → размер мозга, а не размер мозга → размер группы. Если бы у кого-то сначала появился более крупный мозг, до социальных изменений, то этот человек мог предпочесть стать отшельником. То есть, если бы рост мозга действительно был первичен, это могло привести к совершенно разным социальным моделям. Но если сперва увеличилось общество, то это действительно оказало бы давление на мозг, с тем чтобы он мог отслеживать новые усложнившиеся отношения.
Еще одно социально обусловленное давление в сторону роста интеллекта — рост кооперации. Когда люди объединялись, они работали сообща. Первые группы людей обеспечивали собственную жизнеспособность совместной работой. Конечно, в любой групповой работе обычно будет один-два «пассажира», то есть людей, которые пожинают плоды чужих трудов, хотя сами в работе в полную силу не участвуют. Тогда, чтобы групповые взаимоотношения работали эффективнее, естественный отбор должен был способствовать усилению интеллекта как способа выявлять таких жуликов.
Как мы видели ранее, половой отбор как основную движущую силу эволюции заметил Дарвин; результатом этого отбора стали красота (например, перья у самцов павлина), физиологические характеристики, например относительно более крупная грудь у самок человека в сравнении с другими приматами (очевидно, пышность женских форм рассматривалась как преимущество даже среди ранних гоминин) и более длинные пенисы у человеческих самцов[82].
Еще один вариант, благоприятствующий высокому интеллекту, — его обладатели с большей вероятностью выживают после болезней, поражающих нервную систему (например, менингита). Побочный эффект — снижение интеллекта у выживших. Это могло подпитывать половой отбор в том плане, что самцы и самки, возможно, предпочитали партнеров, которые благополучно переживали такие болезни с наименьшими потерями или долгосрочными последствиями.
Вполне вероятно, что перечисленные выше причины действовали на давление естественного отбора в пользу развития человеческого интеллекта. Тем не менее, ни одна из них не подходит на роль главной причины прыжков в когнитивном развитии. В действительности не очень рассудительно предполагать, что «сообразительность» можно оценить только на основании размеров мозга у ископаемых видов или свидетельств относительной развитости тех или иных участков мозга. Интеллект — не просто функция от размера мозга или его компонентов. Если бы это было так, то среди современных людей самыми умными почти всегда оказывались бы мужчины, поскольку у них мозг почти всегда больше, часто значительно больше. У некоторых современных европеоидных женщин размер мозга составляет около 950 см3, то есть почти как у Homo erectus. И все же они определенно не глупее современных мужчин, у которых мозг куда крупнее.
Так что могло стать у людей принципом отбора в пользу большего интеллекта как функции от размера мозга, цитоархитектоники, синаптической сложности, белого вещества, глиальных клеток?[83] Вероятнее всего, самая мощная сила в эволюции человеческого интеллекта — это комбинация из языка и культуры, проявляющаяся в использовании символов, грамматики, тона и жестов. Когда люди начали использовать эти методы коммуникации, они смогли больше думать сообща, совершенствовать способности друг друга в области понимания окружающего мира и предсказания его будущих состояний. На ум предкам начали приходить вопросы: «Где окажется это животное через несколько секунд?», «В каком направлении пойдет этот пожар?», «Когда вернется дождь?», «Куда течет эта река? Что есть вверх по течению? А что я найду, если пойду вниз по течению?» Задаваясь этими вопросами, люди должны были пользоваться языком, чтобы упорядочивать свои социальные взаимодействия, как-то называть родственников и других близких людей, что приводило к совершенствованию познавательных способностей.
Теперь, когда у нас есть общее представление о том, как происходила эволюция мозга, нужно задать следующий вопрос: какие специфические характеристики человеческого мозга обеспечивают наши языковые способности? Являются ли эти характеристики исключительно языковыми или выполняют еще какие-то функции помимо языка? И это главная проблема, вот уже несколько десятилетий горячо обсуждаемая учеными-когнитивистами и палеоантропологами.
6. Как мозг делает возможным существование языка
Сложность нервной системы так велика, а связи между ее различными системами и массами клеток так многочисленны, запутанны и интересны, что нам в них никогда не разобраться, как мы бы ни старались.
Каким бы образом человеческий мозг ни достиг современного состояния, Homo sapiens сейчас является гордым владельцем величайшего познавательного аппарата в истории Земли. Следовательно, пора задать вопрос: как этот аппарат устроен и как функционирует?[84] В частности, как человеческий мозг обеспечивает существование языка? Отчасти ответом на этот вопрос является то обстоятельство, что у мозга есть общие организационные характеристики с речевым аппаратом (теми частями, которые помогают создавать речь, в том числе нашими легкими, языком, зубами и носовыми ходами). Как и речевой аппарат, мозг находит новое применение уже существующим системам, используя их для целей, которые могли и не являться их первоначальным назначением в ходе эволюции — по крайней мере, до того момента, когда они были мобилизованы для обслуживания языка. Эта точка зрения находит отражения в работах многих нейроученых и философов. Ни мозг, ни речевой аппарат не эволюционировали исключительно для обеспечения языка. Однако они прошли через значительную микроэволюцию, чтобы лучше обслуживать человеческий язык. Часто можно услышать утверждения о том, что в мозге есть специальные языковые зоны, например область Вернике или центр Брокá. Таких зон нет. С другой стороны, несмотря на отсутствие в мозге чисто языковых областей, многие исследователи продемонстрировали важность для языка подкорковых регионов, известных как базальные ганглии. Базальные ганглии — это группа тканей мозга, действующих как единое целое и ассоциируемых с различными общими функциями, такими как произвольный двигательный контроль, процедурное обучение (однообразные и привычные действия), движение глаз и эмоциональные функции. Эта область сильно связана с корой, таламусом, а также другими областями мозга, задействованными в речи и языке. Филип Либерман называет отдельные части мозга, участвующие в продуцировании языка, функциональной языковой системой[85].
Общее назначение базальных ганглий (которые иногда называют «рептильным мозгом»), их речевые функции и роль в формировании навыков указывают на несколько моментов. Во-первых, эта область — фундаментальный компонент языковой функции, хотя он и не развился под языковые задачи. Известно, что базальные ганглии крайне важны для языка, поскольку их повреждение приводит к ряду афатических расстройств. Однако, если эти рудиментарные части мозжечка и рептильного мозга являются частью функциональной языковой системы, это указывает на то, что за язык отвечают различные области мозга, осуществляющие разнообразные функции на более высоких уровнях организации нашей психической жизни, чем просто язык. Это значит, что язык, по крайней мере, отчасти, является набором приобретенных навыков и умений, как катание на лыжах, езда на велосипеде, печать на