Но в такие дни, как сегодня, было ощущение, что все идет как надо.
Незадолго до полуночи Джун услышала, как поднялся ветер и стал накрапывать дождь. Она плотно задернула шторы и порадовалась, что после переезда в ее маленький коттедж ей сделали двойное остекление. Она пошла на кухню заварить себе ромашку и вдруг услышала сильный стук в дверь. Она замерла, недоумевая, кто это мог быть. Она никого не ждала. И решила не обращать на это внимания.
Затем она услышала крики. Возмущенный рык, пробивающийся сквозь шум непогоды. Этот рык она узнала бы из тысячи.
– Ради бога, отопри!
Она подошла к двери, отодвинула засов и повернула замок. На всякий случай она лишь приоткрыла дверь. И увидела на пороге промокшего до нитки Майка Гиллеспи.
– Слава богу. Можно войти?
– Назови мне хоть одну причину, почему я должна тебя впустить? – Она уперла руки в боки.
– Потому что льет как из ведра, я насквозь промок и подхвачу воспаление легких. Я старый человек.
Она не могла не улыбнуться. Чертов ловелас. Она посторонилась, и он прошел в комнату. Джун почувствовала такой знакомый запах мокрого шерстяного свитера. Она взяла его пальто – кашемировое, не предназначенное для такой погоды – и повесила его на ручку двери.
– В гостинице мне сказали, что ты живешь в десяти минутах ходьбы, – проворчал он.
– Как ты меня нашел?
– Не нужно быть Шерлоком Холмсом. А люди в этом городе довольно болтливы, знаешь ли.
– Значит, ты меня узнал?
– Конечно узнал, – сказал он. – Но я не знал, что сказать. Ты никак себя не проявила, и я решил, что лучше и мне промолчать, наверное. Но потом я подумал: ты бы не пришла, если бы не хотела меня видеть.
– Ты отличный актер. Я поверила, что ты меня не узнал.
– Вообще-то, я закончил актерские курсы.
Его улыбка дразнила. И эти дьявольские глаза…
Джун улыбнулась и протянула ему полотенце, чтобы он подсушил волосы, а затем наполнила два бокала красным вином. Они сели за кухонный стол и посмотрели друг на друга.
Потом он одобрительно огляделся по сторонам. Джун знала, что коттедж выглядит хорошо. Она потратила много денег, чтобы сделать его удобным и стильным, а что касается предметов искусства и антиквариата, у нее был отличный вкус. Ей удалось сделать из фермерского домика дизайнерский коттедж: сверкающая розовая плита, каменный пол с подогревом, французский кухонный стол, граненые стаканы.
– Отличный интерьер, – сказал Майк.
– Да, – ответила она, не скрывая гордости.
– Я повел себя как последняя сволочь, – продолжил он. – Но так было лучше для тебя. Если бы я ввел тебя в этот ад, ты бы в конце концов меня возненавидела. Или убила бы. В те дни я действительно был не очень хорошим парнем.
– А сейчас?
Он наклонил голову, задумавшись:
– Наверное, я не так уж и плох.
– Приятно слышать.
– Ты хороший человек, это однозначно. Ты всегда была такой. Люди, подобные тебе, не меняются. Если только их не портят такие, как я. Надеюсь, тебя никто не испортил.
– Хуже тебя я никого не встречала.
Они улыбнулись друг другу.
Майк поднял свой бокал:
– Ну, за старые добрые времена. Очень приятно встретиться.
– Полагаю, тебе просто было скучно сидеть в гостинице?
Он удивился:
– Нет. Я хотел увидеть тебя. Я храню теплые воспоминания о том времени.
– Я написала разоблачительную статью, – сказала Джун. – О том, как жестоко ты со мной обошелся.
– Правда? – Он скорчил гримасу. – Самое время ее опубликовать. Сейчас все вокруг интересуются моим прошлым.
– Нет-нет, никаких публичных разоблачений. Это у меня, знаешь, такая личная терапия.
– Писательство – это терапия, несомненно. Меня поразило то, что я открыл в себе, когда писал книгу.
– Так теперь ты пытаешься исправить прошлые ошибки?
– Господи, у меня осталось слишком мало времени на этой земле, чтобы исправить их все.
Он захохотал. Затем замолчал и посмотрел на Джун.
– Но на одну ошибку времени точно хватит.
Она выдержала его взгляд. Ей хотелось смеяться. Он был неисправим, даже в этом возрасте. Он не мог ничего с собой поделать. Она поняла, что чары, под которыми она находилась столько лет, разрушены. Он больше не властен над ней. Сколько раз она мечтала об этом дне? Не сосчитать.
И все же… Надо ли выпроваживать его? Она не могла вспомнить, когда ей в последний раз делали нескромное предложение. Она заслуживала удовольствия, как и другие женщины. И он не был эгоистичным мачо в постели, это она помнила отлично. Подняв бокал, она почувствовала, что ее щеки слегка порозовели от воспоминаний. Что ж, пусть потрудится!
– На что вы намекаете, мистер Гиллеспи?
Глава 18
Две недели спустя Томазина и Лорен сидели на кухне в ее ресторанчике «À deux». Лорен клала специи в таджин с курицей и грушами, измельчая миндаль и кориандр, чтобы посыпать ими кускус.
– Запомните мои слова: либо пан, либо пропал, – прошептала Лорен. – Это их последний шанс. У них это на лбу написано.
Томазина, которая вырезала лавандовое печенье, чтобы подать его с паннакоттой, толкнула ее локтем. В «À deux» соблюдали анонимность – в этом и был весь смысл.
Теперь здесь проводилось несколько ужинов в неделю, и Томазина почувствовала себя увереннее. Они с Лорен хорошо сработались, обслуживая городские мероприятия. С тех пор как она приготовила канапе для книжного магазина, ей поступало множество заказов, и дело дошло до того, что она подумывала заниматься только личным рестораном и уйти с основной работы.
Видеть, как Лорен расцветает под ее руководством, было невероятно приятно. В этом и заключалась радость преподавания – увлечь человека, вдохновить его, показать ему цель. Лорен стала другим человеком. Она работала сосредоточенно, добросовестно, проявляла инициативу. Если бы Томазина не разглядела в ней потенциал и не раскрыла его, Лорен бы точно исключили из училища и она бы плохо кончила.
Двух гостей, сидящих за столом, освещал мягкий свет канделябров. Коттедж Томазины был небольшим, на первом этаже он состоял всего из одного большого помещения, в которое гости попадали прямо с порога и где был накрыт стол. Она купила самые лучшие столовые приборы и фарфор, какие только могла себе позволить: ножи и вилки с перламутровыми ручками, тарелки кремового оттенка с витиеватым французским тиснением. Белоснежная льняная скатерть и салфетки придавали обстановке некоторую строгость, но в комнате царила теплая атмосфера благодаря темно-красным стенам и роскошному восточному ковру.
Билл вздохнул и опустил взгляд в тарелку с супом из артишоков, как будто ответ мог скрываться в завитке сливок.
– Извини. Извини. Просто…
– Что – просто?
– Мне кажется, я схожу с ума.
Он поднял голову, и Беа увидела в его глазах уныние, от которого ей стало не по себе.
– Что ты имеешь в виду? – Беа раскрошила в пальцах кусочек хлеба с орешками, испеченного Томазиной.
– Я понимаю, что тебе тяжело. Бросить старую жизнь и начать все заново. Но я бы все отдал, чтобы оказаться на твоем месте.
– Вот как!
– Мне кажется, я больше не выдержу.
– Что ты имеешь в виду? – запаниковала Беа. – Чего не выдержишь? Наших отношений?
Господи. Он что, о разводе? Неужели она так надоела ему своим «трепом», что он решил развестись?
– Нет! Конечно нет. Я имею в виду наш образ жизни.
Беа сделала глоток вина. Потом еще один. Они пришли пешком, поэтому можно было не сдерживаться.
– Я ненавижу это. Ненавижу оставлять тебя и Мод. Это ужасно утомительно – вставать так рано, ехать на поезде… Когда я возвращаюсь домой, я уже весь выжат, разговаривать или наслаждаться едой у меня не получается, а выходные пролетают на раз-два. Пока я отсыпаюсь, чтобы хоть как-то восстановиться, уже воскресенье. А с полудня воскресенья у меня начинает ныть под ложечкой, и я с ужасом жду утра понедельника.
– Я и не подозревала, что ты так себя чувствуешь.
– Я думал, что привыкну. Но я просто хочу жить нормальной жизнью, Беа. Мне нравится здесь, в Писбруке. Я хочу быть нормальным. Ходить пить пиво с какими-нибудь ребятами. Возиться в саду. Наслаждаться семьей. Мод иногда смотрит на меня, как на постороннего дядю…
Он потер лицо, и Беа вдруг заметила, как ужасно он выглядит. Уставший, с покрасневшими глазами. А она-то думала, что это из-за слишком большого количества красного вина.
Билл посмотрел на нее:
– Я больше не хочу никуда ездить. Хочу сидеть дома, быть мужем и отцом, все.
Беа теребила нож и вилку, лежащие по обе стороны от тарелки. У нее пропал аппетит, и она никак не могла доесть суп.
– Что нам с этим делать? – спросила она тоненьким голоском. – Мне так жаль, я и понятия не имела…
– Я не знаю, Беа. Но дальше так нельзя. Боюсь, меня даже могут уволить. Я устал, у меня стресс, я в плохом настроении, я совершаю ошибки, и коллегам со мной становится трудно.
Беа положила ладонь на руку Билла.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я жила в собственном маленьком мирке, пытаясь изображать идеальную жену и мать. И, честно говоря, я тоже несчастлива. Как будто нас обоих заставили вести образ жизни, который нам чужд, чтобы соответствовать какой-то картинке.
– Именно, – сказал Билл. – Я знаю, что тебе скучно. Я знаю, что ты обожаешь Мод, но я же вижу, что каждый день ты придумываешь себе какие-то занятия.
– Например, стираю шерстяные свитерки вручную. – Беа рассмеялась. – И вешаю их на веревку, и использую оригинальные деревянные прищепки ручной работы.
Она мысленно представила себя на обложке журнала «Харс». Нет, поражения она не потерпит! Беа была стратегом. У нее всегда был план «Б».
– А что, если нам поменяться? – сказала она.
Билл поднял брови:
– Поменяться?
– Я могла бы вернуться к работе. Мне постоянно звонят и предлагают работу, от которой мне каждый раз так тяжело отказываться. Я бы с удовольствием работала в Лондоне. А ты мог бы заниматься Мод.