Наряднее нашей деревни нигде не было. Порой за зиму столько любовных песен напевали, что по улице пройти трудно. Стали тогда сани грузить, да в лес и поле песни свозить. Весной песни затают, зазвенят, как птицы каки невиданны запоют! Звон этот потом летом и осенью в воздухе разливается, только чтоб услышать – тихонько стоять надо.
Вот за этим звоном бабы да девки приезжали. Зимой такая одинокая наберет охапку песен да дома на полу рассыплет. Сначала рассмотрит внимательно, потом песни таять начинают да в ушах звенеть. Этого ей и надо. Услышит то, что хотела, и уедет. Нам потом депешу шлет да деньги – свадьбу сыграла, любовью богата.
Летом жалостливы старики да старухи городских девок в те места водили, куда зимой любовны песни свозили. Там они постоят, сердечком своим звон послушают, да оттают, как льдинки на солнышке. Уезжали веселы, напевны.
Нынче зимы уже не те, от слов и песен только пар, а льда нет. А народу одинокого как клюквы на болоте, по старой памяти к нам едут, ковды запонадобится. Барыни-чиновницы, старухи, девки торопятся, которы на извозчиках, которы на мобилях с четырьмя колесами, которы пешком заявляются. Мы их всех на стары заповедны места ведем, экскурсии водим. Постоят, всплакнут, попоют под звон давишный и в город свой уезжают. Кто настоящего пониманья не имеет, те опять к нам, а кто с полным пониманьем – дивуются, своим новым суженым любуются.
Вербальна карма
Памяти вот мало стало. Друго и нужно дело, а из головы выравниваю. Да вот запонадобилось как-то моей бабе уголье, и чтоб не покупно, а своежжено.
Поехал я за дровами в лес. Верст эдак десяток проехал, хватился – а топора-то нет! Чтоб баба не корила, вернулся тихонько. Вижу, перед моей избой столкнулась жонка с модницей из городу. Разговор начали чинно, медленными словами, а там разогнались, затараторили и аж брякоток от слов пошел. Размяли языки и вскорости заговорили громче, затрещали, будто зайцев загоняют.
Я час терпел, думаю умом: наговорятся, разойдутся, я и топор прихвачу. Второй час пошел. Я ничего делать не могу, в ушах шум, гул.
Умаялся я от этого и не вперившись глазами на баб смотреть стал, а вполглаза, как бы ненароком. И то гда невиданна картина открылась вокруг.
Кажное слово, кажный их заголосок узорами вился, да цветком распускался. Я рот разинул от этой небывалости. Стал вникать, слова и картины сличать.
Вот свояка на всяки манеры судят, а в воздухе цветы алые и пахнут. Слышу, меня поминают, новы слова тоже цветами обращаются. У меня от этого в середке благость состоялась и сил прибавилось.
Понял тут я, что бабы не просто трещат, как иному жителю покажется. Они тонкости наши украшают, да узорности вокруг плетут. Глазами если уставишься – в ушах гул. А вполглаза, как бы ненароком – другое видение. Бабы наши руками умелы, да языками того боле. Ими да голосами наше житье украшают. Сегодня слово за слово, а завтра удовольствие кому с языка жонкиного перепало.
Я засмотрелся, залюбовался и говорю:
– Сколь хороша ты, жонушка, как из орешка ядрышко!
Бабы примолкли, а жона мне в ответ:
– Вот этому твоему сказу, муженек, я верю!
Йога-конь(песня из фильма А. Левшинова «Азбука йоги»)
Когда палит Солнце или идет снег
И душу запекает огнем текущий момент,
Трудно расслабиться, отпустить и простить,
Трудно не плакать, не орать и не пить.
Может, тогда чары Востока придут в судьбу,
Разгонят облака, плывущие по небу.
Йога станет делом, настоящей судьбой.
Так приходят люди, возвращаясь домой.
Сны уходят туда, где чернеет ночь.
Ты набрался сил, чтобы другу помочь.
Превращай слова в дело, не сори умом,
Завяжи себя в «лотос», повторяй мантру «ом».
В нашей жизни с ног на голову поставлен закон.
Ты на голову встань, убери пустой звон.
Перестать хлюпать носом и зажигай огонь,
Скачи прочь от вещей, ведь йога – твой конь!
Йога-конь, йога-конь, унеси меня,
Не оставь тоске ни секунды, ни дня.
Йога-конь, йога-конь, подари любовь,
Полети в мечту, чтоб родился я вновь!
Йога-радуга
Ты спрашиваешь, люблю ли я йогу? Йогу? Без йоги, коли хочешь знать, внутри у нас потемки. Йогой мы свое нутро проветривам, медитацией мы себя как ланпой освещам.
Смолоду я был мастером мантры, звуки священы плел, во все стороны света пожелания счастья слал. Девки в те мантровы плетенки всяку ягоду собирали.
Мантры люблю, рассказы хороши люблю, вранье не терплю! Сам знашь, что ни говорю – верно, да таково, что верней и искать негде.
Раз ввечеру повалился спать на повети и чую сон: девки из-за меня друг-дружке косье мнут. Кому я достанусь? Сон норовит облапить всего, а явь уперлась и пыжится на ноги поставить.
Мне что? Пущай в себе проминаются. Я тихим манером сел и мантру затянул. Мантра потекла широка, гладка. Как тут устоишь? Сел я на мантру, и понесло, и вызняло меня в далекий вынос.
Девки захлопотали, да по домам разошлись и улеглись, а меня несет все выше и выше. Куды, думаю, меня вынесет? Как домой буду добираться? В небе ни дороги, ни транвая. Долго ли в пустом месте себя потерять? Смотрю, а впереди радуга семицветна. Кажный цвет ступени йоги являет.
Красный злобу и гнев духовными законами уминает. Осенний цвет практиками очищат. Желтый позами хитрыми укреплят. Изумрудный дыханием сердце возвеличивает. Голубое небо помогает чувствами управлять. Море синее сосредоточиват сознанье на своем Я. Последний цвет, который я охапкой руками обнял – фиолетовый, – слияние с миром означат.
Я на радугу скочил, в радугу вцепился, уселся покрепче и поехал вниз. Еду, не тороплюсь, не в частном быванье ехать в радужном сверканье. Еду, мантру пою – это от удовольствия: очень разноцветно вокруг меня. Радугу под собой сгинаю, да конец в нашу деревню правлю, к своему дому, да в окошко. И с мантрой на радуге в избу и вкатился!
Моя баба плакать собралась, черно платье достала, причитанье в уме составлят. Ей соседи насказали:
– Твоего мужика невесть куда унесло, его, поди, и в живности нет, ты уж, поди, вдова!
Как изба-то светом налилась, да как мантру мою тока услыхала, разом на обрадованье повернула. Самовар согрела, горячих опекишей на стол выставила. В тот раз чай пили с особой душой. И весь вечер меня жона «светиком» звала.
На улице уже потемь, а у нас в избе светлехонько. Мы и в толк не берем, отчего, да не думам. Только я шевельнусь, свет по избе разныма цветами заиграт!
Дело-то просто. Я об радугу натерся. Сам знашь, протерты штаны завсегда хорошо светятся, а тут терто об радугу!
Спать пора и нам, и другим.
Свет из наших окошек на всю деревню, все и не спят. Снял рубаху, стащил штаны, в сундук спрятал, темно стало.
В потемки заместо ланпы мы рубаху или штаны вешам. И столь приятственный свет, что не только наши, а из дальних деревень стали просить на свадьбы для нарядного освещенья.
Эх, показать сейчас нельзя. Портки в Индию – Тибет увезли, а рубаху в Армитаж. Там свадьбы идут, да иноземцы с нашими ходют, обучение принимат.
Да ты, гостюшко, впредь гости, на спутье захаживай. Будут портки али рубаха дома – полюбуешься, сколь хороша своя радуга-йога в дому.
Лечебны молнии
В бывалошно время я по осени в лес вышел. Пришло время межи ставить: где медведям и где нам зимой хозяйствовать. Некоторы медведи у нас совсем руч-ны – в морозы из шкур вытряхиваются и свои шкуры на межи вешат. Мы в шкуры залезам, тепло ходить и мороз – дело постороннее. На ночь шкуры медведям отдаем…
Тем вечером тихо было. Озеро спокойнехонько воду пригладило, с небом в гляделки играт – кто кого переглядит. И я на них загляделся, межи к дереву приставил. Наш край летом богат светом. Солнце круглосуточно. И на осень хватат.
Раз буря поднялась, воду вздыбила, золоты листы с дерев посдергивала. Грозовы тучи Солнце завалили, молнии на землю посыпали. Вокруг не дождь каплями, а вода морем с неба. Солнца нет, а молнии полыхат – светло как днем. Хотел я было просту молнию взять на темну зиму, чтобы каждоденно свет был, да подходящей выбрать не мог: то толста очень, то тонка, то в руках жжется, расползается. Не с руки с неба молнии хватать! Тады стал я только вершки собирать. Молния в землю глубоко уходит, а вершок еще торчит, трепещется. Вот я его за пазуху и прячу. Набрал столько, что раздулся рубахой и свечение от меня, как от фонаря в городе. Да что там – светло вокруг, и гром от меня отпрыгиват.
Ушли тучи, опять солнечная тишь да яркость вокруг. Повтыкал я межи в мокру землю да вернулся назад. Иду по деревне, а вокруг меня гром гремит. Мужики да бабы выторапливаются уши заткнуть. Коли ухом не воймутся, так спокойны все, улыбаются.
В избу вошел молнии повытряхивать, ан их нет. Внутрь меня вошли, по костям и жилкам растянулись. От моего прихода тепла прибавилось: рассада на оконце в рост пошла, да из яиц цыплята повылуплялись.
В те поры и стал я лекарем местным. Люди уважают блеск на брюхе моем. Руками над нейможными вожу, нутряной туман у них раздвигается, области тела светом заполняются. А гром я в голос приладил, на общественну пользу приспособлям. Когда чище-мину задумам, меня посылают дерева да кусты голосом рубить.
С того раза я завсегда сказки пишу с натуры. Многое помнится и многое в сказки просится, да я только важны события в сказку сплетаю.
Интервью с Максимом Гермагеновым
Все, за что бы ни брался питерский оператор и директор медиа-группы «Премьер» Максим Гермагенов, он делает радостно и гениально. Это может быть рекламный ролик для строительной компании или съемки телевизионного сериала о Рерихах, о дочери болгарского лидера Людмиле Живковой. «Засветился» Максим и в чисто TV формате: его взгляд на происходящее отмечен в передачах «Ночной странник», «Эксперт».