Как накормить диктатора — страница 9 из 29

– А почему выбрасывали еду?

– Это была еда президента, предназначенная только для него. Ее нельзя было трогать. Еды было очень много, и местные бедняки вычислили, куда ее выбрасывают. Они стали шастать на помойку и забирать еду себе. Через несколько дней их всех арестовали и избили.

Наконец Мохаммед находит для нас кухню Саддама. Мы осматриваем ее в темноте при свете мобильных телефонов.

От кухонного оборудования не осталось и следа, только по стене и потолку тянется большая вентиляционная труба. Кроме этой неуклюжей алюминиевой конструкции здесь больше ничего нет.

– А Саддам хоть раз ел еду, приготовленную этими поварами?

– В этом дворце он побывал всего дважды, – говорит Мохаммед. – И приезжал со своими поварами. Всю местную обслугу закрывали в комнате и запрещали им выходить.

22

После войны с Кувейтом я уже очень устал работать на президента, а больше всего устал от непредсказуемости. Меня это просто изводило.

Я ждал подходящего момента и наконец признался начальнику охраны, что хочу уволиться.

Саддам вызвал меня к себе.

– Я слышал, ты хочешь от меня уйти.

Я ответил, что мне очень жаль, но это действительно так. Президент кивнул.

– Хорошо. Я понимаю.

Через несколько недель наконец сбылась моя заветная мечта: я приступил к работе в пятизвездочном отеле Tala. Когда я увольнялся, у администрации была ко мне одна-единственная просьба. Саддам очень любил мою бастурму, вяленую говядину, и попросил, чтобы раз в год – бастурму всегда готовят зимой – я приезжал и готовил это блюдо специально для него.

Я сразу же согласился и несколько лет подряд брал раз в году недельный отпуск, заказывал все необходимые ингредиенты и заготавливал полторы или две тонны бастурмы. Дворцовые запасы на целый год. А Саддам был со мной по-прежнему щедр и, находясь у власти, ежемесячно платил мне зарплату, словно я продолжал на него работать.

Через несколько лет после моего ухода Усама бен Ладен отправил два “боинга” взорвать небоскребы в Нью-Йорке. Сразу после этого Джордж Буш младший решил, что его главный враг – Саддам.

Остальное ты знаешь.

Удей и Кусей погибли в Мосуле, их застрелили американцы.

Саджида и Самира уехали из Ирака в разные стороны. Не знаю, где они сейчас, но наверняка Саддам позаботился, чтобы ни одна из них ни в чем не нуждалась.

Саддама повесили.

Последнюю бастурму я приготовил незадолго до второй атаки американцев. Когда президента схватили в доме в предместьях Тикрита, она висела там на пальмах. Он возил ее с собой до самого конца.

23

Американцы взяли Багдад, и я был в ужасе, ведь они разыскивали людей, сотрудничавших с Саддамом. Я боялся, что меня заберут в Гуантанамо и убьют или будут пытать.

Мы все попрятались, кто где смог. Из старого состава поваров не нашли никого. Из людей, с кем я работал, арестовали только человека, который приезжал во дворец чинить пульты от телевизоров и менять в них батарейки. Позже выяснилось, что они собирали информацию о том, как жил Саддам, чтобы вычислить его местонахождение. Видимо, кого-то они нашли, но кого? Понятия не имею. Под конец в окружении Саддама оставались только ат-Тикрити.

Абу Али с Саддамом Хусейном на дороге между Тикритом и Самаррой

За пятнадцать лет работы у меня накопилось множество фотографий с Саддамом. Я говорил тебе, что он обожал фотографироваться, а потом его фотограф приносил мне снимки. Когда пришли американцы, мне было так страшно, что я спрятал все фотографии под кондиционер.

Через несколько месяцев ситуация стабилизировалась, и я решил, что худшее уже позади и полез за фотографиями. Но выяснилось, что из кондиционера подтекала вода, и все, что я там спрятал, испортилось. Все фотографии, кроме одной. Взгляни, я захватил ее, чтобы показать тебе. Точно помню, что снимок был сделан на полпути между Тикритом, городом Саддама, и Самаррой, где находится одна из старейших в Ираке мечетей. Мы остановились пообедать. Саддам все съел, еда ему понравилась, и он сказал: “Абу Али, ты настоящий мастер. Давай сфотографируемся”. Стоял прекрасный солнечный день, все были в хорошем настроении. Вот взгляни. Это единственное, что у меня осталось от всех тех лет.

Перекус

Поначалу с готовкой у меня не ладилось. Как вспомню свои первые дни на кухне, так даже стыдно.

Но тебе нужно кое-что знать о Пол Поте. У него было прекрасное чувство юмора. Ей-богу, такой остряк! Я с самой первой встречи запомнила, что он очень красивый и чудесно улыбается, а еще что он все время шутит.

Его любимая шутка – говорить все наоборот. Например, если ему казалось, что я слишком много всего наготовила, он говорил: “Как наша Мыан мало готовит. Все голодные останемся”. И смотрел мне в глаза, ожидая реакции. Да еще и улыбался этой своей удивительной улыбкой. А в первые месяцы, когда я подавала ему суп, он поглаживал себя по животу и говорил: “Объедение”. И поди разбери, шутит он или ему и правда мой суп так понравился.

Лишь со временем я поняла, что он все-таки шутит, а мне еще многому надо научиться, чтобы хорошо готовить.

И я училась. Для нас всех было очень важно, чтобы Брат Поук не ходил голодным. От того, сыт ли он, зависела наша жизнь. От этого зависел успех нашей Революции.

Каждый день я готовила несколько его любимых блюд: рыбу, салат с папайей, курицу. Готовила и думала: “Что-нибудь да выберет. Главное, чтобы наелся”. Тем более что у Пол Пота часто болел живот, из-за чего он не спал по ночам.

Вот почему готовила я много. Он видел уставленный блюдами стол и со смехом восклицал: “Как же наша Мыан мало готовит. Видать, ленится!”

И снова мне улыбался.

Ланч

Запеченная коза

Иди Амин – президент Уганды

Рассказ Отонде Одеры, повара Иди Амина

1

Брат, сначала скажи мне, ты веришь в Бога? Веришь в Иисуса Христа, отдавшего жизнь свою ради нашего спасения?

Если все так, как ты говоришь, давай возьмемся за руки и вместе помолимся. Помолимся, как во времена апостолов.

Добрый Боже, по чьей воле и милости все мы живы, ты, который спас меня от гиен и гиппопотама, который вырвал меня из рук головорезов Иди Амина, уже тащивших меня в свои застенки на встречу со смертью; Боже, ты, который смотришь на нас в это мгновение, видишь, как мы смеемся и как плачем; который ставишь на наш стол пищу: хлеб, рыбу, как во времена Господа нашего Иисуса Христа, а также рис, курицу, морковь, котлету по-киевски, – прими благодарение наше за все дары Твои. Прими благодарение за гостей, прибывших выслушать историю моей необычной жизни.

Боже, который мне, мальчику из села Рамбугу на берегу Великого Озера, бедному луо, хоть тот и не окончил ни одного класса ни одной школы и даже не был в школу записан, чья мать обстирывала соседей побогаче и думать не думала, что доведется ее сыну спать в дорогом отеле и побывать в других странах; которая и представить не могла, что сын ее будет готовить для президентов, летать на самолете за границу, пожимать руку первым чернокожим лидерам всех африканских стран, а они будут жать его руку в ответ и говорить ему “брат”; хотя ты дал мне все это – машины, хорошую одежду, – а позже в один день все у меня забрал, дабы показать, что нет на свете ничего прочного, кроме Твоей любви, – добрый Боже, Царь царей, мы хвалим Тебя и поклоняемся Тебе.

2

Из Кисуму, третьего по величине города Кении, по которому бродят продавцы шнурков и своры бездомных собак и где поджидают клиентов водители мототакси бода-бода, мы выдвигаемся на рассвете. Едем вдоль берега озера Виктория, огромного, как море, и тревожного, как смерть; его волны порой опрокидывают рыбацкие лодки. Со мной едет Юлия Прус, африканская корреспондентка “Польского радио”, и Карл Одера, местный журналист из того же племени, что и повар, к которому мы направляемся (у них даже одинаковая фамилия, но это совпадение случайно).

Мы едем к бывшему повару Иди Амина, диктатора Уганды, бросавшего своих противников на съедение крокодилам.

Проезжаем мимо лодок, выкрашенных желтой, зеленой, голубой и черной краской и украшенных изображениями популярных политиков, звезд сериалов и Иисуса Христа. Наконец мы приезжаем в деревню, где земля рыже-красная, точно запекшаяся кровь. Здесь мы сворачиваем, еще немного едем по дороге цвета крови, потом снова сворачиваем, потом еще раз и еще. Птицы поют как ошалевшие, ветки скребут по машине, а мы съезжаем с холма и паркуемся возле высокого дерева, под которым на ящике из-под апельсинов сидит в окружении семейства мужчина с внешностью библейского патриарха. Он высокий и худой, как трава в саванне, у него выступающие скулы, а приблизившись, я замечаю длинные тонкие пальцы с крупными ногтями. Я подхожу к дереву, старик встает и обнимает меня – на мгновение меня охватывает чувство, будто я отыскал родственника, которого не видел много лет.

Мужчина с внешностью патриарха – это Отонде Одера. Его длинные пальцы резали мясо, овощи и дробили рис для двух президентов Уганды, в том числе для Иди Амина, кровавого диктатора, который, по слухам, ел человеческое мясо.

Готовил ли Одера Амину человечину? Как он его готовил? С чем подавал?

И как после такого жить?

Я хочу об этом спросить. Но как это сделать?

Не знаю. Пока не знаю. И у меня нет времени на раздумья, потому что Одера сразу ведет меня в дом, где на стене под однострунной скрипкой висит черно-белая фотография женщины.

Это мать.

С нее все началось, так что если уж беседовать по-божески, то начинать нужно с матери. И с истории, наложившей отпечаток на всю жизнь этого человека.

3

Мою мать звали Тереса Аназа. Отца – Одера Ойоде. До меня мать родила тринадцать детей, но все они умерли. Оспа, малярия, коклюш. Родители были очень бедны, и им нечем было заплатить доктору.

Никто не предполагал, что я выживу. У матери был уже очень большой живот, когда она отправилась навестить свою сестру. Муж тети, Ньянгома Оберо, был рыбаком, они жили на самом берегу Озера в селе Лиунда. Иногда дядя давал моим родителям рыбу. Мать ходила к ним раз в несколько недель.

От нашего дома до Озера было далеко, но мама не хотела оставаться там на ночь, поэтому, хотя и смеркалось, пустилась в обратный путь. Ей говорили: “Не ходи. На дороге полно гиен”. Всего несколькими днями ранее они сильно покусали одного мужчину.

Но мать заупрямилась. А если она упрямилась, переубедить ее было невозможно. Она попрощалась, обняла тетю, взяла узелок с рыбой и двинулась в сторону родной деревни.

Она шла и шла, пока солнце не спряталось за Озером и не стало холодать. Наступила ночь, а мать все шла.

Примерно на полпути ей стало нехорошо.

До меня она родила тринадцать детей и наверняка знала, что должно вот-вот случиться. Она подыскала подходящее местечко недалеко от дороги. Легла на землю – посреди поля, одна, вдали от людей. Потужилась. Показалась моя головка. Она снова потужилась и родила. В четырнадцатый раз роды проходят гораздо проще.

Мать сорвала острую траву и перерезала пуповину. Потом выдернула из земли кактус, а ямку от корней выстлала последом. Завернув меня в него, сама села рядом.

Издалека доносился вой гиен. Мать была уверена, что они почуют запах крови и придут. Позже она не раз говорила мне, что ждала смерти – моей. Но и своей тоже. Ей столько всего довелось пережить, что она была готова.

Однако гиены всю ночь кружили вокруг нас, но так и не приблизились.

А я не умер.

На рассвете мать завернула меня в какую-то тряпицу и отправилась в деревню. Когда она явилась, люди не могли поверить, что она пришла с живым младенцем. Все сбежались в наш дом. Пришел и один мудрый старик, умевший лечить и знавший будущее. Он сказал: “Если его не трогают гиены, значит, он будет жить очень долго”.

Старик оказался прав. Гляди, мне уже восемьдесят лет, а моей жизни хватит на десятерых.

4

Мы жили бедно, но не припомню, чтобы я ходил голодный. Чаще всего мы ели маниок или кассаву – муку из маниока с какими-то овощами. Мясо на столе появлялось крайне редко. Отец всегда держал две-три коровы, но, зарезав одну из них, он вез все мясо на базар: деньги были нам нужны, чтобы расплатиться с долгами – мы вечно занимали у соседей.

Пища моего племени, луо, довольно похожа на пищу мзунгу, то есть белых людей. Основа нашего питания – вареные овощи или мясо. Мзунгу едят картошку; мы – маниок, кашу или рис. Вот только мзунгу не хватит только каши или маниока с кусочком мяса: им подавай еще запеченный сыр, сверху надо выложить овощи, а мясо загодя потушить в вине. Кухня мзунгу — это еда людей, которые хотят показать, что в их руках власть. Потому что еда – это власть, я понял это, когда готовил для президентов. Если у тебя есть еда, то у тебя есть женщины, есть деньги, есть восхищение людей. Ты можешь получить все, что пожелаешь.

Еда луо – это еда людей, которые знают голод. Ты ничего никому не доказываешь. Ты ешь, просто чтобы были силы работать.

Пока я жил с родителями, я брался за разную работу. Сначала немного музицировал – играл на оруту, это такая скрипка, популярная среди луо: водишь смычком по одной струне, а инструмент упираешь в бедро. Так я подрабатывал на свадьбах и других праздниках.

Потом дядя взял меня к себе на лодку рыбаком. Я плавал с ним года два, пока однажды на меня не напал гиппопотам. Мы издалека видели, как он плывет в нашу сторону. Разъяренный гиппопотам гораздо опаснее крокодила, в воде он очень быстрый. Он подплыл и перевернул нашу лодку, мы беспомощно разлетелись в разные стороны. Чудо, что все остались целы, потому что этот гиппопотам уже успел убить нескольких человек, и его боялись все рыбаки на Озере.

После нападения гиппопотама я сказал дяде:

– Не для того я, единственный из четырнадцати детей, выжил, чтобы теперь погибнуть, если он вернется.

Дядя признал мою правоту. Один из его сыновей, Сильвестр, работал в Кампале в Уганде – в клубе, куда приходило много мзунгу. Дядя велел мне отправляться на корабле в Кампалу, найти этот клуб, а уж Сильвестр наверняка поможет мне найти работу.

Для нас, луо, семейные связи очень важны. Ты знаешь, что бывший американский президент Барак Обама тоже луо? Его отец родом из деревни в двадцати километрах отсюда. И даже Обама, который и не жил здесь вовсе, чем может помогает своей семье. Вот почему я точно знал, что Сильвестр не откажет мне в помощи.

Я сел на корабль из Кисуму в Энтеббе, а оттуда отправился прямиком к своему кузену.

Клуб Kampala был очень важным местом для мзунгу, потому что многие, кого британское правительство нанимало для работы в Уганде, первые несколько недель жили в гостинице рядом с этим клубом, пока им не удавалось снять подходящий дом. Кузен работал там уборщиком, подметал полы.

Увидев меня, он страшно обрадовался, сразу же подошел к менеджеру и устроил меня помощником официанта. Я не знал ни слова по-английски, но, к счастью, этого и не требовалось. Мне нужно было только улыбаться и носить еду из кухни в зал.

А гиппопотам? Спустя некоторое время он просто исчез. Люди говорят, что это был дух воина, явившийся отомстить своим врагам.

5

Чтобы узнать больше о луо, я еду с Юлией и Карлом к старейшине племени, Маме Саре Обама, девяностопятилетней благотворительнице, известной своей борьбой со СПИДом и сбором денег на учебу детей из окрестных деревень. Ее село, Когело, находится неподалеку от дома повара Отонде Одеры. Именно отсюда Барак Обама-старший отправился на учебу в США.

На территорию нас пропускает нанятый кенийским правительством охранник: он здесь не только работает, но и живет со всей своей семьей, его домик стоит рядом с въездными воротами. Охранник проверяет документы, спрашивает о цели визита к Маме Саре и, покончив с формальностями, показывает мне место, где похоронены основатели рода – дедушка и отец 44-го президента Соединенных Штатов.

Я иду им поклониться.

Рядом с простыми надгробиями из искусственного камня, под которыми покоятся бренные останки почтенных предков, пасутся две черно-белые коровы. Еще одна мычит в коровнике неподалеку – два дня назад она впервые в жизни отелилась и, видимо, еще не отошла от потрясения. Между ног у нас шныряют куры, над головами порхают бабочки. В родовом гнезде клана Обама по-деревенски тихо и сонно.

Бабушка Обама как раз просыпается после полуденного сна, надевает платье с африканскими узорами и принимает нас на террасе своего дома. Она была третьей женой Ядуонга Обамы. Бывший президент США зовет ее “бабушка”, хотя в их жилах течет разная кровь.

– Ядуонг был намного старше меня, – говорит Мама Сара Обама. – Когда мы поженились, мне было девятнадцать, а ему за сорок. Такие были времена: девушка не выбирала себе мужа. Приходила ягам, сваха, и говорила родителям: “Такой-то мужчина интересуется вашей дочерью. Что скажете?”

На дворе стоял 1941 год, люди в этой части Кении всего несколько лет как впервые увидели самолет. На луо, языке нашего племени, самолет назвали деге, и когда в какой-нибудь семье рождался ребенок, его тоже называли Деге, в честь удивительного изобретения. Когда появились первые ложки, в их честь тоже называли детей: Ойико. Или Асанда – в честь тарелки.

Но это не означает, что луо были плохо образованны. Напротив, они слывут самым образованным племенем во всей Восточной Африке. Если у кого-то из луо появляются деньги, он не бросается покупать себе машину или золото, а только и думает, в какую школу отправить ребенка. Ты видел детей в форме по дороге ко мне? Все они ходят в школу. Луо тянутся к знаниям.

Точно так же поступил мой муж. Он отправил детей в Америку, чтобы они получили там образование. Барак не взлетел бы так высоко, если бы не любовь луо к образованию.

Мне очень хорошо жилось с мужем, да я и сейчас уверена, что лучше свахи никто не подскажет, за кого выйти замуж. Да, Обама был старше; да, я была его третьей женой, но он прекрасно выглядел и был в отличной форме. Нам было хорошо вместе, но никому не дано жить вечно. Вот уже почти сорок лет я одна.

Но погоди, погоди. Что-то я не пойму… – приемная бабушка Барака Обамы делает театральную паузу. – А чего это ты меня так о моем покойном муже расспрашиваешь? Никак свататься надумал?

6

Над жилищем Отонде Одеры медленно заходит солнце, и мы перемещаемся из-под старого дерева в дом. Он построен из обожженного кирпича из местной глины, которая, высохнув на солнце, меняет свой кровавый оттенок на кремово-коричневый. Стены дома растрескались, через щели открывается вид на окрестности. Жестяная крыша при каждом порыве ветра гремит, словно вот-вот свалится нам на голову.

Но не сваливается.

Мы усаживаемся вокруг столика, пьем чай (который здесь так и называется – чай) и слушаем дальше.

Отонде Одера:

Мне нравилось работать в клубе, а поскольку по природе я очень работящий, то все свободное время я помогал другим. То чемодан кому-то поднесу, то с уборкой помогу, то перегоревшую лампочку в гостиничном номере поменяю. Меня все любили, и через несколько месяцев одна супружеская парал/зу//гу по фамилии Робертсон спросила, не хочу ли я сменить работу и устроиться к ним samba boy, то есть садовником.

Для такого паренька, как я, место samba boy, или просто boy (так называли юношей, работавших в домах мзунгу), было как поцелуй Господа. Я не раздумывая согласился. Переехал к Робертсонам, поселился в домике садовника рядышком с их виллой и каждый день стриг траву. Трава мзунгу по какой-то причине должна расти как по линейке. У нас это никого не волнует, потому что людям хватает забот и посерьезнее. Но мзунгу ради этого наняли отдельного человека – меня – и не уставали его поучать и наставлять.

К господину Робертсону я обращался просто “мистер Робертсон”. Но его жена предпочитала, чтобы к ней я обращался “мем-сахиб”. Так называли женщин из Англии; мужчина был сахиб, женщина – мем-сахиб. По этой причине я даже не помню ее имени, хотя многим ей обязан.

Научившись неплохо стричь траву, я понял, что у меня остается уйма свободного времени. Тогда мем-сахиб попросила помочь ей с уборкой дома. И я стал мыть лестницу, окна, подметал пол в кухне. А когда выяснилось, что я успеваю и это и у меня по-прежнему остается время – ведь всю свою жизнь я тяжело работал, – мем-сахиб велела помогать ей еще и на кухне.

Вот так все и началось.

Это было сродни волшебству. Словно я открыл в себе то, чем должен заниматься всю свою жизнь. Точно не помню первое поручение мем-сахиб. Может, порубить мясо на котлеты? Или замесить тесто? А может, нарезать морковь на салат? Не знаю. Не помню. Наверняка это было что-то простое, ведь я даже не знал, как двигаться, чтобы ничего не разбить.

Но с самого начала у меня было такое чувство, будто я родился на кухне. Будто я нашел то, чем Богу угодно, чтобы я занимался; то, что он выбрал для меня задолго до моего появления на свет.

Мем-сахиб не могла поверить, что я так быстро учусь. Она всего один раз показала мне, как правильно держать нож, а уже через несколько часов я довольно умело им орудовал. Всего один раз я посмотрел, как она печет пирог, – и на следующий день испек в точности такой же. Всего один раз мы приготовили стейк тибон, а уже на следующий день я смог все сделать сам. А ведь это очень сложный стейк: с одной стороны у него вырезка, с другой – тонкий край, а между ними позвоночная кость. Вырезку и тонкий край жарят по-разному. Штука довольно хитрая, и, честно тебе скажу, до сих пор не понимаю, как я во всем разобрался, не зная ни слова по-английски.

Я ничего не записывал. Писать – не мой конек. Но благодаря этому я учился еще быстрее: знал, что должен все запомнить. Позже, когда я руководил кухней в президентском дворце, я без всяких списков закупал продукты для ста с лишним гостей. Я мог купить сто цыплят и десять коз для приема, подобрать к ним овощи и специи и посчитать все это в уме, включая суп и десерт. И все всегда сходилось.

Каждый мем-сахиб учила меня чему-нибудь новому.

И очень радовалась моим успехам. Садовника или человека для уборки мзунгу находили без проблем, а вот найти того, чья еда пришлась бы им по вкусу, было почти невозможно. Самые богатые привозили повара с собой. Робертсоны были не настолько богаты, поэтому, как только выяснилось, что я прирожденный кулинар, мем-сахиб побежала к мужу.

Мистер Робертсон одобрительно покивал. С тех пор я перестал быть садовником, и на мое место взяли другого боя. Я, Отонде Одера, паренек из маленькой деревушки, которого сразу после рождения чуть не сожрали гиены, стал поваром белых людей.

Для меня это была большая честь и удача. Ведь повар может не помыть руки и тебя отравить, поэтому тебе приходится верить, что он чистый и делает все как полагается. Мало кому из черных удалось добиться такого доверия мзунгу, поэтому я никогда не забывал, что у меня всегда должны быть чистые руки и выстиранный, свежий фартук. Я твердо усвоил: что бы ни творилось вокруг, повар должен выглядеть чисто и опрятно.

Мем-сахиб учила меня всему по очереди. Как запечь курицу. Как – рыбу. Как понять, что мясо пора снимать со сковороды. А ты это знаешь? Пока оно шкварчит, все в порядке. Если мясо перестало шкварчать, значит, оно впитало масло, и вкус уже будет не тот.

Примерно через год мем-сахиб жестами показала мне, что она готова оставить меня в кухне одного. Что я справлюсь без ее помощи и с готовкой, и с пирогами, и с индийскими лепешками чапати, которые они оба обожали.

Я научился очень хорошо готовить, но так и не выучил английский. Конечно, я запомнил несколько слов. Roast – жарить. Melted — растопленный. Boil — варить. Cook — повар. И все. Больше ничего.

А больше мне было и не нужно. Белый человек не хотел, чтобы черный обсуждал с ним то, что пишут в газетах.

Белому человеку хотелось иметь ровный газон, сверкающий пол, вкусную еду. Меня все это устраивало. Мне тоже не хотелось вести беседы с мем-сахиб и ее мужем. Я знал, что я мальчик для готовки, мне это доставляло огромную радость, а довелись мне с ними разговаривать, я бы боялся что-нибудь ляпнуть. Сболтну лишнего – и меня выгонят с работы.

Вот чему я научился в доме белого человека: мыть руки, хорошо одеваться и поменьше болтать. Мнение повара никого не интересует.

7

Я осознал, что у меня стабильная работа и хорошая жизнь, и решил разделить ее с какой-нибудь женщиной.

Раз в несколько месяцев я ездил в Кению навестить родственников. Однажды меня пригласили на свадьбу к одному из моих кузенов. Там я и познакомился с Элизабет, девушкой из деревни Алуор, что примерно в десяти километрах от моего села. Стройная, с прекрасными глазами и длинной шеей, она сразу запала мне в душу. Через два месяца после свадьбы кузена поженились и мы. Мне пришлось купить ее родителям корову, чтобы они согласились выдать за меня дочь. Они хотели две и недовольно фыркали, что я предлагаю только одну, – было ясно, что если не я, то какой-нибудь другой мужчина вскоре попросит руки такой красавицы. Но кто-то им втолковал, что я работаю за границей на мзунгу и что из меня партия получше, чем из местных парней, даже если кто-то из них даст двух коров.

Это их в конце концов убедило.

Элизабет жила в Кении, а я в Уганде. Я ездил к ней раз в несколько месяцев, привозил подарки: кольца, одежду и более практичные вещи, например кастрюли. Я хотел перевезти ее к себе, но не отваживался спросить у мем-сахиб, можно ли мне жить в домике для прислуги вместе с женой.

Жена Отонде Одеры Элизабет держит в руках их свадебную фотографию

Случай так и не представился.

У белых в Уганде начались серьезные проблемы. Мистер Робертсон, работавший на британское правительство, то и дело нервничал.

Явно не самое подходящее время, чтобы перевозить жену.

8

У мистера Робертсона были все причины для беспокойства.

После окончания Второй мировой войны Африку охватила лихорадка независимости. Раньше такие, как он, – чиновники колониальных держав – жили как мандази, угандийские пончики в сладком сиропе. Им платили гораздо больше, чем на родине. Даже сотрудникам среднего звена хватало денег на аренду больших особняков и прислугу. Теперь им пришлось менять привычный образ жизни.

– После Второй мировой войны Европа уже не хотела иметь колонии. Франция и Великобритания сочли их дорогостоящим пережитком прошлого, – говорит репортер Войцех Ягельский, специалист по африканским странам.

Европейцы на протяжении столетий унижали африканцев: продавали их в рабство, эксплуатировали и считали людьми второго сорта.

И вдруг угнетаемым предстояло взять управление континентом в свои руки.

В 1951 году независимость провозгласила Ливия.

В 1956 году – Судан, Тунис и Марокко.

В 1957 году – Гана.

В 1958-м – Гвинея.

В дальнейшем процесс только набирал темп. Настоящий перелом произошел в 1960 году, когда независимость провозгласили целых семнадцать африканских стран.

– Колониальные власти спешно прощались с Африкой, не подготовив ее к самостоятельности. Ведь слабые независимые африканские страны эксплуатировать проще, чем предъявляющие претензии колонии, – объясняет Ягельский.

Девятого октября 1962 года в ходе торжественной церемонии независимость провозгласила и Уганда.

9

Мы с Отонде Одерой едем на рынок в Кисуму за продуктами – будем вместе готовить. Мы бродим по колено в зеленых листьях, в красных, как солнце, заходящее над саванной, помидорах, в перцах – от самых острых до самых сладких.

Отонде Одера, повар Иди Амина

Здесь несметное множество овощей и фруктов: перед нами красуются спелые бананы, выгибают прикрытую доспехами грудь ананасы, источают соблазнительный аромат манго и папайя.

Мы переходим в мясную часть рынка. Найти ее несложно: нужно просто идти на громкое жужжание мух. Мясники в традиционных мусульманских шапочках с аккуратно подстриженными бородками всегда готовы помочь советом. Но Отонде в советах не нуждается. Он выбирает лучшего, по его мнению, цыпленка – не слишком жирного, но и не слишком жилистого.

– Такого я взял бы для Амина, – подчеркивает он, потому что я попросил его приготовить мне точно такой же обед, как он готовил для угандийского диктатора.

Наконец мы доходим до продавцов рыбы и покупаем средней величины тиляпию – самый популярный вид на Озере.

Вот теперь у нас есть все, и можно возвращаться в село. Возле дома Одера разворачивает полевую кухню и, словно офицер своим солдатам, – раздает задания снохе и двум внучкам.

Цыпленок жарится на костре. Рыба шкварчит на сковородке. Овощами занимаются женщины.

Можно вернуться к беседе.

Оботе

1

Представь себе такую ситуацию: все вокруг меня ликуют, поют, пьют банановое пиво.

Один только я грущу.

Так было, когда Уганда объявила независимость и белые уехали. Почти все говорили: “Наконец наша страна будет только для нас! Наконецмзунгу не будут указывать нам, что делать!”

Но я остался без работы и без надежды привезти в Уганду мою Элизабет. У меня остались только две руки и желание работать.

И мой талант.

Тогда кто-то сказал мне, что канцелярия Милтона Оботе[9], премьер-министра Уганды, ищет человека на кухню. Я подумал: “Да ведь я идеальный кандидат!”

И отправился в офис премьера. В начале периода независимости, если у тебя было дело к премьеру или какому-нибудь министру, ты просто приходил и говорил, что тебя сюда привело. Этим правление африканцев должно было отличаться от правления мзунгу, которые обычно не желали нас слушать.

Меня спросили, что я умею готовить. Я перечислил. Они покивали и пригласили меня на экзамен через несколько дней.

Я пришел.

Первой частью экзамена было собеседование. На нем присутствовало несколько человек, в частности начальник администрации Ойите Ойок, который, как я узнал позже, планировал пристроить на это место своего протеже, человека из родной деревни.

После собеседования настал черед практической части. Нужно было приготовить суп из бычьих хвостов – oxtail soup, на второе – стейк тибон, а на десерт – dried fruit pudding, то есть пудинг из сухофруктов.

Суп из хвостов – это деликатес, его нужно уметь правильно готовить. Я взял два говяжьих хвоста, поставил их вариться, добавил морковь, петрушку, приправы – душистый и черный перец. Через полчаса вынул хвосты, отделил мясо, добавил нарезанный кубиками картофель и на этом закончил готовку.

Стейк тибон, как я уже говорил, очень сложное блюдо: вырезка и тонкий край, два разных отруба мяса в одном стейке.

К счастью, с мем-сахиб я готовил и то и другое. Мистер Робертсон очень любил стейки, поэтому тибон я довел до совершенства.

Пудинг из сухофруктов тоже довольно сложно готовить. В нем много ингредиентов: курага, груши, яблоки и другие фрукты. Все это надо смешать, запечь при низкой температуре, добавить корицу, сметану, ваниль, вино, зерна граната, а под конец – грецкие или лесные орехи. На вкус это как пирог, алкоголь и сухофрукты, поданные одновременно. У правильно приготовленного пудинга изумительный вкус. К счастью, на нем я тоже собаку съел.

Прошло несколько дней, и я позвонил узнать ответ.

– Завтра приступаешь к работе, – услышал я. И только тогда понял, во что ввязываюсь. Премьер. О господи!

Оботе выбрал меня, потому что мало кто из черных умел хорошо готовить блюда белых. У тех, кто умел, работа уже была – их нанимали дорогие отели, – и они не собирались менять ее ради премьера, который еще неизвестно сколько будет платить. А Оботе полюбил кухню мзунгу и хотел есть то, к чему привык в колониальное время. Независимость независимостью, но менять рацион он не собирался. Смешно, правда? Чернокожий премьер берет на работу чернокожего повара, но только такого, который умеет готовить для белых.

Сыграло свою роль и то, что я луо. Ланго – а Оботе был ланго – это ведь наши братья. Канцелярия премьера взяла на работу многих людей из моих родных мест. Я даже задумался почему и решил, что они относились к нам как к наемникам: тебя не интересует, кто правит Угандой и какие там партии. Ты не попытаешься никого отравить и не будешь устраивать заговоры. Ты просто хочешь заработать.

Больше других я сблизился с Саломоном Окуку, шофером премьера, который вырос километрах в десяти от моего села. Почти каждый день после работы мы вместе пили пиво и разговаривали – о женах, работе, политике. Мы очень подружились. Окуку был симпатичный и самоотверженный. Впрочем, в будущем именно это его и погубило.

Еще мне понравился Одеро Осоре, который работал камердинером премьера – готовил ему постель, гладил одежду, чистил ботинки. Осоре тоже был моим земляком, но характер у него был более скрытный, чем у Окуку. Он часто с нами беседовал, иногда выпивал пива, но никогда не делился своими проблемами.

Нас это мало волновало. У каждого есть право на что-то личное. Мы дружили, помогали друг другу. Что еще нужно?

И только начальник администрации Ойите Ойок злился, из-за того что его протеже из деревни не прошел по конкурсу. Спорить он не посмел: последнее слово все равно было за премьером. Но злобу на меня затаил.

2

То, что маленький Милтон Оботе, будущий премьер и президент Уганды, как и его повар, вообще выжил в детстве, можно объяснить только чудом. Однажды его чуть не сожрали леопарды. В другой раз он бежал через лес и наткнулся на охотящуюся кобру. Потом крокодил утащил с берега реки стоявшую рядом с Милтоном девочку.

Один из его дедушек был вождем племени и не доверял британцам. Другой занимался знахарством, лечил зверей и умел заклинать дождь. Мальчик рос любимцем обоих.

Примерно в то же время, чуть дальше на юг Уганды, рядом с казармами в городе Иинья ошивался другой подросток, очень сильный и очень высокий. Ему было совершенно нечем заняться: для таких, как он, в Уганде работы не было. Звали его Иди Амин.

Его мать зарабатывала на жизнь готовкой и колдовством. Расставшись с отцом Иди Амина, она познакомилась с Ясимом. Тот был младше ее на двадцать лет и служил капралом в британском колониальном полку Королевских африканских стрелков. Вскоре они сошлись.

Жизнь рядом с казармами сыграла колоссальную роль в дальнейшей судьбе Иди. Благодаря физической силе его быстро заметили армейские рекрутеры. Так началась его карьера.

Майор Иейн Грэхем много лет был командиром Амина в полку Королевских африканских стрелков. Вместе с Антонией Ллойд-Джонс, замечательной переводчицей с польского на английский, мы навещаем майора в его доме на востоке Англии. Первым делом майор Грэхем показывает нам череп антилопы, подаренный ему Амином. Потом усаживает нас в кресла на веранде и вспоминает:

– Иногда нам встречаются прирожденные лидеры. Это бывает крайне редко. Амин был как раз таким прирожденным лидером, хотя и очень плохо образованным.

Амин всегда был крупнее и сильнее других; несколько раз он даже выигрывал чемпионат Уганды по боксу.

Он оказался послушным солдатом и получал удовольствие от четкого выполнения приказов. Согласно одним источникам, он окончил всего четыре класса начальной школы, согласно другим – не провел в школе ни дня. Грэхем вспоминает, как помогал Иди Амину открыть счет в банке. Тогда будущий президент двадцать минут учился… расписываться.

Однако британцам это не мешало. Даже наоборот: они думали, что благоговеющий перед ними и, как им казалось, туповатый Амин пригодится в момент, когда Уганда объявит независимость.

То, что Оботе окончил школу, тоже сродни чуду. Мальчику помогло стечение обстоятельств. Когда ему было семь лет, какой-то солдат в увольнении показал ему азбуку. Милтон сразу запомнил буквы: уже на следующий день он взял книгу и, буква за буквой, попытался ее расшифровать. Потрясенные родители решили, что такого талантливого ребенка нельзя лишать шанса на образование и отправили сына в школу в Кении.

Милтон Оботе вернулся на родину уже взрослым и почти сразу был избран в Законодательный совет Уганды.

В ту пору Иди Амин еще яростно сражался с врагами британской империи.

За короткое время Оботе стал одним из главных борцов за угандийскую независимость. Перед первыми выборами он заключил союз с кабакой[10], королем Буганды – самого большого и самого влиятельного из традиционных племенных королевств. В результате кабака стал первым президентом независимой Уганды, а Милтон Оботе – ее первым премьером.

Но всего на шаг позади него шел Иди Амин, честолюбивый вояка, до последнего верно служивший британцам и их генералам.

3

Первые несколько недель я не видел премьера. Это было очень сложное время. Постоянно происходило что-то, требовавшее его внимания. И вот наконец шеф администрации Ойок вызвал меня в кабинет Оботе и представил:

– Господин премьер, это и есть Отонде, повар.

Оботе читал газету. На мгновение оторвался от нее и взглянул на меня.

– Gooood, – произнес он, после чего вернулся к чтению.

Аудиенция закончилась.

И только позже я узнал, что gooood — это самый большой комплимент, на какой только способен премьер.

Мы вышли, и я попытался выяснить, почему премьер вообще обо мне спрашивал. Ойок тянул с объяснением, но наконец выдавил, что премьеру очень нравится моя еда. И он просил подавать ему только те блюда, которые приготовил я.

Тогда на Оботе работало еще несколько поваров, причем образование у каждого из них было получше моего. В кухне бурлили и клокотали амбиции, каждый мечтал стать фаворитом премьера. Когда выяснилось, что Оботе хочет только мои блюда, другие повара стали злословить у меня за спиной и перестали со мной знаться. Что поделаешь, мне пришлось с этим жить.

Зато Оботе вскоре полюбил меня как брата.

У него был специальный звонок, чтобы заказывать что-нибудь с кухни. Он звонил, и, если приходил кто-то другой, а не я, говорил: “Тебе чего? Прийти должен Отонде”.

И я приходил, даже если в это время резал мясо. Менял фартук на чистый, вытирал руки тряпкой и бежал к премьеру, как когда-то бежал к мем-сахиб. А тот, даже не отрываясь от газеты, бросал: “Чай”. И я приносил ему горячий чай, а вдобавок еще кое-что, до чего больше никто не додумался. Утром я приходил на работу и первым делом пек хрустящее печенье, идеальное к чаю. Как только премьер требовал чай, я приносил ему чашку и несколько свежих, ароматных печений на блюдечке. Это был мой фирменный знак: делай не только то, о чем тебя попросили, а пытайся угадать, что понадобится через минуту. Так я берег свои силы, потому что мне не нужно было через пять минут снова снимать фартук, вытирать руки и мчаться с чем-то сладким. Или тратить полчаса на то, чтобы испечь печенье в середине дня.

Оботе все боялись: если что-то шло не так, как он хотел, он легко мог взорваться. Точнее, его боялись все, кроме меня. Я знал, что хорошо работаю, что у меня золотые руки и что премьер не выгонит меня без причины.

С Оботе у меня была только одна проблема – его скупость, хотя он и так ни за что не платил из своего кармана.

Первые несколько месяцев я работал без зарплаты. Я говорил об этом начальнику администрации, но тот меня недолюбливал и, думаю, просто никому ничего не передавал.

Лишь спустя несколько месяцев кто-то сообщил об этом Оботе. Тогда он назначил мне зарплату в триста девяносто восточноафриканских шиллингов[11]. Это было немного, примерно сто долларов на современные деньги. Но наконец я стал хоть что-то зарабатывать, обрел уверенность в своих силах и решился перевезти Элизабет в Уганду. Она поселилась со мной в домике для обслуги, неподалеку от резиденции премьера.

Наши первые годы в Кампале были прекрасны. Только тогда я почувствовал себя солидным мужчиной. У меня была работа, причем я работал на самого премьера. У меня было двое друзей: Окуку и Осоре. У меня была жена, которая жила со мной. Вскоре родился наш первенец, Эдвард. Казалось, дальше будет только лучше.

4

В 1963 году нам пришлось кормить еще одного человека. Оботе женился на девушке по имени Мирия. Она была очень красивая, с кожей цвета кофе с молоком.

Увы, Мирии не понравились наши теплые отношения с премьером. Она ревновала и, поселившись во дворце, пришла на кухню и заявила:

– С сегодняшнего дня готовить для премьера буду я.

Я удивился, но нельзя же спорить с женой работодателя. Поэтому я поклонился и спросил, что мне для нее приготовить и чем я могу быть ей полезен. Он поблагодарила меня довольно невежливо. Я видел, что ей помогает мой друг Осоре, камердинер. Позже он оправдывался, мол, никак не мог отказать жене Оботе. Я сухо ответил, что меня это не касается, но, конечно, меня это задело: ведь я относился к нему как к брату, он был одним из двух моих друзей.

На следующий день Мирия явилась на кухню, надела фартук и встала к плите. Я смиренно выполнял все ее просьбы, подавал половник, ложки и ножи. Что она тогда приготовила? Не помню. Зато помню, как официанты поставили еду на стол, положили премьеру, он начал жевать – одна ложка, вторая – и наконец спросил:

– Кто это приготовил?

– Я, – ответила Мирия.

– Какого черта?! – вскричал Оботе. – Что все это значит?! У нас же есть повар!

– Но жена должна готовить своему мужу. Повар пусть готовит для других, – опешила Мирия.

Оботе взглянул на нее страшным взглядом.

– Готовить – дело Отонде, – процедил он сквозь зубы. – А твое дело – есть то, что он приготовит.

И он велел положить себе еды, приготовленной мной. А я ведь не дурак – успел сварить суп и какое-то мясо.

Мирия страшно оскорбилась, хотя, разумеется, не могла сказать об этом вслух. Она улыбнулась, но навсегда затаила обиду на меня. С тех пор я обрел в ее лице заклятого врага и в будущем у меня из-за нее не раз возникали проблемы.

Я всегда был с ней вежлив и обходителен, как и она со мной: так вежлива и обходительна, как можно быть только с тем, кого по-настоящему ненавидишь.

5

Правление Оботе идиллическим не назовешь. Армия бунтовала из-за слишком низкого жалованья; параллельно разгорался конфликт между президентом и правительством. Политические враги премьера оказывались за решеткой. К тому же Оботе подозревали в том, что он вместе с генералом Иди Амином зарабатывал на контрабанде золота из охваченного войной Конго. Как только парламент решил начать расследование, они вдвоем устроили молниеносный государственный переворот. План разработал Оботе, а реализовал Амин, лично возглавивший штурм дворца кабаки.

Оботе, как и англичане, считал Амина полезным недоумком. Он был уверен, что подчинит себе его силу и брутальность и использует их в собственных целях.

Кабака сбежал в Лондон, парламент разогнали на все четыре стороны. Оботе стал новым президентом, а лидеров оппозиции, включая оппозицию внутри его собственной партии UPC (Uganda People’s Congress, “Народный конгресс Уганды”), он посадил в тюрьму, чем де-факто положил конец непродолжительным заигрываниям молодой страны с демократией.

Отонде Одера:

По воле Божией после переворота я стал поваром президента.

Я не думал о том, законны ли действия Оботе. Он был моим начальником, он был моим соплеменником, он был для меня как брат. Поэтому я радовался, что дела у нас идут в гору.

Мои обязанности изменились, причем существенно. Будучи поваром премьера Оботе, я готовил в основном для него и для других сотрудников. В кухне нас было трое, иногда четверо, и этого было более чем достаточно.

Когда я стал поваром президента Оботе, мне пришлось готовить для иностранных делегаций и для всех сотрудников его администрации, то есть для нескольких десятков человек. Теперь на моей кухне трудилось больше десяти поваров, я должен был давать им поручения и наладить их совместную работу.

Угали — кукурузная мука, сваренная на молоке, с рыбой

Я начал с того, что поделил кухню на три департамента: департамент мяса, департамент овощей и департамент пирогов и десертов, отвечавший также за выпечку хлеба. Каждый день на завтрак мы пекли индийские лепешки, а на ужин – хлеб в европейском стиле. Я вставал раньше всех, в пять часов утра был уже на кухне и контролировал работу каждого повара, а блюда, предназначенные президенту, готовил лично. Я пробовал тесто для чапати, жарил блинчики. Ехал на рынок за продуктами, когда надо было.

Изменились обязанности и Одеро Осоре, который из камердинера превратился в мажордома и начальника всех камердинеров. Осоре никогда бы в этом не признался, но подобным продвижением он был обязан близкому знакомству с Мирней, женой Оботе. Это она уговаривала мужа повысить Осоре и так долго его пилила, что Оботе не выдержал и согласился.

Осоре перестал ходить со мной и шофером Окуку на пиво. Он все время пытался угодить Мирии. Помогал ей выбирать занавески, ездил с ней покупать постельное белье и одежду. Поскольку меня Мирия не любила, он предпочитал держаться от нас на безопасном расстоянии. Врать не буду, мне и Окуку было обидно. Но каждый из нас распоряжается своей жизнью так, как считает правильным. Осоре выбрал путь подхалима, и мы ничего не могли с этим поделать.

Что ел президент? Мяса он ел мало, зато обожал малак-ванг — острое овощное блюдо с кунжутом, гранатовой пастой и земляными орешками. Еще он любил рыбу, особенно тиляпию с овощами. Кассаву – муку из маниока. И угали — кукурузную муку, сваренную на молоке, с рыбным филе.

Но чаще всего Оботе заказывал британские блюда. Как я уже говорил: он взял меня на работу, потому что я умел готовить как для белых.

К президенту все обращались “доктор”, потому что он получил ученую степень. А Оботе смеялся, что доктор здесь не он, а я. Врачеватель животов.

Мое положение во дворце упрочивалось, так как президент не представлял себе кухню без меня. Он понимал, что другие повара развели бы там полный бардак. Я же ввел жесткую дисциплину: поварам не нужно было меня любить, главное, что они меня боялись.

Разумеется, несмотря на множество свалившихся на меня обязанностей, Оботе и не думал повышать мне жалованье. Я по-прежнему работал за триста девяносто шиллингов, как в те времена, когда был начинающим поваром. Мне приходилось подрабатывать: после работы я пек на заказ пироги и торты для богатых людей.

Чем больше любил меня Оботе, тем больше у меня появлялось недоброжелателей. Но они ничего не могли мне сделать. Никто не мог. Послушай, к примеру, такую историю: как-то раз я повздорил из-за чего-то с братом президента, Ливингстоном. У нас были нормальные отношения, но в тот день его точно муха укусила, и он повел себя отвратительно: начал на меня орать, ну а я в долгу не остался. Чьим бы братом он ни был, орать на меня нельзя.

И я ему как следует врезал.

– Ну все, ты доигрался, – взвизгнул Ливингстон и побежал жаловаться Оботе.

Я – за ним, а на бегу пытаюсь еще наподдать.

В кабинет президента мы ввалились вместе.

Его брат впереди, я следом. Вспотевшие, взбудораженные, а я еще держал его одной рукой за рубашку.

– Милтон, твой повар меня бьет! – крикнул брат.

Оботе медленно поднял голову над газетой. Взглянул на меня, потом на брата. И наконец процедил:

– Ливингстон, у тебя что, своего дома нет?

– Есть, – ответил растерявшийся брат.

– Если тебе у меня не нравится, дверь открыта, – отрезал президент и снова отгородился от нас газетой.

Что я сделал? А что мне было делать? Побил Ливингстона и вернулся на кухню, чтобы успеть подать обед вовремя.

Я провел рядом с Оботе много лет. Мы знали друг друга очень хорошо, и, думаю, он меня по-настоящему любил. При мне он женился, при мне у него родились дети.

Но я как пришел к нему на работу голый, так голым и остался. Все годы правления Оботе я тяжело трудился, а в итоге остался ни с чем: ни сбережений, ни машины, ни даже мотоцикла. Ничего.

Все изменилось из-за Иди Амина. И к лучшему, и к худшему.

Амин

1

Через несколько лет после их совместного путча отношения между Оботе и Амином ухудшились. Президент подозревал генерала в организации по меньшей мере одного покушения на свою жизнь – пуля задела его лицо, а брошенная в его сторону граната не взорвалась.

Однако Оботе по-прежнему считал, что генерал слишком глуп, чтобы угрожать его власти, и относился к нему с высокомерным безразличием. В январе 1971 года президент отправился на встречу глав стран Содружества[12] в Сингапур, а по возвращении планировал отправить Амина в тюрьму.

Вот только Амин не собирался ждать, и через несколько дней после отъезда Оботе на улицы Кампалы въехали танки. Солдаты заблокировали главные улицы Энтеббе и Кампалы. Путч прошел гладко, точно снаряд сквозь танковый люк: людям страшно надоел Оботе, который повысил налоги и вынудил их затянуть потуже пояса. Приход Иди Амина к власти они сочли подарком небес.

Будь я птицей,

Будь у меня крылья,

Я полетел бы далеко, туда,

Где спрятался Оботе,

И привел бы его к Амину.

Такую песню распевали в тот день и солдаты, и простые угандийцы, бросая под гусеницы танков цветы.

2

На кухне Отонде действует четко. Рядом с ним нельзя шутить или пустословить. Стоит его снохе и внучкам над чем-то засмеяться, он тут же испепеляет их взглядом. На его кухне должны царить тишина, порядок и спокойствие.

– У меня так всегда было, – говорит он. – Работа шуток не терпит. На кухне диктатором был я.

И он извиняется, но даже мне приходится умолкнуть и потерпеть со своими вопросами. Готовка – слишком важное дело, и отвлекаться нельзя.

И вот я молча смотрю, как его невестка и внучки режут овощи. Смотрю, как Отонде умелыми движениями снимает с рыбы кожу, вынимает из нее кости, разделывает рыбу на филе и готовит его к жарке. Смотрю, как он добавляет во все точно отмеченную порцию соли.

– Посолю, как для Амина, – говорит он, а я гадаю, смогу ли я проглотить хоть кусочек, потому что Амин любил все пересоленное.

Наконец я смотрю, как над кастрюлями Одера превращается в абсолютно другого человека. Его наполняет совершенно иная энергия, чем та, что я видел раньше. У меня такое чувство, будто я наблюдаю за ритуалом вуду: у Отонде меняется лицо, он иначе двигается, кажется более ловким, более прямым – выглядит моложе.

Но нет, это не вуду. Это просто человек, который находится на своем месте и делает то, что по-настоящему любит.

Курица запекается, рыбу вот-вот можно будет снять со сковороды. И мы возвращаемся к Иди Амину, свергнувшему своего политического патрона Милтона Оботе.

Отонде Одера:

Первые выстрелы мы услышали в президентском дворце после полудня. Никто не знал, что происходит. Хотя знаки, что может произойти нечто странное, появлялись уже несколько дней. С тех пор как Оботе уехал в Сингапур, радио почти не говорило о нем, зато постоянно сообщало об Иди Амине. Но чтобы путч? Даже мысли такой не было. В Африке за короткое время прошло больше двадцати военных переворотов, многие президенты, для которых я при разных обстоятельствах готовил, перестали быть президентами, но всегда казалось, что Оботе держит ситуацию под контролем.

И вдруг началась стрельба. Кто-то попытался сбежать из дворца, я тоже инстинктивно выбежал. Но шансы убежать с женой и маленьким ребенком были ничтожны.

До нас доходили слухи, что солдаты, захватившие город, убивают ланго и луо. Мы тряслись от страха, но бежать смысла не было. Поэтому мы заперлись во дворце и ждали. Чего? Смерти. Мы были уверены, что каква – ведь Амин был одним из каква, и его племя заполучило власть – начнут в нас стрелять.

К счастью, никто не отважился войти во дворец без ведома Амина. Солдаты просто окружили нас и ждали.

В итоге уже под вечер приехал сам генерал Иди Амин, на джипе, с пистолетами по бокам. Он вбежал во дворец. Созвал всех. Велел нам спуститься вниз, в холл.

Мы были уверены, что нас там расстреляют. Кто-то даже пытался спрятаться за чужими спинами.

Но Амин сказал:

– Не бойтесь, для вас ничего не изменится. Продолжайте работать, как работали.

И велел подать себе ужин.

Был ли у меня готов ужин? А как же. Предыдущий путч научил меня, что за перевороты отвечают генералы. Повар отвечает только за свои чистые руки и свежий фартук.

И конечно, за готовку. Ничто не освобождает тебя от работы, ведь, покончив с путчем, они явятся с пустыми животами, и если у тебя найдется для них что-нибудь вкусненькое, есть шанс, что тебя не убьют.

Представляешь, что было бы, если бы Амин целый день занимался государственным переворотом, вечером приехал во дворец, а ужин не готов? Он устроил бы нам ад. От голода. Люди от голода сходят с ума, я видел такое много раз.

В тот день я приготовил тиляпию и плов из козлятины – я помнил, что Амин его любит. Мы подали все на свежей скатерти на серебряном сервизе, доставшемся Оботе еще от англичан. Надо было дать Амину понять, что он победил и заслужил вкусный ужин. А сам посуди, какая награда может быть лучше, чем превосходная еда, поданная элегантным поваром в хороших ботинках и костюме?

Солдаты, как и тогда, когда они свергли кабаку, разбили лагерь в дворцовом саду. Для них у нас тоже была наготове курица и плов. У них тоже был трудный день. И им тоже что-нибудь полагалось.

3

Сразу после ужина Амин куда-то умчался. А меня ждала очень грустная новость.

Позвонили солдаты из расположенных неподалеку казарм и сказали, что у них труп и что это кто-то из наших, поскольку он ехал на машине, принадлежащей дворцу.

Никому не хотелось ехать за телом, все боялись. Лучше было не высовывать носа из дворца, раз уж мы знали, что здесь безопасно. Но кому-то так или иначе пришлось бы поехать. В итоге отправился я, предчувствуя худшее.

Солдаты завели меня во двор, где стояло с десяток машин. В одной из них, пикапе, мне показали тело с множеством пулевых ранений.

Это был Саломон Окуку, шофер президента Оботе. Мой лучший друг.

Солдаты помогли мне перенести тело в машину. Я привез Окуку во дворец и положил в одну из холодильных камер. Я не мог сдержать рыданий; просидел возле камеры до самого утра, плакал и кричал как ребенок.

Только позже я узнал, что Окуку погиб как герой. Увидев, что солдаты из каква, племени Амина, убивают ланго и луо, он сел в грузовик, поехал в пригород, где жили выходцы из его деревни, до отказа набил грузовик людьми и отправился в Энтеббе, откуда отплывали лодки в Кению. Туда ему проехать удалось, потому что организация у солдат еще хромала. Но на обратном пути его задержали на КПП. По словам солдат, он первым достал оружие и начал стрелять. Якобы он убил одного из них, и тогда они убили его. Но я в это не верю: Окуку был очень мягким человеком.

Через несколько дней, когда обстановка немного успокоилась, я организовал перевозку тела Окуку в Кению. Я спросил Одеро Осоре, камердинера, нашего общего приятеля, не хочет ли он помочь. Осоре сказал, что хотел бы, но очень занят. Амин высокий и крупный, ему нужно купить новую одежду – и ботинки, и рубашки, и костюмы.

– Но, брат, – добавил Осоре, – я уверен, ты справишься.

Тело Окуку поплыло через Озеро в Кисуму, где его встретили родственники. Ему устроили прекрасные похороны, на которые пришло множество людей, в том числе те, кого он отвез на паром и тем самым спас.

Мне пришлось проглотить слезы и работать как обычно. При Амине было не так, как при Оботе, который меня любил и при котором я мог многое себе позволить. Теперь – я понимал это с самого начала – от моего мастерства зависела моя жизнь.

4

Хотя люди Амина убили Окуку, я верил, что он будет хорошим президентом. Тем более что моя жизнь наладилась. Началось все так: за полтора года до путча в Великобритании умер кабака. Поговаривали, будто его отравил Оботе, но правда ли это – я не знаю.

Кабака до сих пор пользовался большой популярностью в Уганде. Став президентом, Амин на самолете перевез его останки в Кампалу и устроил ему пышные похороны. Он стоял в первом ряду, возле гроба, и плакал так, как будто там лежал его отец и как будто это не Амин вместе с Оботе свергнули кабаку.

Тело кабаки привезли из Англии два офицера. Они остановились во дворце, и к их прибытию я приготовил ужин: овощной суп, steak and kidney pie — кусочки говядины и печени в тесте, я научился этому еще у мем-сахиб — и шоколадный пудинг.

Рано утром британцы пришли на встречу с Амином и сразу принялись расспрашивать его об ужине.

– Господин президент, это было превосходно. У вас белый повар?

– Он такой же белый, как я, – засмеялся Амин.

А когда они не поверили, он вызвал меня. Я не понимал ни слова из того, что они говорили, но вежливо кланялся и все время повторял: Thank you! Thank you!

Английские пилоты не переставали изумляться, а Амин раздулся от гордости. Он страстно хотел доказать белым, что черные ничуть не хуже их. И как только англичане вернулись в Лондон, он снова вызвал меня к себе.

– Сколько ты зарабатываешь, Отонде? – спросил он.

– Триста девяносто шиллингов, господин президент, – ответил я.

– Не может быть? Так мало?! – поразился он. И сразу же вызвал главу администрации. – Позвони в отель Lake Victoria и узнай, сколько там зарабатывает шеф-повар. И немедленно повысь жалованье Отонде до такой же суммы. НЕ-МЕД-ЛЕН-НО! – подчеркнул он.

Глава администрации поклонился и позвонил, хотя и без особого желания. Оказалось, что шеф-повар престижного отеля зарабатывает тысячу семнадцать шиллингов.

С тех пор я стал зарабатывать столько же; к тому же президент велел повысить мне зарплату задним числом и выплатить разницу за три месяца – за все то время, что он находился у власти.

На тот момент я зарабатывал больше всех из администрации президентского дворца. Начальнику администрации, зарплата которого не менялась со времен Оботе, пришлось проглотить эту горькую пилюлю.

Вскоре ему пришлось проглотить еще одну. Как-то раз он отозвал меня в холл.

– Отонде, у меня для тебя сюрприз, – сказал он, вымученно улыбаясь.

Я вытер руки о фартук и пошел за ним. У входа стоял новенький сверкающий черный “мерседес-бенц”.

– Это подарок от господина президента. Чтобы тебе было на чем ездить за покупками.

Я поклонился, поблагодарил за замечательный подарок и обещал, что буду и впредь работать так, чтобы господин президент был мною доволен.

Он не произнес ни слова. У него не было личного автомобиля, хотя он тоже много и самоотверженно трудился. Не было его и у многих других сотрудников дворца. Боже мой! Сегодня я стыжусь этого подарка, а тогда я страшно гордился, что утер всем нос. Конечно, я страдал, видя, как Амин и его люди обошлись с людьми Оботе. Я знал, что многим моим знакомым пришлось бежать из страны, а кого-то убили, в том числе моего друга водителя Окуку. Но лично для меня правление Амина означало тройное увеличение жалованья и сверкающий “мерседес”, и я бы соврал, сказав, что мне это не нравилось.

5

Диспетчерам из башни управления полетами в аэропорту Лондона предстояло разгадать хитрую загадку. Один из приближающихся с юга самолетов запросил разрешение на посадку и сообщил, что на его борту летит президент Уганды, фельдмаршал Иди Амин.

Майор Иейн Грэхем, бывший командир Амина в Королевских африканских стрелках, вспоминает:

– Никто в стране понятия не имел, что он прилетает, и никто не знал зачем. К счастью, королева согласилась пообедать с ним на следующий день. За кофе она взглянула на гостя и спросила: “Скажите, пожалуйста, чем мы обязаны столь неожиданной чести?” Амин расхохотался. А перестав смеяться, объяснил: “В Уганде, Ваше Величество, очень сложно купить коричневые ботинки пятнадцатого размера”[13].

О любви Амина ко всему британскому ходили легенды. К растущему год от года списку титулов (формулу “Его Превосходительство Пожизненный Президент, Фельдмаршал Аль-Хаджи Доктор Иди Амин, Повелитель всех зверей на земле и рыб в море, кавалер орденов «Крест Виктории», «Военный крест» и ордена «За боевые заслуги»” цитировали по радио каждый раз перед упоминанием фамилии Амина) он прибавил титул последнего короля Шотландии и завоевателя Британской империи. В армии он приказал основать оркестр, музыканты которого, одетые в килты, играли на волынках во время всех важнейших торжественных мероприятий.

– Любовь к Шотландии у него от меня, – улыбается майор Грэхем, шотландец по национальности. – Мы много раз спали с Амином в одной палатке и проговорили не одну ночь. Тогда мы беседовали о племенах и шотландских кланах.

На самом деле Амин прилетел в Лондон не за ботинками. В Великобритании он хотел купить оружие, чтобы укрепить угандийскую армию и угрожать своим соседям, в частности Танзании, где скрывался Милтон Оботе. Когда стало ясно, что сделка не состоится, он пришел в ярость и причислил Великобританию к своим главным врагам.

Всего через несколько месяцев правления Амина все, кто считал его добродушным простачком, которым легко управлять, осознали, насколько они заблуждались.

6

Новый президент потребовал от меня только одного. Он был мусульманином и приказал, чтобы все, кто на него работают, сделали обрезание. Так как я хотел и дальше работать во дворце, мне пришлось обрезать себе крайнюю плоть.

Меня это немного удивило, ведь мне казалось, что религия для Амина не так уж много значит. Но с ним не спорили. Обрезание сделал и начальник администрации Ойите Ойок, и я, шеф кухни, и мой приятель Одеро Осоре, ставший мажордомом Амина. После смерти Окуку мы снова сблизились, чему я очень обрадовался. Иногда мы встречались после работы. Он был единственным человеком, кому я мог довериться. Только ему я мог признаться, как мне не хватает Окуку. И только он это понимал.

После нас обрезание сделали все остальные – повара, официанты, ассистенты. Всех нас записали в больницу Мулаго, где наблюдались президент и его семья. Вся процедура длилась меньше минуты. Я мог спокойно возвращаться к работе.

Ислам стал по-настоящему важен для Амина позже, когда президент разорвал отношения с Европой и Израилем и сдружился с полковником Каддафи. Каддафи даже построил в центре Кампалы мечеть, куда Амин иногда ездил молиться. С Каддафи я встречался дважды, он обнимал меня как брата, ел мою еду, но возможность побеседовать с ним подольше так и не представилась.

Как только стало заметно, что мусульмане вызывают у Амина все большее уважение, с Осоре произошло нечто странное. Он вдруг решил принять ислам. Все посмеялись, потому что он явно делал это только из стремления угодить Амину, как когда-то делал все, чтобы понравиться Мирии, жене Оботе. Над ним смеялся даже Амин. Он стал называть Осоре “Эль Хадж”, то есть хаджи – так называют тех, кто совершил паломничество в Мекку и Медину, а мой друг там еще не бывал.

Тогда я думал, что Осоре перестарался. Нам не нужно было подлизываться к Амину, он и так был щедрый; даже за то, что я сделал обрезание, я получил от него какой-то подарок. Но я не комментировал выбор приятеля. Мы по-прежнему встречались по вечерам и разговаривали о важных для нас вещах.

Мы оба были довольны своей работой. Оботе ни разу не сказал мне “спасибо” за приготовленную еду, – видимо, Осоре тоже никогда не слышал слов благодарности за приготовленную одежду. Оботе смотрел свысока на всех, даже на собственную семью. А Амин? Когда мне удавалось нечто особенное, он выдавал мне в конверте прибавку и раз пять благодарил за вкусный обед.

7

При Амине у меня была превосходная одежда, служебный “мерседес”, чуть позже я приобрел собственный автомобиль – “фольксваген-жук”. Жена родила второго ребенка. Сын Эдвард пошел в очень хорошую школу, в которой учились дети политиков и министров. Амин постоянно меня уговаривал: “Отонде, ты такой талантливый повар, ты прекрасно зарабатываешь. У тебя должно быть больше женщин”.

Однажды Амин увидел, как я беседую за ужином с девушкой. Он подошел к нам, положил руки нам на плечи и стал расспрашивать девушку, что она обо мне думает и не хотела ли бы она познакомиться со мной поближе. Амин сказал, что я прекрасно готовлю и что рядом со мной у нее наверняка будет много вкусной еды.

Были женщины, которые специально приходили на приемы во дворец, чтобы найти себе мужа или любовника. Вдруг попадется кто-то из министров? Или какой-нибудь влиятельный чиновник? А нет, так и повар сгодится. В стране, где вечно проблемы с едой, повар даже партия получше.

Что должна была ответить эта девушка, если сам президент спрашивал, не хочет ли она узнать меня поближе?

Вскоре она стала моей второй женой. Я не был мусульманином, но у нас, луо, многоженство тоже разрешено.

Амин был одержим женщинами. Он постоянно заводил романы, встречался с любовницами, окружал себя женщинами. Отказать ему было нельзя. Девушке, дерзнувшей его отвергнуть, приходилось бежать из страны, иначе Амин жестоко мстил. Если ему нравилась замужняя женщина, случалось, что его охранники убивали ее мужа.

Этой одержимостью Амин пытался заразить и других. Когда я женился во второй раз, он начал повторять, что даже две жены – это слишком мало для меня. Если мы куда-то ехали и на вечеринке я заговаривал с какой-нибудь девушкой, сразу появлялся один из людей Амина по прозвищу Саба Саба. У него с собой всегда был чемодан денег. Он незаметно отводил меня в сторонку и говорил: “Президент хочет, чтобы ты как следует развлекся с этой девушкой”. И вручал мне несколько тысяч шиллингов.

Вроде это не был приказ, вроде все говорилось полушутя, но Амину не отказывали. Получалось своего рода show для него: он сидел, смотрел, как люди сближаются, и веселился.

Так благодаря Амину я женился еще на двух угандийках. Одну я привез из нашей с ним совместной поездки в город Йинья, вторую – из окрестностей его родного села. Перед церемонией президент всегда вручал нам конверт с деньгами и заверял, что будет заботиться о нас и наших детях. Он действительно о нас помнил, здесь мне не в чем его упрекнуть. Мы получали дополнительные деньги и никогда не нуждались ни в еде, ни в одежде.

Как повар я при Амине по-настоящему вырос. Годовой бюджет кухни составлял восемь миллионов шиллингов, и я лично нес за него ответственность. Для приема я мог сам без труда приготовить сто с лишним жареных цыплят. Я обожал свою работу.

Моим изобретением была запеченная целиком коза. Мы вынимали из нее внутренности, обрезали бороду, начиняли ее рисом, картофелем, морковью, петрушкой, горохом и добавляли немного приправ. Разумеется, все это смешивалось с нарезанной на кусочки козлятиной. Потом мы запекали козу в печи, немного подкрашивали, а в самом конце приклеивали обратно бороду. Животное въезжало на стол стоя, как живое. Все очень удивлялись при виде козы, которая выглядела так, будто только что сошла с пастбища, но которую уже через мгновение можно было съесть.

Первые годы с Амином были для меня золотыми. От тех лет у меня остались два элегантных костюма.

И больше ничего.

8

Амин боялся всех, кто мог угрожать его власти, а больше всего – людей образованных, богатых или связанных с предыдущим правительством. Поэтому полиция и армия получили неограниченные полномочия: они могли, прикрываясь законом, убивать. Отдел общественной безопасности {Public Safety Unit) убивал без ограничений и без разбора.

У спецслужб были свои подвалы в самом центре Кампалы, столицы Уганды. По пути на работу горожане слышали крики тех, кого пытали, или выстрелы. Хотя чаще всего люди Амина убивали молотками или мачете.

Как пишет Генри Киемба[14], бывший министр правительства Амина, спустя несколько лет после путча люди гибли сотнями, а жертвы не вмещались в могилы. Вместо того чтобы устраивать им похороны, службы безопасности выбрасывали тела убитых в Нил, где их пожирали крокодилы. Киемба из страха за свою жизнь бежал в Англию.

Отонде Одера:

С каждым годом становилось все хуже. У всех во дворце погиб кто-то из знакомых. Люди, которых мы знали лично – министры времен Оботе, политики из партии Народный конгресс Уганды, – исчезали без вести. Потом их находили мертвыми, с отрезанными руками, ногами, ушами, языками.

Ты спрашиваешь, как я мог готовить для такого чудовища. У меня было четыре жены, пятеро детей. Амин привязал меня к себе так, что я не мог уйти; я даже не заметил, как он это провернул. Без его денег я бы не справился. Я полностью от него зависел, и он об этом знал. Точно так же он делал зависимыми от себя охранников, министров и даже друзей.

Еще я понимал, что ничем не могу помочь людям, которых он убивает. Ну а как? Отравить Амина? Меня бы тоже убили, а откуда взять уверенность, что следующий президент не займется тем же?

Все во дворце знали, что мы работаем на безумца, который может расстрелять нас от нечего делать. Однако ничего такого не происходило вплоть до истории с пловом.

А история такова. Однажды я приготовил очень сладкий плов с изюмом. Это простое блюдо: варишь рис, добавляешь изюм, под конец сыплешь корицу. Мосес Амин, унаследовавший аппетит от отца, сожрал столько, что чуть не лопнул. Ему тогда было тринадцать лет, и у него ужасно разболелся живот.

Амин решил, что его сына отравили. Он заметался по дворцу с криком: “Если с ним что-то случится, я вас всех убью!”

Я не стал ждать развития событий. Взял ребенка, вывел его через черный ход, и мы поехали в больницу Мулаго. Пришли к врачу, который лечил семью президента, и он начал надавливать мальчику на живот. А я тем временем попросил телефонистку соединить меня с дворцом.

Амин сходил с ума. Он орал: “Poison! Poison! Отрава! Отрава!”

Все были уверены, что я на самом деле отравил маленького Амина. И что я сбежал, а они из-за меня погибнут. Поэтому услышав мой голос, начальник администрации сразу передал трубку президенту. Позже я узнал, что в одной руке он держал телефонную трубку, а другой рукой приставил пистолет к голове кого-то из поваров.

Тем временем доктор продолжал надавливать мальчику на живот, пока тот вдруг громко не пукнул.

– Мне гораздо лучше, – сообщил ребенок.

Врач отчитался перед Амином, что с мальчиком все в порядке, просто он слишком много съел и еще какое-то время его будет пучить.

Несколько недель Амин считал это отличной шуткой. Каждый раз, завидев меня, он начинал смеяться, радостно хлопал меня по спине и кричал:

– Пук-пук!

Мне же было совсем не до смеха. Не сохрани я хладнокровие, не помчись с Мосесом в больницу, меня могло бы уже не быть в живых.

9

В Кампале до сих пор поговаривают, будто Амин пил кровь убитых им людей. И ел куски их печени. Якобы так он поступил с Чарльзом Арубе – начальником штаба, попытавшимся свергнуть Амина. “В мою бытность министром здравоохранения Амин несколько раз настаивал, чтобы его оставили наедине с телами его жертв <… > Разумеется, никто не знал, что он там делает”, – пишет Генри Киемба. “Большинство людей в Уганде верит, что дело в ритуалах крови”[15].

Однако в другом месте Киемба признается, что Амин специально пытался произвести впечатление непредсказуемого человека. Может, все дело в этом?

– Я не верю в его каннибализм, – однозначно считает майор Иейн Грэхем. – Да. Он убивал людей, и я очень об этом сожалею. Но не верю, что он их ел.

Амин шокировал, люди его боялись, а значит, все больше и больше спускали ему с рук. Подобная стратегия устраивала европейские страны: ссылаясь на пример Амина, каннибала и дикаря, можно было высмеивать независимость африканских стран.

Никто своими глазами не видел, как президент ест человеческое мясо. Даже Киемба, написавший свои воспоминания вскоре после того, как тот пытался его убить, не пишет, что президент был каннибалом. Вокруг этой славы только пересказы да пересуды.

Но ведь я нахожусь возле первоисточника! Кого еще спрашивать о каннибализме Амина, если не Отонде Одеру, его бессменного повара?

Пообщавшись с ним неделю, я наконец набираюсь смелости.

– Многие говорят, что Амин был каннибалом… – начинаю я.

Одера делает глубокий вдох. Видно, что он ждал этого вопроса. С минуту он думает, сидя на ящике под большим деревом, где мы ведем наши многочасовые беседы. И наконец произносит:

– Богом тебе клянусь, я ни о чем таком не знал. Конечно, я слышал сплетни. Меня не раз спрашивали, готовил ли я для него человеческое мясо.

Нет. Такого никогда не было.

Ни в холодильниках, ни в холодильных камерах, за которые я отвечал, я никогда не видел мяса, в происхождении которого не был бы уверен, которого не купил бы лично. Солдаты ни разу не приносили мясо неизвестного мне происхождения. Закупками занимался только я.

И Отонде начинает плакать.

Слезы капают с подбородка на клетчатую рубашку. Он пристально смотрит на меня, словно проверяя, верю ли я ему. Словно в голове у него не умещается мысль, что он должен отвечать на подобные вопросы. Словно он не может себе представить, что человек, который трижды повышал ему зарплату; человек, благодаря которому у него было четыре жены и два костюма; человек, который выдавал ему в конверте деньги на учебу и содержание детей; человек, для которого он каждый день готовил сытный плов, запекал рыбу, резал овощи; которого кормил, как мать кормит ребенка, и о добром настроении и здравии которого заботился на протяжении стольких лет, – что этот человек мог съесть человеческую печень.

10

Амин получил прозвище Дада, когда его застали с любовницей, а он попытался выкрутиться: “Да это не любовница, это дада”. Дада на суахили означает сестра. Его армейские товарищи долго над ним потешались, потом начали так его называть, и прозвище прилипло.

Официальных жен у Амина было пять. Они жили не во дворце, а в соседнем здании. Приходили только поесть, а потом уходили. Меня они обычно спрашивали лишь о том, какой будет десерт – фруктовый пирог или чизкейк; иногда еще заглядывали вечерком на кухню перекусить. Амин редко бывал во дворце, и думаю, им было одиноко. А ничто так не поднимает настроение, как сладкое.

Беседовал ли я с ними? Нет. Не дело повара вести беседы с женами президента. Если они и пытались заговорить, я всегда вежливо, но решительно заканчивал разговор. У Амина везде были свои глаза и уши, я уверен, что кто-то из поваров доносил спецслужбам. Не хватало мне только, чтобы пустили слух, будто я втерся в доверие к женам Амина.

Впрочем, их жизнь легкой тоже не назовешь.

Как-то раз Амин в одиночку поехал за город. Он частенько уезжал куда-то один, без охраны, но в ту ночь во дворец позвонили и сказали, что президент попал в аварию. Все мы испугались. Его первая жена, Мадина, начала одеваться, чтобы ехать в больницу. Всех нас трясло.

Пока мы суетились, во дворце вдруг объявился Амин. Рука его была забинтована, но ничего серьезного, очевидно, не случилось. Несмотря на это, он был в ярости. Увидев красиво одетую Мадину, он тут же принялся ее избивать, крича: “Вырядилась?! Думала, я умер?!”

И бил ее дальше. Бил смертным боем.

Все мы остолбенели. Никто и пикнуть не посмел; мы боялись, что Амин убьет Мадину на наших глазах, а потом примется за нас. Наконец человек по фамилии Кизито, которому Амин безгранично доверял, вскрикнул:

– Господин президент, умоляю, перестаньте!

В ту же секунду Амин выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в Кизито. Один раз, второй, третий. Ни одна из пуль не попала в цель, и Кизито, хоть и стоял совсем близко, выжил. Мадина тоже.

Никто из прислуги не произнес ни слова. Мы все вернулись к своим делам. Но все понимали: если Амин бьет при нас свою жену; если стреляет в Кизито, которому доверял как брату, то он в любой момент может застрелить и любого из нас.

Каждому приходилось как-то изворачиваться. Начальник администрации Ойок стал покладистее и пытался угадывать желания Амина, прежде чем тот успевал произнести их вслух. Мой друг мажордом Осеро стал набожным мусульманином: каждый день до работы и в перерывах он молился, повернувшись в сторону Мекки, а при любой возможности ездил в мечеть. А я? Я просто верил, что моя стряпня так хороша, что Амин меня не убьет. Но с каждым прожитым во дворце днем надежда уйти отсюда живым угасала.

Из пяти жен Амина две погибли при трагических обстоятельствах: скорее всего, их убили по его поручению. Самая ужасная судьба ждала Кей, тело которой Амин велел расчленить.

И вот пришел мой черед.

11

Однажды утром я вернулся из Кении, куда ездил навестить мать. Через окошко в ванной я увидел, как наш дом окружают солдаты. Одни лежали на земле, другие крались к дому. Я не понимал, что происходит, но выглядело все серьезно.

Наконец кто-то постучал в дверь. Это был офицер угандийской армии, которого я раньше не встречал. Когда я открыл, он толкнул меня так, что я упал. И велел показать, что у меня в чемодане.

Там лежали только рубашка и брюки.

Он перерыл весь чемодан, а не найдя ничего, кроме одежды, сказал:

– Неважно, что здесь ничего нет. Мы знаем, что ты хотел убить президента. К счастью, нас об этом предупредили.

Хотел ли я убить Амина? Нет. Я хотел жить и не хотел никого убивать. Я заплакал и попытался объяснить, что это неправда. Элизабет бросилась офицеру в ноги. Но никто не слушал ни меня, ни ее. Солдаты приложили к моей спине металлический прут, привязали меня к нему, схватили за локти. В кузове грузовика отвезли в подвал на озере Виктория и втолкнули в камеру смертников. Страшное место. Кто-то стонал. Кто-то плакал. На полу лежало несколько мужчин – не знаю, они еще умирали или были уже мертвы.

Я знал, что отсюда нет выхода, – это знал любой, кто жил в стране Иди Амина.

За считаные часы ты переносишься из мира, где каждый день встречаешь президента, министров, прекрасно одетых людей, в подвал, где стены покрыты кровью и дерьмом и где ты ждешь смерти. Я плакал от страха.

Когда до меня начало доходить, что это не сон, что я вместе с остальными жду смерти, я стал молиться. Не знаю, почему, ведь раньше я никогда не молился. Но тогда я говорил так: “Боже, я знаю, мы все умрем. Знаю, что и меня это не минует. Но прошу Тебя, не здесь. Не сейчас. Я очень хочу пожить еще чуть-чуть. Не для того ты спас меня, единственного из четырнадцати детей; не для того ты уберег меня от гиен и гиппопотама, чтобы жизнь моя оборвалась вот так”.

В ту ночь я так и не смог уснуть.

На следующий день на рассвете пришли солдаты и вывели меня на улицу. Я был уверен, что впереди – только смерть, но меня не убили. Вместо этого меня затолкали в машину и отвезли в президентский дворец, где ждала Элизабет с детьми.

Мои угандийские жены сбежали сразу после моего ареста. Больше я их никогда не видел.

Нас всех погрузили в машину. Мы понятия не имели, куда нас везут. Элизабет тихонько плакала, а я пытался понять, какую я совершил ошибку. Может быть, был слишком жесткий? Может, меня считали неприятным типом? Но я никому не сделал ничего такого, за что меня можно было бы обречь на смерть! Ведь тот, кто пошел к Амину и сказал, что я собираюсь его отравить, прекрасно понимал, что выносит смертный приговор мне, а заодно моей жене и всем моим детям.

Мы проехали город Пинья, где из Озера вытекает Нил. “Ага, – подумал я, – нас везут в Мага-Мага”. Это был город казней.

Но мы не свернули в Мага-Мага.

Только когда мы приехали в Буси, город на границе с Кенией, я понял, что нас не убьют. Бог решил меня пощадить. По причине, которой я не знаю до сих пор, Иди Амин подарил мне жизнь.

Военные отловили какого-то кенийского офицера и сказали, что я повар из президентского дворца. Что у меня нет при себе паспорта, поскольку меня незамедлительно выдворяют из страны. Кенийцы посовещались, после чего сняли с меня наручники и велели идти домой. У меня с собой не было ни кастрюли, ни смены одежды. Ничего.

Пришлось все начинать сначала.

12

После изгнания Одеры Амин правил еще два года, пока не затеял войну с Танзанией. Вскоре его свергли танзанийские войска.

В мае 1980 года в Кампалу вернулся Милтон Оботе.

Отонде Одера покупает продукты на местном рынке

Отонде Одера:

Сразу после своего возвращения Оботе отправил одного из своих охранников на поиски меня. Тот несколько дней искал в Найроби и наконец нашел.

После того как Амин выгнал меня из Уганды, чем я только ни занимался. Был водителем мотоцикла бода-бода, развозил по отелям бумажные полотенца. Охранник нашел меня в казино, где я помогал с уборкой.

Узнав, что Оботе снова стал президентом и ищет меня, я тут же уволился, и мы с охранником поехали в Кампалу. Там меня привели в какую-то комнату и велели ждать. Через несколько минут дверь открыл президент. Он взглянул на меня, отшатнулся и вышел, не произнеся ни слова.

Охранники сказали:

– Ты уж извини, Отонде, видать, ошибка какая. Не тебя искали, а Одеро, мажордома. Мирия его очень любила. Наверное, велела искать его, а привезли тебя, потому что у вас фамилии похожи.

Я думал, в ту минуту мое сердце разлетится вдребезги. И что теперь? У меня даже не было денег на обратный билет в Кению.

И вдруг один из официантов принес мне холодную кока-колу, открыл, налил в стакан. Я ничего не понимал. С чего вдруг кока-кола?

Через минуту пришел ассистент Оботе. Сказал, что президент велел отвезти меня в отель Lake Victoria, где для меня уже готов номер.

Я уже вообще ничего не понимал. Кока-кола? Отель, да еще и пятизвездочный? Но тогда почему при виде меня Оботе вышел?!

Оказалось, что Оботе разрыдался. Потом мне рассказали, что он плакал как ребенок и не хотел, чтобы другие это видели. Я вернулся во дворец и продолжил работать на него.

А еще позже выяснилось, что Мирия действительно искала Одеро Осоре. Но Осоре – единственный из администрации, кто перешел в ислам, – отправился с Амином в изгнание в Саудовскую Аравию. И там продолжил работать на него в качестве мажордома.

13

Милтон Оботе правил Угандой еще пять лет. Судьба подарила ему уникальный шанс: мало кому из свергнутых правителей удается вернуть себе прежнюю должность, и, как написал комментатор The Guardian, он этот шанс просрал[16]. Когда на севере страны против него вспыхнуло восстание, Оботе ответил жестокой атакой: целью оыли оунтовщики, но пострадало мирное население. Военные снова, как и во времена Амина, пытали и убивали людей. Только на сей раз преступления совершал не туповатый экс-боксер, а образованный джентльмен с прекрасными манерами. Эти преступления были не столь зрелищны, и западные СМИ писали о них менее охотно. Второй президентский срок Оботе стоил жизни нескольким сотням тысяч людей, но об этом почти не говорят.

В 1985 году Кампалу взяли повстанцы под предводительством Йовери Мусевени[17], который до сих пор занимает пост президента страны. Милтону Оботе пришлось во второй раз бежать за границу.

Отонде Одера:

Когда пришли партизаны, у меня опять была готова еда, и я подал ее на стол. Но на сей раз все было иначе, чем с Оботе и Амином. Вместе с партизанами пришли их повара, которым они доверяли и которые готовили им в годы войны. Они бы не стали есть ничего из приготовленного мной. Я вызывал у них подозрение.

С новым президентом мы не обменялись ни словом. Однажды встретились в коридоре, только и всего; думаю, он даже не знал, кто я такой. А через несколько дней я получил приказ покинуть дворец. Мы с женой и детьми уехали в Кению. У меня было два костюма, несколько чемоданов и мотоцикл. Снова пришлось начинать все с нуля.

Я устроился водителем к одному епископу из церкви Power of Jesus Around the World[18]. Благодаря ему я открыл для себя Иисуса. Начал ездить на собрания и до сих пор езжу, каждое воскресенье стою в первом ряду и свидетельствую своей необычной жизнью – жизнью Ионы, выбравшегося из чрева кита, – как велик Господь и какими необычными тропами он нас ведет. Я знаю, что скоро встречусь с Иисусом так, как сейчас с тобой.

Я готов.

Мне уже за восемьдесят, а силы уходят. Дом – сам видишь. Дыры в стенах и крыше такие, что пролезет рука. Когда идет дождь, он идет нам на голову. Когда дует ветер, он дует нам в лицо. Ты видел нашу уборную – это глубокая яма в земле. Выходя ночью по нужде, я боюсь, что упаду в нее и утону в говне, и никто не придет мне на помощь. Мог ли ты подумать, что так живет человек, который готовил для президентов? Которому жали руку и полковник Кадаффи, и император Хайле Селассие?

И хотя сил у меня все меньше, мне все больше приходится делать по дому самому. Моя Элизабет по-прежнему со мной, но и она очень слаба. То есть физически с ней все в порядке, но голова не поспевает за телом. Бывало, она выходила из дому и не могла найти обратного пути. А в последнее время она иногда смотрит на меня, улыбается и спрашивает, кто я такой.

14

Я вернулся в родную деревню, а через несколько лет вернулся и Одеро Осоре, мажордом Иди Амина. Он служил ему до самой его смерти. Несмотря на разногласия, мы были добрыми друзьями, знали друг друга долгое время, поэтому когда кто-то ехал в сторону его деревни – он жил в получасе езды отсюда, – я просил передать от меня привет.

По какой-то причине он никогда не отвечал. Никогда ни через кого не передал даже “Да пребудет с тобой Господь”.

Я думал: может, дело в том, что я уверовал в Иисуса, а он был мусульманином? Но разве это могло помешать нашей дружбе? У меня много друзей-мусульман. Я ничего не мог понять.

Пока как-то раз не встретил на базаре в Кисуму мужчину, который работал в президентском дворце посыльным. Я сказал ему, какая у меня загвоздка с Осоре. Сказал, что хочу к нему поехать, спросить, за что он на меня обиделся, и помянуть былые времена.

Знакомый взглянул на меня как на глупца.

– Отонде, ты что, ничего не знаешь?

– А что я должен знать? – удивился я.

– Отонде, так ведь это Осоре сказал Амину, что ты хочешь его убить. Это из-за него ты чуть не погиб.

Оказалось, это знали все во дворце. Все, кроме меня.

Отонде Одера

15

Осоре умер несколько лет назад. Мы так и не встретились перед его смертью, и я так и не сказал, глядя ему в глаза, что знаю о его предательстве.

Я не мог ему этого сказать, потому что благодаря Христу я его простил. Я произнес перед всей общиной: “О, Иисус, прошу тебя, спаси душу брата моего Осоре”.

Помолимся же наконец, брат. Помолимся за тебя, за твоих близких. Помолимся и за мою жену. За детей. За души Саломона Окуку и Одеро Осоре.

Помолимся за души Милтона Оботе и Иди Амина.

Боже, помни о них всех.

Боже, помни и обо мне, которого ты так сильно любил. Знаю одно: хотя у меня все меньше сил, хотя по ночам у меня из уха течет кровь, хотя иногда я чувствую себя как Иов, потерявший все, я знаю, Боже, что Ты все время стоишь рядом со мной. И знаю, что не для того ты меня спас, чтобы я умер вот так: рядом с женой, которая меня не узнает; в доме, по которому гуляет ветер; с выгребной ямой, в которую я боюсь упасть. Я знаю, Боже, глубоко верю, что ты еще протянешь мне руку. Я знаю, что меня еще ждет нечто прекрасное. Знаю, потому что не для того ты дал мне такую жизнь, чтобы она окончилась в таком месте, вот так.

Даже если я засыпаю голодный – а случаются и такие дни, – ты укладываешь меня, Боже, как младенца, в ямку в земле. И, как когда-то моя мать, укрываешь последом.

Перекус