Мы взаимодействуем с окружающим миром, так или иначе – информационное поле бурлит снаружи и изнутри. Мы привыкли обсуждать новости и делиться мнениями. Так мы чувствуем себя причастными к жизни. И когда этот поток перекрывается – например, если мы оказываемся в изоляции или сами выбираем ни с кем не делиться мыслями, – внутренние бурления от этого не утихают. Особенно сильны они в периоды, когда новостная повестка не берет паузу – каждый день что-то происходит и меняет наши представления о дальнейшей жизни. У нас внутри есть условная «комнатка», куда сваливаются все новости – представьте, что из отверстия в потолке туда летит все подряд: кресло, холодильник, картинная рама, потертый коврик… Вы можете это принять. Даже можете навести в этой комнатке порядок и расставить по местам. Но если не устраивать порой «гаражную распродажу», то есть не делиться мнениями, не обсуждать, не освобождать в комнатке место, скоро вы не сможете вздохнуть от хлама. И наводить там порядок будет все сложнее. Именно поэтому Валентина сравнила свое молчание с изжогой – «комнатка» уже переполнилась.
Чтобы разобраться во всех причинах несвободы, мы с Валентиной разделили ситуацию на блоки:
то, что происходит в ее собственной жизни прямо сейчас;
то, что происходит в мире и в ее окружении;
как жизнь меняется в точке пересечения этих двух блоков.
Главный фокус проблемы по-прежнему остался на невозможности выражать свои мысли так, как хочется, говорить, не опасаясь, что ее мнения не примут. Глубинная причина выбора в пользу «буду молчать» – спокойная размеренная жизнь Валентины, которую она так любит. И если она вдруг изменит этому выбору, то в жизнь могут вторгнуться третьи силы (начальник, соседка) и лишить ее этого покоя и размеренности.
– А вы замечаете, что сами сделали этот выбор – «молчать»?
– Нет-нет, что вы, – Валентина смотрит так, будто ей выдают желаемое за действительное, – это же не выбор. Я вынуждена так делать. Ведь мало ли что… Причем совершенно же не имеет значения, такая моя позиция или сякая. На неприятие сейчас можно наткнуться везде. Вот и молчу.
– Давайте посмотрим на это иначе. Пусть это будет не выбор в пользу молчания, а выбор в пользу сохранения комфорта вашей жизни. Вы же боитесь утратить покой и размеренность, если вдруг что-то «ляпнете». И таким образом вы охраняете свой комфорт. Это ваше право.
Валентина делает паузу и прислушивается к себе. Видно, как отступает тревога, и вот уже это не вынужденное стихийное решение, к которому ее толкают против воли, но забота о себе. На любую, даже самую тревожную ситуацию, есть как минимум два угла зрения.
– Возможно, это так. Возможно… Это право, которым я пользуюсь. Я же могу себе присвоить это нежелание обсуждать ситуацию с коллегами? Да, вполне могу.
За дискомфортом молчания Валентины стоит еще и страх остаться одной, когда не с кем поговорить. Новостная повестка и раскол мнений в обществе просто его подстегнули.
– Скажите, ведь есть у вас те, кого вы точно можете записать в условные союзники? Коллеги, друзья?
– В общем-то, да. Мы не обсуждаем, но вот Светлана, редактор… Мы с ней всегда как-то синхронизировались интеллектами в квизах. Мои подруги – Тоня, Маша. Нет, я же не говорю, что чувствую себя изолированной, будто я, как Маленький принц, – единственный житель планеты. Просто не обсуждаю.
Пробуем обратиться к этим людям хотя бы мысленно и представить беседу со Светой, Тоней, Машей. Валентина сначала долго молчит, перебирает в голове слова.
– Вот представьте, я – Тоня. Вы можете говорить все, что думаете.
И снова тишина. В конце концов Валя смеется:
– Нет, знаете, пожалуй, я даже в игровой форме не могу это воспроизвести. Фразы не идут. Я не чувствую, что мне надо с ними что-то обсуждать. Но вот сейчас, представив это, я понимаю: мне важно просто знать, что на моей планете кроме меня кто-то живет. Просто знать. А когда я моделировала в голове беседу, удивительно, но я почему-то первым делом захотела спросить, как поживает Тонина орхидея. У нее их целая коллекция, а вот любимая, густо-синяя, в последнее время начала загибаться. Смешно. Судьба орхидеи оказалась мне важнее.
Валя признается, что порой ей бывает скучно в своем комфортном одиночестве и хочется с кем-то поговорить обо всем на свете. В этот момент новостная повестка, мнение, его принятие или непринятие отходят на второй план. Оказывается, ей просто хочется чаще общаться с людьми. Несмотря на качественно организованную жизнь, порой ей совсем непросто бывать дома.
– С сыном мы не так часто общаемся. Вот родятся внуки – и как они узнают, как и чем жила их бабушка? Да, пожалуй, все это от одиночества. И вроде бы молчание защищает мой комфорт, а на самом деле я об этом и не думаю. Есть у меня «союзники», и от этого мне спокойно. Знаете, моя прабабушка, она тоже была учительницей русского и литературы, в послевоенные годы вела дневники – как там было и что, чем маялись, чем успокаивались, как говорится. И так это написано увлекательно, что я еще школьницей их взахлеб читала, а потом перечитывала.
– Может быть, вам тоже стоит попробовать такой формат? С бумагой вы точно можете быть честны и свободны в мыслях, чувствах и словах.
– Бумага все стерпит, это верно. Что ж, наверное, я уже подошла к тому возрасту, когда можно приниматься за мемуары. Заодно будут хроники времени. Но я и про Тонину орхидею напишу – пусть тоже цветет на страницах истории. И про Ежика.
В кабинете раздается смех – и Валя уходит со встречи налегке.
В периоды глобальных потрясений может казаться, что атакуют наши собственные взгляды, свободы и смыслы. Особенно, если приходится физически перестраивать свою жизнь – уезжать, менять работу, менять рацион из-за того, что какие-то продукты подорожали. В тяжелые времена мы неизбежно приспосабливаем к ним свою жизнь. И кажется, что вместе с решением: «Я больше не буду покупать элитный китайский чай, дороговато» – эти тяжелые времена нападают на наши ценности и свободы.
Проанализируйте свой внутренний мир и отделите базовые и личностные ценности от глобальных. Да, вы больше не попьете элитный китайский чай, но значит ли это, что у вас отняли свободу в самом пафосном значении этой фразы? Пожалуй, что нет. Без чая ваши убеждения не пошатнутся, ваши взгляды на жизнь останутся прежними.
Загляните туда, где хранятся ваши убеждения, глубоко вдохните и признайтесь себе: «Моя внутренняя свобода – мои взгляды, ценности и убеждения – принадлежат только мне. И что бы ни случилось – они в безопасности». Даже если несвобода оказывается одиночеством, а потребность обсудить новости – желанием узнать, как там поживает Тонина орхидея.
Я больше не могу делать мир лучше
С Колей мы встречаемся по видеосвязи. Он сидит где-то в залитом солнцем парке, на лавочке, и лучи иногда отражаются бликами на его очках.
– С чего бы начать… Наверное, с того, что мне страшно. Последний месяц или больше – постоянно, непрерывно. Не помню, чтобы раньше такое было. Давайте я вам расскажу, после какого случая решил обратиться к психологу. Я очень люблю историю архитектуры Москвы. Меня еще в детстве бабушка водила по старым улочкам в центре и рассказывала про дома, про их жителей. Я даже хотел поступать в архитектурный. И я часто хожу на экскурсии, мне это очень интересно. Так и в тот день… Я взял кофе и пошел к месту сбора. Даже как-то не сразу заметил, что вокруг полно народу. Ну, знаете, Москва, центр – что удивительного в толпе? Потом заметил, что люди идут очень организованно, выкрикивают что-то. Понял, что это митинг. И полицейских вокруг было полно. И вот я остановился на тротуаре, смотрю на прохожих, на людей в форме… И один полицейский стал на меня пристально смотреть. Он ничего не делал, просто смотрел, а у меня по спине холодок побежал, и живот сжался от страха. Чего он от меня хочет? Я просто стою, на экскурсию собираюсь. У меня в голове миллион мыслей пронесся – что я ему буду говорить, как он меня скрутит и потащит куда-то… Очень захотелось спрятаться, сквозь землю провалиться. А полицейский все поглядывал на меня и на стаканчик в моей руке. Ну что у меня там может быть-то? И меня натурально затрясло. Я кофе даже не допил, выкинул в урну и специально свернул в переулок, подальше от толпы. На экскурсии я ходил как в тумане. Потом в новостях узнал, что на митинге многих арестовали, даже тех, кто просто шел мимо, как я. А я вспоминал свое состояние и думал, что уже готов был сам полиции сдаться и признаться в чем угодно, так мне было невыносимо в тот момент. Трус я.
На этих словах Коля неосознанно втягивает голову в плечи и сжимается, как будто ждет удара. Он крупный бородатый парень, но сейчас похож на маленького мальчика. Даже воображаемая угроза задержания оказалась для него сильным переживанием – таким, какого он и сам от себя не ожидал.
Коля всегда был активистом. Он из тех людей, кто искренне хочет сделать мир лучше. Хочет – и делает. Он сортирует отходы, собирает мусор в парке, пока гуляет с собакой, волонтером помогает на благотворительных ярмарках и в приютах для животных.
– Мне с самого детства было важно заботиться о мире, понимаете? Я когда «Маленького принца» прочитал, сразу усвоил: планету нужно обязательно приводить в порядок. Только в книжке планетка была маленькая, а у нас вон какая огромная – значит, и заботы ей нужно в миллион раз больше. И я умом понимаю, что я прав, и такой подход – единственно верный, но сейчас как будто что-то надломилось. У меня внутри этот страх, и он мне мешает улучшать мир.
Коля замолкает – слышно, как мимо лавочки проходит какая-то компания. Он смотрит им вслед.
– Сейчас стало так много ограничений и запретов, что я уже боюсь рот раскрывать. По любому поводу. Зайду в библиотеку, спрошу какую-нибудь «не такую» книгу, и Любовь Григорьевна, библиотекарша, быстренько сообщит «кому надо». Я утрирую, конечно, это иррационально. Но вот, допустим, я с чем-то не согласен. Я вынужден молчать, потому что страшно, что за этим последует. Но молчание – знак согласия. Но я же не согласен! А как будто и да… В общем, я запутался. Из-за своих страхов я считаю себя трусом, в большом смысле этого слова, идеологическом. И кажется, что все, что я делал до этого, как пытался сделать мир лучше – бессмысленно. Зачем улучшал-то? Чтобы вот так все закончилось?