Поэтому чувство вины – это зачастую инструмент манипуляций. Никто не хочет в него попадать и всеми возможными способами пытается его избежать. Человеком, охваченным чувством вины, легко управлять. Он не в контакте с собой, он думает о себе, как о плохом и никчемном. И легко предложить ему простые выходы из этого чувства – алкоголь, агрессию, направленную вовне, унижения.
Ребята, пришедшие на встречу, – выходцы из интеллигентных московских семей. У Кристины почти все родственники работают в МГУ, родители Вадика – успешные дипломаты на пенсии. Как и любые высокоорганизованные, когнитивно сложные люди, они не ищут простых ответов. Они чувствуют последствия своего выбора и не отказываются от ответственности.
– Кристина, а расскажи, что ты говорила про благотворительные организации и работу там?
– Мне кажется, что надо действовать. Я не могу просто сидеть и читать новости. Я должна что-то делать с этим чувством вины.
То, что испытывает Кристина, – не только вина. Это ответственность за случившееся. Конечно же, ни Кристина, ни Вадик не несут никакой персональной ответственности за развернувшиеся глобальные события. Они не принимали никаких решений.
Поэтому им нужно взять ту часть ответственности, которую они могут вынести, – делать что-нибудь, что действительно зависит от них. Да, они не могут повлиять на то, что творится в мире, но они могут помогать людям. Чтобы соответствовать своей совести и не проваливаться в вину, надо действовать.
– Да, вы, наверное, правы… – Вадик уже не так нервно теребит свои волосы. – Что-то мы расклеились и начали посыпать голову пеплом.
– Исправить то, что мы русские, не получится. Да и не уверена, что я этого хочу, и надо ли. Ну, русские, и что? – задумчиво включается в разговор Кристина. – Я вот подумала: я бы могла давать бесплатные уроки английского языка всем, кому они сейчас понадобятся. Кажется, таких людей должно быть много. Надо посмотреть, есть ли похожий сервис, если нет – создать его. В принципе, это несложно.
– Слушай, а классная идея! – заметно, как у Вадика загораются глаза, – Я помогу тебе сделать сайт. Я бы мог консультировать айтишников насчет трудоустройства за рубежом. Учитывая наши перемещения за последние несколько лет, кажется, я знаю все и про этот рынок, и про собеседования.
Последние полчаса мы уже обсуждаем то, что ребята могут делать, чтобы действовать в соответствии со своими представлениями о морали и нравственности.
– Знаешь, мне уже не так страшно ехать в Европу. У меня командировка на следующей неделе. Я знаю, что я не сделал ничего плохого и даже буду помогать. А если кто-то будет набрасываться и оскорблять, ну что ж… Переживу.
В ситуациях, когда мир раскалывается на части, неизбежно появляются «свои» и «чужие», «правые» и «виноватые». Наша песочница и ваша. Архивысокий уровень стресса никак не может сдержать агрессию, ненависть, раздражительность. И обычно у большой группы травмированных людей просто нет моральных сил рассуждать: «А есть ли там, в той песочнице, хоть немного таких, кто похож на нас?» Проще всего взять всю песочницу целиком и поставить ей что-нибудь в вину. Тогда для них все понятно, все объяснено, все черное и белое. И с такими эмоциями приходится мириться.
В конце встречи Кристина и Вадик накидали много идей, как они могут действовать, чтобы жить в соответствии со своей совестью. Чувство вины, деструктивное, разрушающее, стало растворяться.
– Давай позвоним Гале, уборщице? – наконец сказал Вадик жене. – И спросим, нужна ли какая-нибудь помощь ей и ее семье?
Когда вы испытываете сильный стыд, спросите себя:
Что является объектом моего стыда, моей вины?
За что я в реальности несу ответственность?
Что я могу сделать прямо сейчас?
Не надо думать о больших и сложных процессах. Но что можно сделать сейчас, чтобы не остаться в стороне от своей совести, которая призывает делать хоть что-то? Выпишите свои идеи в заметки или на листок. Ищите единомышленников, включайтесь в те процессы, которые вам по силам. Даже одно маленькое дело каждый день поможет вам легче справляться с чувством вины.
Боюсь не увидеть близких – живу в другой стране
– Я боюсь, что больше никогда не увижу родителей, – так началась наша встреча с Тамарой.
Ей 35, ее сынишке Саше три года. Они с мужем живут в Европе, последний год – во Франции. Семь лет назад они приехали сюда по работе. Сперва – в Чехию, Польшу, и наконец они смогли купить небольшую квартирку в Париже. Тома и сама чем-то похожа на француженку – элегантная, стильная, легкая. Их с мужем родители живут в России.
– До всей этой истории с коронавирусом они приезжали к нам в гости каждый год. Мы вместе катались по Европе, отдыхали. Потом родился Сашка, и мама с папой целый месяц жили с нами, помогали с ребенком. Знаете, все-таки это родные люди, а не незнакомая няня. – Тамара грустно вздыхает. – Знали бы мы тогда…
Потом из-за пандемии закрылись границы и пришлось рассчитывать только на себя. Они с мужем сами справлялись с Сашкой, с переездом, со сменой работы – и все это время не хватало поддержки близких.
– Конечно, мы постоянно созванивались по видеосвязи. Мои родители – «классические» бабушка и дедушка, все умилялись Сашке. Папа ему иногда звонил перед самым сном и читал сказки с другого конца континента. Так я чувствовала, что мы не сами по себе, не трое во Франции, а часть большой и дружной семьи. Сохраняли эмоциональную связь… Хотя обниматься, конечно, намного лучше.
Обняться они смогли уже летом 2021 года, когда ограничения сняли, и Тома вместе с сыном приехала в Россию. Они провели два летних месяца на даче – Сашка ел клубнику прямо с грядки, а его мама смогла наконец «выдохнуть»: отпустить родительские заботы.
– Мы так много общались каждый день. Готовили, в огороде копались, пили чай с вареньем во дворе. Я сама себя почувствовала ребенком, окруженным заботой. Оказывается, не всегда нужно все отслеживать, за все отвечать. Можно вот так просто сесть на даче, а мама к тебе подойдет, по голове погладит: «Я там пирожков напекла, будешь?» Это был последний раз, когда мы виделись…
Дальше – снова запреты и ограничения, небезопасность полетов. Мир перевернулся с ног на голову, появились новые страхи. Теперь Тамара беспокоилась не только о здоровье пожилых родителей, но и об их безопасности.
– Вдобавок мы разобщились на фоне всей этой… геополитики… Наши взгляды не совпали, обсуждать какие-то перспективы стало невозможно. Как будто происходящее их вообще не очень беспокоит. Они ждут нас летом в гости, на дачу, с Сашкой. А я не хочу ехать. Но и объяснить я им нормально не могу, почему мы не поедем. Зачем ворошить их иллюзию безопасности? Я не знаю, что им говорить и как, мы так редко стали созваниваться. Я совсем запуталась. Страшно за них, а они все твердят: «Ты нагнетаешь, ничего особенного не происходит». Ну да, как же.
Тамара злится на родителей, на обстоятельства, на себя. Но в какой-то момент в ее голосе слышится тоска:
– Я боюсь… А что если границы закроют насовсем? Мы отгородимся, от нас отгородятся – без разницы. Просто опустится новый «железный занавес», и все. И навсегда – мы здесь, они – там… Родителям уже по 70 лет. Вдруг… вдруг мама и папа заболеют, а я даже не смогу их повидать перед… смертью.
Последнее слово Тома еле выдавливает из себя, как будто оно состоит не из звуков, а из битого стекла.
Ситуация непредсказуемости вызывает бурю разных чувств. Часть из них – реакция на то, что уже случилось. Но некоторые чувства рождаются в ответ на наши катастрофические фантазии о будущем. И переживаем мы их вполне по-настоящему, так, будто эти события уже происходят. И здесь важно отделить, какие из наших чувств имеют реальную основу, а какие – всего лишь фантазия. И самые страшные фантазии полезно досмотреть до конца, до финальных титров, и подумать, что останется в наших силах даже при этом нежелательном сценарии.
Мы с Тамарой пытаемся вернуться в реальность, а для этого ей следует ответить себе на вопросы:
Прямо сейчас границы закрыты или все-таки есть возможность приехать в Россию?
Чьим выбором является не приезжать?
Насколько вероятно, что опустится «железный занавес»?
Насколько достоверна информация о закрытии границ? Так, чтобы не было возможности приехать даже «окольными» путями?
Даже если все закроют – это насовсем? Или на какой-то период?
После «мозгового штурма» Тамара понимает, что вероятное будущее не такое уж страшное. Да, возможно, границы закроют – но не насовсем. Да, наверное, туристам будет сложно ездить в другие страны, но ее родители – не туристы, у них родня в Европе. И сама Тамара, скорее всего, сможет вернуться домой. И теплится надежда, что плохое однажды закончится – оно всегда заканчивается. Наверное, все это не навечно.
Когда накал тревог от мыслей о реальности сходит, мы с Томой вместе пробуем досмотреть ее фантазию до финальных титров. Это неприятно и даже страшно – ведь так мы словно выходим из внутреннего укрытия и вызываем на бой жуткого монстра – наш самый сильный страх.
– Что для вас самое плохое, что может случиться, если границы закроют?
– Мои родители тяжело заболеют и могут умереть, а меня не будет рядом. Я уже боялась этого в пандемию. Переезжать к нам они не хотят – бесполезно что-то объяснять.
– Есть какой-то возможный выход из этого? Допустим, это случилось – родители заболели. Что вы будете делать?
– Думаю, Света поможет. Это моя сестра. Она там, присмотрит за ними, будет держать меня в курсе их состояния. Они ведь там не совсем одни. В конце концов, есть друзья семьи, если Свете будет тяжело с ними.
– А если все же наступит смерть?
На глаза Томы набегают слезы, она отворачивается, всхлипывает. Да, это тяжело.
– Ох, как не хочется про это… Я, конечно, постараюсь приехать. Хотя бы одна, без Сашки. Но если не получится… наверное, нужно будет как-то по-своему с ними попрощаться. Здесь. Может быть, совершу какой-то ритуал, я в фильме про индейцев видела такое прощание. Придумаю. Когда будет нужно их отпустить.