В отрасли биотоплива мы видим другие проблемы: нужно точно знать, какую из них мы пытаемся решить, и выстроить под нее конкретные государственные меры.
В 2005 году при росте цен на нефть и желании импортировать ее как можно меньше Конгресс принял стандарт возобновляемых видов топлива, который диктует, сколько биотоплива страна будет использовать в ближайшие годы. Этого было достаточно, чтобы послать недвусмысленный сигнал транспортной отрасли, которая стала активно инвестировать в биотопливные технологии, существовавшие на тот момент, например кукурузный этанол. Последний уже успешно конкурировал с бензином, поскольку цены на бензин повышались, а производители этанола пользовались давнишними налоговыми льготами.
Закон помог. Производство этанола быстро превысило планку, установленную Конгрессом; сегодня в пяти литрах бензина, который продают на территории Соединенных Штатов, может содержаться до 10% этанола.
Затем в 2007 году Конгресс взялся использовать биотопливо для решения другой проблемы. На этот раз его заботили не только растущие цены на нефть, но и климатические изменения. Правительство повысило целевые показатели по биотопливу, а также потребовало, чтобы около 60% всего биотоплива, продаваемого в Соединенных Штатах, производилось не из кукурузы, а из других крахмалистых культур. (Такое производство позволяет сократить выбросы в три раза больше, чем традиционное биотопливо.) Но переработчики, которые ранее быстро выполнили задачи по кукурузному биотопливу, в деле получения более продвинутых альтернатив добились заметно меньших успехов.
Почему? Отчасти потому, что усовершенствованное биотопливо — штука сложная. Да и цены на нефть остались сравнительно низкими, поэтому нелегко оправдать крупные инвестиции в альтернативный вариант, который в итоге будет стоить дороже. Но главная причина в том, что компании, которые могли бы производить это биотопливо, и инвесторы, которые могли бы им помочь, не питают никакой уверенности по поводу рынка.
Предвидя нехватку усовершенствованного биотоплива, исполнительные органы не раз снижали планку. В 2017 году целевой объем упал с 20,8 миллиардов до 1,2 миллиардов литров. А иногда новые цели на год объявляются так поздно, что производители не могут прогнозировать продажи. Это замкнутый круг: правительство снижает квоту, потому что ожидает нехватку продукции, а нехватка происходит каждый год, потому что правительство снижает квоту.
Вывод следующий: законодательные органы должны четко понимать цели, которых они пытаются достичь, и технологии, которые они планируют продвигать. План по биотопливу действительно мог сократить импорт нефти, поскольку в нашем распоряжении уже была эффективная технология — кукурузный этанол, которая позволила бы достичь этой цели. Политические меры стимулировали инновации, создали рынок и расширили его. Но план по биотопливу мало чем помог сократить выбросы, поскольку законодательные органы не учли тот факт, что подходящие технологии, такие как усовершенствованное биотопливо, все еще находятся на раннем этапе развития, и у рынка нет необходимой уверенности, которая нужна ему на раннем этапе продаж.
Теперь приведем пример удачного совпадения политики, технологии и рынков. Еще в 1970-х годах Япония, Соединенные Штаты и Западная Европа стали финансировать исследования различных методов получения электричества из солнечной энергии. К началу 1990-х годов солнечные технологии настолько усовершенствовались, что многие компании взялись за производство солнечных панелей, но солнечная энергия все равно мало где применялась.
Германия подхлестнула рынок, предложив всем, кто производит избыток солнечной энергии, кредиты под низкие проценты на установку панелей и льготный тариф на поставку электроэнергии — фиксированную правительственную выплату на единицу электроэнергии, полученной из возобновляемых источников[143]. Затем в 2011 году США ввели кредитные гарантии для финансирования пяти крупнейших солнечных установок в стране[144]. Китай играет важную роль в поиске различных подходов к снижению цен на солнечные панели. Благодаря инновациям цены на солнечную энергию упали на 90% с 2009 года.
Ветровая энергетика — еще один удачный пример. За последние 10 лет общая мощность установленных ветрогенераторов росла в среднем на 20% в год, и теперь ветровые турбины дают около 5% мировой электроэнергии. Ветровой электроэнергии производится больше по одной простой причине: она дешевеет. Китай, на который приходится значительная доля, заявил, что скоро прекратит выдавать субсидии на наземные ветровые проекты, поскольку электроэнергия, которую они производят, будет такой же дешевой, как энергия из традиционных источников.
Чтобы понять, как мы добились этого, взглянем на Данию. Во время нефтяного кризиса 1970-х годов датское правительство ввело ряд мер, нацеленных на продвижение ветровой энергии и снижение импорта нефти. Помимо всего прочего, правительство вложило немало денег в исследования и разработки возобновляемых источников энергии. Делала это не только Дания (примерно в это же время Соединенные Штаты стали работать над ветровыми турбинами коммунального масштаба в штате Огайо), однако датчане предприняли кое-что необычное. Они совместили финансирование исследований и разработок с льготным тарифом на поставку электроэнергии, а затем добавили налог на углерод.
Дания возглавила инициативу по снижению цен на ветровую энергию. Эти турбины находятся на острове Самсё[145].
Другие страны (среди них, в частности, Испания) последовали примеру Дании — и производительность ветроэнергетической отрасли поползла вверх. Теперь у компаний есть стимул для разработки более широких роторов и мощных генераторов, чтобы каждая турбина давала больше энергии; кроме того, выросли продажи самих турбин. Со временем стоимость ветровой турбины значительно снизилась — как и стоимость энергии, которую производит ветер: с 1987 по 2001 год цены на нее упали в Дании в два раза. Сегодня страна получает примерно половину электроэнергии от наземного и морского ветра и является крупнейшим экспортером ветровых турбин в мире.
Смысл этих примеров не в том, что солнце и ветер решат все наши проблемы с электричеством. (Это всего лишь два решения — см. главу 4.) А в том, что, занимаясь тремя направлениями одновременно — технологиями, политикой и рынками, — мы можем вдохновить на инновации, открыть новые компании и быстро вывести на рынок новые товары.
Любой план климатических изменений должен опираться на одновременную работу в этих трех направлениях. Как раз такой план я предложу в следующей главе.
Глава 11. Как добиться нуля: план действий
На климатической конференции в Париже в 2015 году я не раз спрашивал себя: справимся ли мы с климатическими изменениями или нас ждет катастрофа?
Меня вдохновило, что лидеры со всего мира собрались вместе для обсуждения климатических вопросов, и почти все страны поддержали призыв снизить свою эмиссию. Но поскольку опросы один за другим демонстрировали, что климатические изменения остаются второстепенной политической задачей (в лучшем случае), я переживал, что мы никогда не найдем в себе силы решить эту непростую задачу.
К счастью, общественный интерес к климатическим изменениям вырос намного больше, чем я предполагал. За последние несколько лет обсуждения на глобальном уровне пошли по плодотворному пути. Государственная поддержка растет на всех уровнях, по мере того как избиратели всего мира требуют не сидеть сложа руки, а города и государства берутся за снижение эмиссии в рамках общенациональных задач.
Теперь нужно разработать для этих целей конкретный план действий — как когда-то мы с Полом Алленом поставили себе цель («Компьютер на каждом столе, в каждом доме») и 10 лет совершенствовали и выполняли этот план. Все думали, что мы сошли с ума, слишком высоко замахнулись, но эта задача была ерундовым делом по сравнению с предотвращением климатических изменений — масштабной инициативой, которая охватывает огромное количество людей и организаций во всем мире.
В главе 10 мы говорили о роли государства в достижении этой цели. Теперь я хотел бы предложить план предотвращения климатической катастрофы с акцентом на конкретных шагах, которые нужно предпринять государственным лидерам и законодательным органам. (Подробнее о каждом этапе см. breakthroughenergy.org.) В следующей главе я расскажу, что может сделать каждый из нас.
В какие сроки нужно снизить эмиссию парниковых газов до нуля? Как говорит наука, чтобы избежать климатической катастрофы, развитые страны должны дойти до нулевых выбросов к 2050 году. Однако некоторые эксперты считают, что это можно сделать еще раньше — к 2030 году.
К сожалению, по многим причинам, которые я перечисляю в этой книге, 2030 год — нереалистичная цель. Учитывая, какую важную роль ископаемое топливо играет в нашей жизни, просто невозможно отказаться от него во всем мире всего за 10 лет.
Что мы можем (и должны) сделать в ближайшие 10 лет, так это ввести правительственные меры, которые проложат путь к всеобщей декарбонизации к 2050 году.
Это важный фактор, хоть он и не бросается в глаза. Вам может показаться, что «сократить выбросы к 2030 году» и «дойти до нуля к 2050-му» — взаимосвязанные задачи. Разве 2030 год не является остановкой на пути к 2050-му?
Необязательно. Неправильное сокращение выбросов к 2030 году только помешает нам достичь нуля.
Почему? Потому что меры, которые мы примем для достижения небольшого сокращения выбросов к 2030 году, радикально отличаются от тех, которые необходимы для достижения нуля к 2050 году. Это два совершенно разных пути, с разными параметрами успеха, и нужно выбрать один из них. Замечательно, что у нас есть цели на 2030 год, но они должны быть промежуточными вехами на пути к 2050-му — и вот почему.