Если мы возьмемся сократить выбросы на определенный процент к 2030 году, то придется бросить все силы на те решения, которые позволят добиться этой цели, даже если из-за этих решений нам будет сложнее, а то и вовсе невозможно дойти до нуля.
К примеру, если «сокращение выбросов к 2030 году» — это единственный параметр успеха, значит, угольные электростанции сразу нужно заменить газовыми — это же сократит выбросы СО2! Но любая газовая электростанция, построенная до 2030 года, будет еще функционировать к 2050 году (эти электростанции должны проработать несколько десятков лет, чтобы возместить расходы на строительство) — а электростанции на природном газе производят парниковые газы. Таким образом, мы выполним цель «сократить эмиссию к 2030 году», но лишим себя надежды дойти до нуля к 2050 году.
Напротив, если «сократить выбросы к 2030 году» — лишь промежуточная веха на пути к 2050 году и нулевой эмиссии, то неразумно тратить время и деньги на переход с угля на газ. Лучше сосредоточиться на двух других стратегиях: во-первых, сделать все возможное, чтобы обеспечить дешевую и бесперебойную безуглеродную электроэнергию, и, во-вторых, электрифицировать все, что можно: от транспорта до промышленных процессов и тепловых насосов — даже в тех регионах, которые сейчас получают электроэнергию только из ископаемого топлива.
Если единственное, что для нас важно, — сократить эмиссию к 2030 году, то этот подход приведет к провалу, поскольку он принесет лишь небольшое снижение выбросов парниковых газов за 10 лет. Необходимо создать условия для долгосрочного успеха. С каждым новым открытием в производстве, хранении и доставке чистой электроэнергии мы будет приближаться к нулевой эмиссии.
Итак, если вам нужно определить, какие страны достигли успеха в борьбе с климатическими изменениями, а какие нет, стоит оценивать не только снижение эмиссии. Ищите страны, которые нацелились на нуль. Возможно, уровень их эмиссии пока изменился несильно, но они заслуживают похвалы за то, что встали на верный путь.
Тем не менее в одном я согласен со сторонниками 2030 года: работа носит срочный характер. Сейчас отношение к климатическим изменениям похоже на отношение к пандемиям несколько лет назад. Эксперты по здравоохранению твердили тогда, что массовая вспышка инфекции неизбежна. Несмотря на их предостережения, мир мало что сделал, чтобы подготовиться, — а потом пришлось впопыхах нагонять упущенное. Нельзя совершать ту же ошибку с климатическими изменениями. Нам нужны открытия и инновации до 2050 года — и, учитывая, сколько времени уходит на разработку и внедрение новых источников энергии, пора начинать прямо сегодня. Если уже сейчас мы задействуем весь научный потенциал и найдем решения, которые помогут беднейшим странам мира, то сможем избежать ошибки, которую допустили в отношении пандемии. План, который я предлагаю, укажет нам верный путь.
Как я отметил — и надеюсь, как стало очевидно из предыдущих глав, — любой план по климатическим изменениям должен охватывать множество отраслей. Климатология объясняет, почему нужно решать эту проблему, но не говорит, как ее решить. Для этого нужны биология, химия, физика, политология, экономика, инженерия и другие науки. Я не настаиваю на том, что каждый должен досконально разбираться в этих сферах. Мы с Полом тоже не были экспертами по маркетингу, сотрудничеству с другими компаниями и правительством, когда начинали. Microsoft нуждался в подходе, который объединяет множество разных отраслей, указывая верный путь развития. Именно в таком подходе нуждаемся сейчас и все мы для решения проблемы климатических изменений.
В энергетике, разработке программного обеспечения и практически в любом другом начинании не следует воспринимать инновации только в строго технологическом смысле. Инновации — это не просто изобретение нового механизма или нового процесса. Это также новые подходы к бизнес-модели, цепочке поставок, рынкам и политическим мерам, которые вдохнут жизнь в новое изобретение и помогут ему выйти на глобальный уровень. Иными словами, инновации — это и новые девайсы, и новые методы работы.
С учетом этих оговорок я разделил все элементы моего плана на две категории. Они, без сомнения, знакомы всем изучившим базовый курс экономики: первая категория связана с расширением предложения в области инноваций (то есть количества новых идей, которые отправляются на тестирование), а вторая категория — со стимулированием спроса на эти инновации. Эти две категории взаимосвязаны и оказывают друг на друга давление. Без спроса на инновации у изобретателей и законодателей не будет стимула продвигать новые идеи; без стабильного предложения у покупателей не будет зеленой продукции, которая необходима миру, чтобы сократить эмиссию парниковых газов до нуля.
Я прекрасно понимаю, что мои разъяснения смахивают на лекцию, но на самом деле нас интересует практическая польза спроса и предложения. Подход нашего фонда к спасению жизней заключается в следующем: нужно продвигать инновации для бедных стран и в то же время увеличивать спрос на них. В свое время в Microsoft мы собрали большую группу людей, занимавшихся только исследованиями, и внимательно слушали клиентов, которые рассказывали нам, чего они ждут от нашего программного обеспечения. Так мы получили важную информацию, повлиявшую на наши исследования.
На первом этапе нам предстоят исследования и разработки в их классическом варианте, когда блестящие ученые и инженеры изобретают нужные нам технологии. Хотя у нас уже есть ряд низкоуглеродных решений по конкурентоспособной цене, мы пока не располагаем всеми нужными технологиями. Я отметил самые важные из них в главах 4–9; давайте быстренько вспомним их (и не забывайте, что все эти инновации должны быть достаточно дешевыми для стран со средним уровнем дохода).
Чтобы подготовить эти технологии вовремя, государство должно предпринять следующие шаги.
1. В пять раз увеличить число исследований и разработок в сфере чистой энергетики и климата в течение ближайших 10 лет. Прямые государственные инвестиции в исследования и разработки — один из важнейших шагов, которые мы можем сделать в борьбе с климатическими изменениями, но национальные правительства уделяют ему недостаточно внимания. В целом государственное финансирование разработок в сфере чистой энергетики достигает 22 миллиардов долларов в год, а это всего 0,02% мировой экономики. Американцы больше тратят в месяц на бензин. США, являясь крупнейшим инвестором в исследования чистой энергетики, вкладывают в них всего 7 миллиардов долларов в год.
А сколько нужно? Используем для сравнения Национальный институт здравоохранения (НИЗ). НИЗ с годовым бюджетом около 37 миллиардов долларов разработал жизненно важные препараты и методики лечения, которые спасают американцев (и жителей всего мира) каждый день. Это прекрасная модель и яркий пример амбиций, которые нужны и для борьбы с климатическими изменениями. И хотя пятикратное увеличение бюджета на исследования и разработки кажется колоссальной суммой, она бледнеет по сравнению с масштабами проблемы — и это важный индикатор серьезного настроя правительства на ее решение.
2. Сделать акцент на рискованные исследовательские проекты с большим потенциалом. Важны не только суммы, которые потратит государство, но и направления этих трат.
Государство уже обжигалось на инвестициях в чистую энергетику (можете поискать «скандал Solyndra», чтобы освежить в памяти), так что понятно, почему органы законодательной власти не хотят выбрасывать деньги налогоплательщиков на ветер. Однако этот страх неудачи делает инвестиционный портфель возможных исследований весьма ограниченным. Предпочтение отдается более надежным инвестициям, которые могут и должны финансироваться за счет частного сектора. Главная ценность государственной инициативы в исследованиях и разработках заключается в том, что государство вправе рискнуть воплотить в жизнь смелые идеи, которые вполне могут оказаться пустышкой и не принести никакой отдачи. В первую очередь это касается научных начинаний, слишком рискованных для частного сектора по причинам, которых я коснулся в главе 10.
Что происходит, когда государство делает верную ставку? Давайте возьмем проект «Геном человека». Призванный расшифровать геном человека и сделать результаты достоянием общественности, этот проект стал знаковой работой под руководством министерства энергетики США и Национального института здравоохранения, при участии Великобритании, Франции, Германии, Японии и Китая. Проект длился 13 лет, на него потратили миллиарды долларов. Он открыл возможности для новых методов лечения десятков генетических заболеваний, включая наследственный рак толстой кишки, болезнь Альцгеймера и рак груди[146]. Независимое исследование по проекту «Геном человека» показало, что каждый доллар, инвестированный федеральным правительством в этот проект, принес американской экономике 141 доллар прибыли[147].
Аналогично требуется, чтобы правительства стран взяли на себя финансирование крупномасштабных проектов (от сотен миллионов до миллиардов долларов), которые могут заметно продвинуть исследования в области чистой энергетики — особенно в тех сферах, которые я перечислил выше. Причем это финансирование должно быть долгосрочным, чтобы исследователи чувствовали стабильную поддержку в течение всего периода работы.
3. Следить за актуальностью исследований и разработок. Есть практическая разница между отвлеченными исследованиями новых научных концепций (фундаментальными исследованиями) и усилиями, которые необходимы, чтобы извлечь практическую пользу из научных открытий (прикладными исследованиями). Хотя это разные направления, нельзя утверждать, как некоторые, что фундаментальная наука не должна думать о полезных коммерческих продуктах. Немало замечательных изобретений появилось, когда ученые приступали к своим исследованиям, ориентируясь на конечный результат: работа Луи Пастера в микробиологии, к примеру, привела к появлению вакцин и пастеризации. Нам необходимо больше государственных программ, которые совмещают фундаментальные и прикладные исследования в сферах, где больше всего нужны прорывы.