ржцев – источник светских новостей и сплетен об интригах штабных военных.
Жизнь московского и провинциального дворянства во время войны резко изменилась. Жители городов и деревень, оказавшихся на пути Наполеона, должны были или бежать, бросив все, или остаться под властью неприятеля. Наполеоновские войска разорили имение Болконских Лысые Горы и имения их соседей. Москвичи, по словам Толстого, с приближением неприятеля относились к своему положению «еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность». «Давно так не веселились в Москве, как в этот год», «растопчинские афишки… читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина» (т. 3, ч. 2, XVII). Многим поспешный отъезд из Москвы грозил разорением, но никто не думал, хорошо или плохо будет под управлением французов в Москве, все были уверены, что «под управлением французов нельзя было быть».
Русское крестьянство. Образ Платона Каратаева. Мир крестьянства в изображении Толстого гармоничен и самодостаточен. Писатель не считал, что крестьяне нуждаются в каком-либо интеллектуальном воздействии: никто из героев-дворян и не помышляет о том, что крестьян нужно «развивать». Напротив, часто именно они оказываются ближе к пониманию смысла жизни, чем дворяне. Безыскусную одухотворенность крестьянина и сложный духовный мир дворянина Толстой изображает как различные, но взаимодополняющие начала национального бытия. При этом сама способность устанавливать контакт с народом – показатель нравственного здоровья толстовских героев-дворян.
Толстой неоднократно подчеркивает зыбкость межсословных границ: общее, человеческое, делает их прозрачными. Например, ловчий Данило исполнен «самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников». Он позволяет себе «презрительно» смотреть на барина – Николая Ростова. Но для того «презрение это не было оскорбительно»: он «знал, что этот все презирающий и превыше всего стоящий Данило все-таки был его человек и охотник» (т. 2, ч. 4, III). Во время охоты все равны, все подчиняются однажды заведенному порядку: «Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение» (т. 2, ч. 4, IV). Только в пылу охоты ловчий Данило может обругать Илью Андреевича, упустившего волка, и даже замахнуться на него арапником. В обычных условиях такое поведение крепостного по отношению к барину невозможно.
Встреча с Платоном Каратаевым в бараке для пленных стала важнейшим этапом духовной жизни Пьера Безухова: именно этот солдат-крестьянин вернул ему утерянную веру в жизнь. В эпилоге романа главным нравственным критерием для Пьера становится возможное отношение Каратаева к его деятельности. Он приходит к выводу, что тот, пожалуй, не понял бы его общественной деятельности, но наверняка одобрил бы семейную жизнь, так как во всем любил «благообразие».
Народная жизнь в романе сложна и разнопланова. В изображении бунта богучаровских крестьян Толстой выразил свое отношение к консервативным началам патриархально-общинного мира, склонного противиться любым переменам. Богучаровские крестьяне отличались от лысогорских «и говором, и одеждой, и нравами». Стихийность народной жизни в Богучарове гораздо заметнее, чем в других местностях: здесь было очень мало помещиков, дворовых и грамотных. Богучаровские крестьяне живут небольшой замкнутой общностью, фактически изолированной от остального мира. Без видимых причин они внезапно начинают «роевое» движение в каком-нибудь направлении, повинуясь каким-то непонятным законам бытия. «В жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников» (т. 3, ч. 2, IX), – подчеркивает писатель. Оторванность от остального мира порождала среди них самые нелепые и причудливые слухи «то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят…». Поэтому «слухи о войне и Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле» (т. 3, ч. 2, IX).
Стихия богучаровского бунта, общее «мирское» настроение полностью подчиняют себе каждого крестьянина. Даже староста Дрон был захвачен общим порывом к бунту. Попытка княжны Марьи раздать господский хлеб закончилась неудачей: «мужиков толпы» невозможно убедить с помощью разумных доводов. Только «неблагоразумный поступок» Ростова, его «неразумная животная злоба» могли «произвести хорошие результаты», отрезвить возмущенную толпу. Мужики беспрекословно подчинились грубой силе, признавшись, что бунтовали «по глупости». Толстой показал не только внешние причины богучаровского бунта (слухи о «воле», которую «господа отняли», и «сношения с французами»). Глубинная, скрытая от постороннего взгляда общественно-историческая причина этого события – внутренняя сила, накопившаяся в результате работы «подводных струй», вырвавшаяся, подобно лаве из кипящего вулкана.
Образ Тихона Щербатого – важная деталь огромной исторической фрески о народной войне, созданной Толстым. Тихон единственный из своей деревни нападал на «миродеров» – французов. Он по собственной инициативе примкнул к «партии» Денисова и скоро стал в ней «одним из самых нужных людей», проявив «большую охоту и способность к партизанской войне». В партизанском отряде Тихон занимал «свое особенное» место. Он не только выполнял всю самую черную работу, когда «надо было сделать что-нибудь особенно трудное и гадкое», но и был «самый полезный и храбрый человек в партии»: «никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов».
Кроме того, Тихон был «шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину». Во внешнем облике и поведении Тихона писатель заострил черты шута, юродивого: «изрытое оспой и морщинами лицо» «с маленькими узкими глазами». Лицо Тихона после того, как он «днем залез… в самую середину французов и… был открыт ими», «сияло самодовольным весельем», внезапно «вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый)» (т. 4, ч. 3, VI). Искренняя веселость Тихона сообщается окружающим, которые не могут удержаться от улыбок.
Тихон – беспощадный, хладнокровный воин. Убивая французов, он подчиняется только инстинкту истребления врага, а к «миродерам» относится почти как к неодушевленным предметам. О пленном французе, которого только что убил, он говорит так: «Да что, совсем несправный… Одежонка плохонькая на нем, куда же его водить-то… Вот дай позатемняет, я табе каких хоть, хоть троих приведу» (т. 4, ч. 3, VI). Своей жестокостью Тихон напоминает хищника. Не случайно автор сравнивает его с волком: Тихон «владел топором, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости».
Образ Платона Каратаева – один из ключевых образов романа, отразивший размышления писателя об основах духовной жизни русского народа. Каратаев – крестьянин, оторванный от привычного жизненного уклада и помещенный в новые условия (армия и французский плен), в которых особенно ярко проявилась его духовность. Он живет в гармонии с миром, с любовью относится ко всем людям и ко всему, что происходит вокруг. Он глубоко чувствует жизнь, живо и непосредственно воспринимает каждого человека. Каратаев в изображении Толстого – образец «естественного» человека из народа, воплощение инстинктивной народной нравственности.
Платон Каратаев показан в основном через восприятие Пьера Безухова, для которого стал «самым сильным и дорогим воспоминанием». Он сразу произвел на Пьера «впечатление чего-то круглого», уютного: «вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые» (т. 4, ч. 1, XIII). Само присутствие Каратаева в бараке для пленных создавало ощущение уюта: Пьера заинтересовало, как он разувался и располагался в своем «благоустроенном» углу – даже в этом «чувствовалось что-то приятное, успокоительное и круглое».
Каратаев выглядел очень моложаво, хотя ему, судя по его рассказам о былых сражениях, было за пятьдесят (он сам не знал своего возраста), казался физически крепким и здоровым человеком. Но особенно бросалось в глаза «молодое» выражение его лица: оно «имело выражение невинности и юности». Каратаев постоянно занимался каким-то делом, что, видимо, вошло у него в привычку. Он «все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно». Попав в плен, он, казалось, «не понимал, что такое усталость и болезнь», в бараке он чувствовал себя как дома.
Голос Каратаева, в котором Пьер находил необычайное «выражение ласки и простоты», – «приятный и певучий». Его речь порой была бессвязной и нелогичной, но «неотразимо убедительной», производившей глубокое впечатление на слушателей. В словах Каратаева, как и в его облике и поступках, было «торжественное благообразие». В манере говорить отразилась текучесть его сознания, изменчивого, как сама жизнь: «Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо» (т. 4, ч. 1, XIII). Он говорил свободно, не делая для этого никаких усилий, «как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него», пересыпал свою речь пословицами и поговорками («от сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся», «где суд, там и неправда», «наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету», «не нашим умом, а божьим судом»).
Каратаев любил весь мир и всех людей. Его любовь была всеобщей, неизбирательной: он «любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком», «с теми людьми, которые были перед его глазами». Поэтому «привязанностей, дружбы, любви» в обычном понимании «Каратаев не имел никаких». Он глубоко чувствовал, что жизнь его «не имела смысла как отдельная жизнь», «она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал» (т. 4, ч. 1, XIII). Короткая молитва Каратаева кажется простым набором слов («Господи, Иисус Христос, Никола Угодник, Фрола и Лавра…») – это молитва обо всем живущем на земле, которую возносит человек, обостренно чувствующий свою связь с миром.