Это имеет смысл, если восприятие докладывает разницу в выигрышах. Там, где разницы в выигрышах нет, нет выигрыша от распознавания разницы. Там, где есть разница в выигрышах, существует выигрыш от умения приноровиться в реальном времени видеть эту разницу – не идеально или совершенно, просто чуть лучше, чем конкуренты. Адаптация к явлениям и наградам – два аспекта одного процесса отслеживания выигрышей приспособленности. Причина, по которой эта адаптация не является любопытной аномалией, а проявляется на всех уровнях процесса восприятия, в том, что отслеживание выигрышей приспособленности не любопытная аномалия – это смысл всей игры.
Но этот акцент на естественном отборе и адаптации поднимает другое возражение, изложенное психологом Райнером Маусфельдом: «Настоящая роль естественного отбора в эволюции сложных биологических систем далека от очевидной… Эволюционная биология за последние годы собрала всеобъемлющие доказательства, которые дают основания предполагать, что подавляющее большинство эволюционных изменений имеет довольно слабое отношение к естественному отбору». Маусфельда тревожит, что аргументы, обсуждаемые здесь, рассматривают естественный отбор «как почти исключительный фактор, регулирующий эволюционные изменения»{131}.
Естественный отбор и правда действует в согласовании с множеством коллег. Существует, как мы уже обсуждали, генетический дрейф – случайное распространение по популяции нейтральных аллелей, которые не влияют на приспособленность. Это более вероятно в небольших популяциях. Некоторые утверждают, что такой дрейф является главной причиной в молекулярной эволюции{132}. Возможно, что сегодняшний нейтральный дрейф может при изменении ниши завтра стать переломным моментом.
Еще есть физика. Гравитация, например, мешает стабильности движения конечностей и циркуляции крови – и тем самым обуславливает эволюцию зеркальной симметрии у большинства животных и препятствует развитию шей длиннее, чем у жирафа. И есть химия. Из девяноста двух элементов, которые встречаются в природе, только шесть – углерод, водород, азот, кислород, кальций и фосфор – составляют 99 % массы организмов. Есть сцепление: аллели, расположенные рядом в хромосоме, склонны наследоваться вместе во время мейоза. Есть плейотропия: один ген может влиять на несколько фенотипических признаков, иногда с противоположными эффектами для приспособленности.
Существуют, без сомнения, и другие факторы эволюционных изменений. И, насколько я знаю, Маусфельд может быть прав в том, что подавляющее большинство эволюционных изменений имеет довольно слабое отношение к естественному отбору. Но это не предмет для спора здесь. Вопрос не в том, насколько эволюционные изменения обусловлены естественным отбором, а скорее – в направлении самого естественного отбора. Никто же не выдвигает в качестве аргумента, например, что мы видим реальность такой, какая она есть, из-за эволюционного процесса генетического дрейфа. Генетический дрейф не способен на такое. Как и физика, химия, сцепление или плейотропия. Когда сторонники достоверного восприятия используют эволюцию в качестве довода в пользу своих взглядов, они утверждают, что достоверное восприятие – более приспособленное восприятие, что видение реальности такой, какая она есть, обеспечивает преимущество при отборе. Является ли естественный отбор главной силой эволюции или нет, это сила, к которой обращаются сторонники достоверного восприятия – похоже, единственная сила, к которой они могут обращаться, – в поисках поддержки своих утверждений.
Что показывает теорема ППИ, так это что естественный отбор, будь он главной или незначительной силой, не формирует наше восприятие достоверным. Это плохая новость для достоверного восприятия в единственном месте, где некоторые надеялись на хорошие новости.
Может быть, теорема ППИ допустила другую, и весьма фундаментальную, грубую ошибку? Философ Джонатан Коэн формулирует это следующим образом: «Состояния восприятия имеют содержание – интуитивно, то, о чем они несут информацию, о чем говорят нам, о мире, и их можно оценить как истину или ложь»{133}. Так, например, если я испытываю опыт восприятия, который описываю как видение красного помидора в метре от себя, то содержание моего опыта, то, что он говорит о мире, может означать, что в метре от меня действительно есть красный помидор.
Но теорема ППИ не оговаривает, каким может быть содержание опыта восприятия. Она просто делает вывод, что опыты, независимо от их содержания, недостоверны.
Коэн утверждает, что это грубая ошибка, потому что «нельзя сказать, достоверно что-либо или нет, не зная, что оно сообщает»{134}. Таким образом, если я говорю «один плюс один равно два», вы можете решить, истинно ли это, потому что знаете, что сообщает мое высказывание. Но если я скажу «бла плюс бла-бла», то вы не можете знать, истинно ли это высказывание, потому что оно бессмысленно. У него нет содержания.
Если Коэн прав, тогда теорема ППИ совершила фундаментальную ошибку с самого начала. Она не начала разговор с природы содержания опытов восприятия – что наши опыты сообщают о мире. Таким образом, теорема не способна сказать нам, достоверны ли наши опыты восприятия. Теорема с самого начала была обречена на неудачу.
К счастью для теоремы ППИ, здесь нет проблемы. Философы, изучающие формальную логику, сказали нам почему. Предположим, я говорю вам, что p – какое-то определенное высказывание и q – какое-то определенное высказывание, но отказываюсь говорить, что это за высказывания. Дальше предположим, что я выдвигаю следующее: «p истинно или q истинно». Если я спрошу вас, истинно ли последнее высказывание, вам придется пожать плечами: если я не открою содержание p и q, то, как говорит Коэн, вы не можете ответить на вопрос. Но предположим, что вместо этого я заявляю: «Если истинно или p, или q, следовательно, p истинно». И теперь я спрашиваю вас, истинно ли это высказывание. Вам не придется пожимать плечами. Вы знаете, что это высказывание ложно, даже если вам неизвестно содержание p или q.
Это сила логики и математики в целом. Она позволяет нам определить истинность или ложность больших категорий высказываний просто на основании их логической или формальной структуры. Математики доказывают теоремы о функциях и других множествах, даже не отвечая на вопрос «множествах чего?» Им без разницы. Это не имеет значения. Это может быть множество яблок, апельсинов, кварков или возможных Вселенных, теоремы все равно применимы. Не нужно оговаривать никакого предварительного содержания элементов множества.
В частности, обширное поле теории информации, которая лежит в основе интернета и телекоммуникаций, обладает мощными инструментами и теоремами, подробно описывающими, как можно конструировать и передавать сообщения – без уточнения их содержания{135}. Разнообразие конкретного содержания бесконечно, но все они подчиняются определенным правилам, позволяющим нам создавать точную науку – теорию информации, – которая применяется ко всем сообщениям любого содержания. Это наблюдение лежит в основе теоремы ППИ, которая использует формальную структуру универсального дарвинизма, чтобы сообщать нам универсальные факты о любой сформировавшейся в процессе эволюции системе восприятия, независимо от ее конкретного содержания.
Теорема ППИ не нуждается в первоначальной теории содержания восприятия. Но если развернуть логику, предложенную Коэном, теорема действительно ограничивает пригодные теории содержания восприятия. В частности, согласно теореме ППИ, любая теория содержания, предполагающая, что восприятие в норме достоверно, почти наверняка ложная, потому что мы эволюционировали, чтобы определять приспособленность и действовать в соответствии с этим, а не постигать истинную структуру объективной реальности. Это применимо к нашему восприятию объектов средних размеров вокруг нас. Когда я испытываю опыт, который описываю, как красный помидор на расстоянии метра, содержанием опыта является не то, что в метре от меня – в объективной реальности, даже когда никто не смотрит – существует красный помидор. Оказывается, что тогда теорема ППИ опровергает все теории содержания, в настоящее время предложенные в философии восприятия{136}.
Теория ППИ расширяет вывод эволюционного теоретика Роберта Триверса: «Общепринятый взгляд, что естественный отбор поощряет нервные системы, которые создают все более точные образы мира, должен быть очень наивным взглядом на эволюцию сознания»{137}. Это также, согласно теореме ППИ, очень наивный взгляд на эволюцию восприятия.
Стивен Пинкер хорошо резюмирует довод: «Мы живые организмы, а не ангелы, и наше мышление – орган, а не трубопровод, подключенный к источнику истины. Наше мышление сформировалось в результате естественного отбора, чтобы решать проблемы, которые были для наших предков делом жизни и смерти, а не для того, чтобы корректно общаться»{138}.
Если полить восприятие универсальной кислотой опасной идеи Дарвина, она растворяет подлинность физических объектов, которые мы полагали существующими и взаимодействующими, даже когда никто не смотрит. Затем эта кислота растворяет объективность самого пространства-времени, основы, внутри которой, как считается, и происходит эволюция. Это требует от нас придумать более фундаментальную основу – без пространства, времени и физических объектов – для понимания реальности. Нам понадобится понять механику этой новой основы. При проецировании этой механики обратно в интерфейс пространства-времени Homo sapiens, мы должны получить обратно дарвиновскую эволюцию. Идея Дарвина заставляет нас рассматривать саму дарвиновскую эволюцию как ненадежную подсказку, изложенную языком пространства-времени и объектов, языком нашего восприятия, о более глубоких и пока неизвестных процессах. Идея Дарвина действительно опасна.