– Ты меня смущаешь.
– …раскрывает ваше родство. Поэтому вопрос такой: что делает собаку собакой?
– Чего?
– Я имею в виду, почему мы решаем включить всех вас в одну группу и назвать вас собаками, а также потом выделить другие группы для лис, кошек и всех остальных?
– Это очевидно. Собака есть собака. Некто, как я.
И Монти коротко гавкнул, может быть, для меня, а может, почуял притаившуюся лису – не знаю.
– Хорошая попытка. Давай я тебе переведу. По твоему определению, собака – это четвероногое, которое лает. Совсем неплохо для начала. Но давай рассмотрим его с точки зрения старого доброго диалектического метода. Если бы здесь был Сократ, в хитоне и сандалиях прогуливающийся вверх-вниз, он бы привел примеры собак, которые не лают, показав, что твои условия не являются необходимыми. А пример с четвероногими, которые лают, но не собаки, такие как морские львы, продемонстрировал бы, что твои условия не являются достаточными.
Возможно, как раз самое время сделать небольшое отступление и рассмотреть, что такое необходимые и достаточные условия, поскольку они оказываются полезны гораздо чаще, чем ты думаешь, и не только в философии, но и в ситуациях повседневной жизни. Давай сосредоточимся на нашей лающей собаке.
Для того чтобы животное было собакой, необходимо, чтобы оно соответствовало определенным критериям. Например, это должно быть млекопитающее. И это млекопитающее должно принадлежать к семейству Canidae, наряду с его родственниками шакалами и лисами, и роду Canis. Возможно, ты также захочешь сказать, что оно должно быть или, по крайней мере, было живым. И что оно существует. Эти характеристики являются необходимыми для отнесения к собакам. Без них, кто бы перед нами ни был, мы не можем прийти к выводу, что это собака.
Но ни одно из условий не считается достаточным. Я имею в виду, что ни одного из них самого по себе не достаточно, чтобы мы сказали, что перед нами точно собака. Есть живые организмы, которые не относятся к собакам. Есть млекопитающие, которые не являются собаками. И есть представители семейства Canidae, которые не являются собаками.
А теперь, серьезно обдумав, я не уверен, что существует какое-нибудь единственное достаточное условие для того, чтобы быть собакой, за исключением тавтологического, которое связано с точным генетическим анализом.
– Стой! Тавтологическое?..
– Тавтология просто означает, что ты говоришь одно и то же дважды, используя разные слова. Это может выглядеть неуклюже и глупо, как в случае, когда президент США сказал: «Мы должны объединиться, чтобы сплотиться», – или может оказаться полезным, так как помогает выяснить наполовину скрытую правду или прояснить часть определения. Если я говорю, что все люди смертны, – это тавтология, потому что смертность является частью определения «человек», но это все равно полезное напоминание.
– Спасибо, я понял.
– Вернемся к лающим собакам. Допустим, собаки были бы единственными животными, которые лают. В этом случае лай был бы достаточным условием для нас, чтобы сделать вывод, что Монти – это собака. Возможно, нам следует на время отставить в сторону собак, чтобы точно выразить, что такое достаточность. Если число делится на десять, то это является достаточным условием, чтобы оно делилось на два. Ладно, это немного скучно. Лидс находится в графстве Йоркшир. Поэтому родиться в Лидсе – достаточное условие для человека, чтобы быть йоркширцем. (Но в этом случае появление на свет в Лидсе не является необходимым условием, чтобы быть йоркширцем, потому что Йоркшир – более широкая категория, чем Лидс, и вы точно так же будете йоркширцем, родившись в Брэдфорде или, да помогут нам небеса, в Шеффилде.)
На чем мы остановились? О, да, мы говорили об абстрактной идее собаки. Существует ли такое значение слова «собака», которое применимо не к какой-то конкретной собаке, к этому ши-тцу или к тому лабрадору, а к собакам вообще? И если бы такое значение существовало, то оно определяло бы очень различающиеся признаки по отношению к конкретной, отдельно взятой собаке. Потому что такое значение существовало бы одновременно в разных местах: и в собаке здесь, в Лондоне, и в другой собаке в Пекине. Тем не менее даже при существовании в разных местах это по-прежнему была бы одна сущность, а не множество. Поэтому мы уже видим нечто любопытное, правда?
Монти, казалось, согласился.
– Как отдельно взятая собака, Монти, ты обладаешь определенными качествами, красотой и мужеством…
– Не надо язвить.
– И есть ротвейлер, которого мы встретили в Хэмпстед-Хит, обладающий другими качествами…
– Безобразный, глупый, вонючий.
– И пудель из парка…
– Ей, этому пуделю, нравится запах собственной мочи.
– Точно. Множество разных особей с почти бесконечным разнообразием характеристик. Но есть ли признак «собачьей сущности», который охватывает их всех? И если существует такая общая форма или идея собачьей сущности, то что это такое и где она живет? Какова взаимосвязь между этой идеей собачьей сущности и настоящими собаками?
– Я не знаю, но мне кажется, что ты собираешься рассказать.
– Попытаюсь. Но это еще одна из тех философских проблем, что ставят в тупик философов почти с момента появления философии и до наших дней. Она называется проблемой универсалий. Я могу рассказать тебе о том, какие решения предлагались и какое из них кажется лучшим среди множества не вполне удовлетворительных. Но это будет довольно долгая прогулка…
Монти не возражал, поэтому я начал.
– Как мы видели, в ранних диалогах Сократ ставит своих оппонентов в затруднительное положение, когда они пытаются дать определение некоторым основным понятиям, таким как мужество, добродетель и красота. Каждый раз, когда кто-нибудь старается найти связующее звено, определение, которое учитывало бы все примеры обсуждаемого качества, появляются бесконечные сложности и противоречия, и наши несчастные искатели знаний отправляются восвояси поверженными. Мы ищем одну сущность, но все, что находим, – это множества.
Ответ Платона на неразбериху, которая возникает, когда мы пытаемся дать определение этим общим понятиям, заключается в том, что, по его утверждению, мы ищем не в том месте. Если мы будем смотреть на путаницу в окружающем нас мире, то это никуда нас не приведет. На самом деле сама эта путаница служит свидетельством того, что существует нечто «лучшее» и «более истинное» в мире за пределами нашего. Самое знаменитое описание этого другого мира и его взаимоотношений с нашим, которое приводит Платон, – это его символ пещеры в «Государстве». Платон говорит, что люди подобны узникам, на которых надеты оковы и которые могут смотреть только на заднюю стену пещеры. За нами, у входа в пещеру, горит огонь. Перед огнем проходят фигуры, и их быстро сменяющие друг друга искаженные тени пляшут на стене перед нашим недоуменным взглядом.
Объекты, которые мы воспринимаем в мире вокруг нас с помощью органов чувств, – это как раз такие тени, копии настоящей скрытой реальности, находящейся за пределами нашей способности полностью ее воспринимать. Настоящие сущности, из которых состоит эта высшая реальность – фигуры, проходящие за пределами пещеры, – это формы, или идеи. Эти формы – не просто мысленные образы, возникающие в нашем разуме, а нечто реальное, подлинно существующее. Они неизменяемы, вечны, совершенны. И только путем познания форм, или идей, мы приобретем истинное знание и мудрость, а вместе с ними и счастье.
Я посмотрел на Монти. Он – на меня. И я понял, что придется немного потрудиться, чтобы вдохнуть жизнь в теорию идей Платона.
– В диалоге «Федон» Сократ просит нас представить три палки.
– Опять ты со своими палками. Прям какая-то одержимость.
– Обрати внимание, это важно. И это здорово, что один из самых важных аргументов во всей философии связан с палками. Итак, ты представляешь три палки?
– Мне нужно знать чуть больше о палках, чтобы я мог ясно их представить.
– Две вот такой длины, – я показал руками, – одна чуть длиннее.
– Понятно.
– Теперь поразмышляем о двух палках одинаковой длины. Мы бы сказали, что они равной длины или, иными словами, что им свойственно быть равными, так же как им свойственно быть деревянными, коричневого цвета, упавшими с дерева. Я буду использовать терминологию, но это неплохо и может пригодиться позже. В философии, особенно в логике, используется термин «предикат» для обозначения того, что́ вы можете сказать о чем-то, о каком-то субъекте. В предложении у нас будет подлежащее, субъект, и сказуемое, предикат. Например, в предложении «Монти – белый», ты, Монти, – это субъект, а «белый» – это то, что мы сказали о тебе, предикат. Возвращаясь к нашим палкам, все перечисленные предикаты – «деревянный», «коричневый» и «равный» (наряду с множеством других) – можно применить к ним. Согласен?
– Наверное. По крайней мере, по отношению к тем, что равной длины…
– Отлично. А теперь, как ты уже предположил, если мы сравним две палки равной длины с той, что длиннее, они будут неравными. Поэтому предикат «неравный» в такой же степени применим к ним, как и предикат «равный». Может возникнуть вопрос, как нечто может быть и чем-то одним, и тем, что ему противоположно. Платон делает похожее замечание о теплоте: что-то может быть горячим по отношению к одному объекту и холодным по отношению к другому. Поэтому теплота не является каким-то однозначным предикатом. Она мгновенно оказывается включена в сложную сеть взаимосвязей.
И опять возвращаемся к нашим палкам почти равной длины. Если точно измерить длину, то мы обнаружим, конечно, что они не совершенно равны. Длина одной может быть 22 см, а другой – 21,5 см. И другие объекты, которые мы полагаем равными, даже линейки и рулетки, которые считаются имеющими абсолютно одинаковую длину, при измерении с помощью еще более точных инструментов окажутся не абсолютно равны, а будут в крошечной степени отличаться.