– Давай споймаю, хозяйка. Чем расплачиваться будешь?
– Натурой, – ощеривается тётя Света. Пожирая сына гневными маленькими глазами, она цедит сквозь зубы: – Тебя бы туда засадить, сволочь, и болтал бы ногами. Позоришь меня на весь город.
Мы с Вовчиком бессильны. Но он украдкой ёрничает:
– Улетели твои денежки, Вобла, улетели.
– Да цирк здесь не устраивайте. Попугай, велика птица! – басит грек Попандопало с макакой под мышкой.
На лице тёти Светы вспыхивают пятна:
– Бегай, гадёныш, бегай! Одна мать надрываться будет?!
Шурка ревёт белугой. В разрывах рубчатой листвы мелькает жёлтый попугайчик. Он крепко и смирно сидит на ветке. С любопытством беглец наблюдает за представлением.
Какой-то мужчина в годах вскарабкивается по стволу. В его движениях сквозит сонливость гиппопотама и проворность удава. Наступает мёртвая тишина. Искусный птицелов тянет руку к попугаю. Пронзительно вскрикивает макака, и жёлтенький перепархивает с каштана на козырёк, с козырька – на карниз магазина и, перемахнув мостовую, скрывается в бесстыжей зелени июля.
Мы облегчённо вздыхаем. Под каштаном остаются двое – тётя Света и Шура.
– Иди и без попугая не возвращайся.
Спохватившись, она вынимает из сумки кулёк с семенами.
– Иди продавай. Скажи, птица улетела. Понял, что мать говорит?
– Понял, – сжимает он кулёк.
Кавун перебирает на месте негнущимися ногами, затравленно косится на мать. Тупо уставившись в асфальт, она, как заведённая, повторяет:
– Иди, иди, говорю.
Шура почти не дышит.
Оставшись одна в кругу плевков и окурков, Светлана Андреевна вздыхает. Она бережно поправляет выбившуюся из-под заколки прядь, одёргивает блузку и сиплым голосом повторяет:
– Иди… ну, иди… ну давай.
Мы подхватываем Шуру и тащим его сквозь ряды Староконного. До кинотеатра «Мир» рукой подать, и мы дуем к улице Перекопской победы…
Перекрестившись, Царь решил искупаться в кипятке, но это ему не помогло: старик сварился. А Ванюша с Царь-девицей входят в ворота Небесного Иерусалима.
Напоследок, высунувшись из ворот, Конёк подмигивает нам.
Мудрецы
С оригинальным отечественным мыслителем Григорием Померанцем и его супругой – поэтом Зинаидой Миркиной я близко сошёлся в конце нулевых годов. Это были белоснежно седые старики с пронзительно ясным взглядом на вещи. Заглянув на их философско-культурологический семинар «Работа любви», я остался с мудрецами навсегда. Они увидели во мне духовного сына и даже своего преемника. Они поверили в меня. И своей верой совершенно изменили меня.
Померанц покинул нас в 2013-м, Миркина – в 2018-м. Но их семинар продолжает свою работу, и его аудитория растёт. Поговорка «скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты» ещё справедливее в отношении ученика и его учителей. Всё лучшее в нас конечно же от наших драгоценных учителей.
Какие фильмы любили Померанц и Миркина? Если одним словом, то – глубокие. Григорий Соломонович часто обращался к картине Тарковского «Солярис». Он говорил, что наша душа – это не лужица, а залив Океана, который никогда не иссякнет. И даже если этот залив высохнет, Океан не исчезнет. Я знаю, что, когда он произносил это, перед его внутренним взором представал океан Соляриса, как пространство совести, которое находится в объятиях пространства любви.
Микробиолог Сарториус отказывает психологу Кельвину Крису в профессионализме. Крис переживает контакт со своей совестью, которая является ему в образе умершей жены, как главное событие всей своей жизни. Сарториус же считает подобное поведение неразумным. Отрицая существование жены Кельвина в материальном мире, микробиолог, по сути, и совесть причисляет к фантомам. В семье учёных, если допустить, что Сарториус и Снаут – старшие братья, герой Донатаса Баниониса выглядит Иванушкой-дурачком. Но его мудрость, связанная напрямую с мистическим переживанием, превосходит позитивизм науки. Бесконечно анализируя и расчленяя, наука убивает чувство священной цельности.
В конце картины мы видим, как Кельвин Крис опускается на колени перед своим отцом, то ли земным, то ли небесным. Блудный сын вернулся домой, душа вернулась в свой Источник и прикоснулась к вечной жизни. А вот как о том же самом говорила Зинаида Александровна: «Я умру, зная, что я бессмертна. Потому что самое главное во мне – вот то, что и выразить невозможно, – бессмертно. Моя смерть – это страдания, это смерть, и всё-таки это не смерть».
После ухода Померанца, мы стали видеться с Зинаидой Александровной чаще. Каждая неделя начиналась с нашей большой встречи, с долгой беседы под лампой. В начале осени и в конце весны сидели перед окном, выходившим на Юго-Западный лесопарк, и смотрели, как медленно гаснет небо. Часто в эти часы Миркина писала стихи. А потом читала их. И всё во мне переворачивалось. Расставаясь, мы уговаривались: «Доживём до понедельника».
Она любила этот фильм. Учитель истории Илья Семёнович Мельников выглядит белой вороной в педагогическом коллективе: он не такой, как все. Но именно Мельников помогает окрепнуть детским душам. Он ставит выстраданную правду «журавля» выше жизненной философии «синицы». Илья Семёнович порывается уйти из школы, потому что в душе он сам «журавль», но герой Тихонова не может обмануть доверия воспитанников и покинуть свой пост. Его «небо» – это его служение.
Как-то мы посмотрели картину Станислава Ростоцкого вместе, и Миркина с детской непосредственностью рассмеялась над сценой, в которой телевизионный ведущий рассуждает об электронной музыке. «Найдутся, вероятно, телезрители, которые скажут: машина не способна испытывать человеческие эмоции, а именно они составляют душу музыки. Но, во-первых, надо точно определить, что такое “человеческая эмоция”, “душа” и сам “человек”». «Неужели определит?» – иронично спрашивает Полина Андреевна, мать главного героя.
Померанц и Миркина всегда брали под подозрение любителей точных определений. Григорий Соломонович писал в одном из своих эссе: «Целостной истиной можно быть, но её нельзя высказать».
Зинаиде Александровне очень нравилась картина Фрэнка Дарабонта «Зелёная миля». Великан Джон поначалу производит впечатление умственно неполноценного. Но Джон Коффи чудотворец. Ему дана сила спасать всех живых существ, если ещё не поздно, однако спасти самого себя он не может. «Я устал, босс!» – признаётся Джон своему другу Полу Эджкомбу. Джон устал чувствовать всю боль мира и видеть всё то зло, что люди причиняют друг другу. Он каждый день всходит на свою Голгофу. Вряд ли электрический стул что-то добавит к той боли, которую он испытал. Божий человек Джон страдает не за свои грехи, а за грехи тех людей, от которых он не отделён. Сердце большого Джона нигде не заканчивается. В конце фильма Джон Коффи возвращается в свет, из которого он пришёл и которым никогда не переставал быть.
Вот и Миркина не была отделена ни от одной души. А ведь в этом и состоит «работа любви». И это был главный урок, который она и Григорий Соломонович преподали мне.
В своей духовной автобиографии Померанц сравнивает себя с героем андерсеновской сказки «Гадкий утёнок». Вот почему его книга, выдержавшая не одно издание, называется «Записки гадкого утёнка». Но философ признаётся, что так и не стал лебедем. Хотя гадкий утёнок может почувствовать в себе лебединость. Он несёт за своими плечами неразвернувшиеся лебединые крылья. Конечно же, Померанц эти крылья разворачивал, полёт его духа завораживал, но сам Григорий Соломонович никогда себе этого в заслугу не ставил.
Вот и в образе гадкого утёнка есть что-то от героя русской сказки Иванушки-дурачка. Сначала над ним все смеются. Ни он сам, ни окружающие не воспринимают его всерьёз. Он диковинка на птичьем дворе. Однако в его душе дремлет добрый молодец, живёт своей тайной жизнью «лебединость». К образу Иванушки-дурачка мы будем возвращаться не раз. Впереди нас ждёт довольно большой разговор, связанный с этим типом героя.
Я учился у наших мудрецов смотреть на мир их глазами. И неважно, на что ты смотришь, с чем имеешь дело. Фильм это или книга, закат или сосна. Благодаря любви к людям, которым ты безгранично доверяешь, у тебя появляется свой взгляд на вещи.
Зинаида Александровна всегда с придыханием говорила о картине, на которую я, наверное, и внимания не обратил бы. Речь идёт о советском фильме «Матрос Чижик», снятом в 1955 году режиссёром Владимиром Брауном. Но как-то мы посмотрели этот фильм вместе, и я был поражён его прозрачностью, акварельностью и глубиной. Сколько же искр вспыхнуло в глазах Зинаиды Александровны! Как же мгновенно откликалась её душа! Когда смотришь глазами человека, которого ты любишь, сразу открывается суть всех вещей.
«Матрос Чижик» снят в канун хрущёвской оттепели. Этот фильм словно бы предвещает её. В нём содержится огромный заряд надежды. Федос Чижик определён в денщики, но заботиться ему придётся о маленьком сыне капитана Лузгина. Ещё совсем недавно Федос служил под началом Лузгина на корвете «Витязь». Барчук Шурка в Чижике души не чает. Старый матрос платит мальчику тем же, и оба учат друг друга доброте. А что может быть нужнее? Когда Шурка заболевает воспалением лёгких, Федос выхаживает его. Они подобны двум ангелам, заброшенным в безумный и несправедливый мир, но именно на них этот мир и держится. Служивый, который в одном лице и нянька, и наставник, и защитник, нам ещё встретится, когда мы будем говорить о картине «Белое солнце пустыни»: под начало товарища Сухова поступают не только освобождённые женщины Востока, но и красноармеец Петруха. Матрос Чижик ищет правду и готов за неё пострадать, однако маленький Шурка связывает его судьбу со своей судьбой и гасит огонь возмущения в душе матроса, возжигая огонь любви.
Когда мы смотрим вместе с нашими детьми или с нашими учителями хорошие фильмы, мы сами становимся и учителями, и детьми.
Как же без Гарри Поттера?
Кого-то нашли в капусте, кого-то принёс аист. Я не помню ни капустного поля, ни крыши деревенского дома с колесом от телеги, над которым живописно возвышается охапка веток и сучьев. Моё первое воспоминание связано с передвижным кинотеатром «Малютка». Разукрашенный дом на колёсах поразил меня в самое сердце. Кинотеатр располагался в автобусе, окна которого изнутри были плотно зашторены, а снаружи находчиво оклеены лисами, зайцами и лубяными избушками. Видимо, «Малютка» и привёз меня в этот мир. Внутри автобуса крутили благочинные мультфильмы. Вроде «Здравствуй, атом!» и «Лягушонок ищет папу». Но всё-таки имелся один, который не мог не отразиться на детской психике. Конечно же, это чешский мультфильм про крота, который за всё наше детство так и не научился разговаривать. То он обрабатывал лён, то терял свои штаны. Словом, вёл очень насыщенную, но совершенно непонятную жизнь. В салоне «Малютки» стоял запах подгорелых сахарных леденцов, семян подсолнечника, прокалённых на чугунной сковородке, бензина, рыбьего жира, одеколона и штопанных кожаных кресел с торчащими пружинами. К этому следует прибавить пол, обильно политый лимонадом «Буратино». Сандалии к такому полу прилипали насмерть. Но когда начинала потрескивать плёнка в кинопроекторе, то можно было забыть обо всём на свете. Наверное, с этих прилипающих сандалий всё и началось. Я вышел из автобуса хотя и маленьким, но уже готовым человеком.