– Этого вы не наденете, – сказал он непререкаемым тоном.
– Свое мнение засунь себе в задницу, Джон, – огрызнулась я.
Двигаясь ненатурально скованно, он подошел к скользящим зеркальным дверям, открыл и вытащил черное платье, будто точно знал, что оно там.
– Вот это вы наденете, – сказал он, тыча этим платьем в меня.
– Этого я не надену. – Я попыталась говорить холодным голосом, но платье было потрясающее – из мягкой ткани, с низким вырезом на спине и удачно высокое спереди и возле шеи. Оно спадало бы почти до лодыжек, я в нем была бы высока и элегантна. Справившись кое-как с завистью, я добавила: – Сзади слишком низкий вырез, мне негде будет спрятать пистолет. И оно слишком тесное, чтобы в нем бегать. Фиговенькое платье.
Он опустил протянутую руку, и я с трудом смогла не вздрогнуть, когда дорогая ткань лужей стекла на пол.
– Тогда выберите сами.
– Может, и выберу, – сказала я, нерешительно подходя к шкафу.
– Вечерние платья вон там, – бросил Джонатан несколько снисходительно.
– Ну-ну, – ответила я насмешливо, но глаза у меня вылезали из орбит, руки рвались потрогать. Видит Бог, какие они все были красивые, и в каждом – сдержанная элегантность. Разве-шены они были по цвету, и под ними аккуратно были поставлены соответствующего цвета туфли и сумочки. Еще над некоторыми на вешалках висели шляпы. У меня плечи напряглись, когда я дотронулась до огненного цвета платья, но Джонатан прошептал почти про себя «шлюха!» – и это подсказало мне, что надо двигаться дальше. Но глаза с трудом от него оторвались, от платья.
– А что, Джон, – сказала я, пока он наблюдал за моим перемещением среди платьев, – Трент любит переодеваться в женское, или же он приводит сюда высоких женщин восьмого размера в вечерних платьях, а домой отсылает в рогоже? Или он их трахает и выкидывает на улицу?
Джонатан стиснул зубы, щеки у него вспыхнули.
– Все это для мисс Элласбет.
– Элласбет? – Я убрала руки от лилового платья, которое мне обошлось бы в полгода работы. У Трента подружка есть? – Ну нет, черт побери! Я не надену вещи другой женщины без спроса!
Он фыркнул, и его длинное лицо скривилось в усталой гримасе:
– Они принадлежат мистеру Каламаку. Если он говорит, что их можно надеть, значит, можно.
Не до конца убежденная, я все же возобновила поиск, но все мои предвкушения-опасения развеялись, когда руки наткнулись на серое, тонкое, мягкое.
– Ох ты, посмотрите! – выдохнула я, вытаскивая топ с юбкой и взмахивая ими торжествующе, как будто Джонатану это могло быть не по фигу.
Он обернулся от шкафчика с шарфами, поясами и сумочками, который только что открыл.
– Я думал, мы это выбросили, – бросил он, и я состроила гримасу, зная: он старается меня убедить, что платье это уродливо. Оно таким далеко не было. Тугое бюстье и юбка ему под цвет были изящны, ткань мягка на ощупь и достаточно толста, чтобы выйти зимой, не кутаясь. На свету оказалось, что она переливается черным. Юбка доходила до пола, но ниже колена была разделена на множество узких клиньев, и они будут полоскаться над лодыжками. А с такими высокими разрезами пейнтбольныйпистолет в прилегающей кобуре достать будет легко. Идеальное платье.
– Такое платье годится? – спросила я, вынося его к вешалке и вывешивая поверх моего наряда. Джонатан промолчал, и я подняла голову – он кривился.
– Сойдет. – Он поднес к запястью ремешок от часов, нажал кнопку и заговорил в коммуникатор, который я помнила: – Букет сделайте черный с золотом, – буркнул он. – Потом посмотрел на дверь и добавил, обращаясь ко мне: – Подходящие украшения я возьму из сейфа.
– У меня свои есть, – ответила я и запнулась, потому что моя имитация не очень бы хорошо смотрелась на подобной ткани. – Но ладно, – разрешила я, стараясь не смотреть ему в глаза.
Джонатан неопределенно хмыкнул:
– Я пришлю кого-нибудь вас накрасить, – добавил он, выходя.
А это уже было прямое оскорбление.
– Спасибо, я сама могу накраситься, – сказала я ему в спину достаточно громко. Я была накрашена обычной косметикой поверх чар цвета лица, скрывающих мой все еще не до конца прошедший фонарь под глазом, и я не хотела, чтобы кто-нибудь его трогал.
– Тогда я должен только прислать парикмахера, который что-нибудь сделает с вашими волосами, – донеслосьдо меня эхо.
– Волосы у меня в порядке! – крикнула я, потом посмотрела в зеркало, тронула крупные локоны, начинающие уже завиваться в мелкие колечки. – В полном порядке, – сказала я уже тише. – Я их только что причесала.
Ответом мне был только хихикающий смех Джонатана да звук открываемой двери.
– Я не оставлю ее одну в комнате Элласбет, – донесся мрачный голос Квена в ответ на неразборчивый говор Джонатана. – Она ее убьет.
Я подняла брови. Кто кого убьет? Я Элласбет, или Элласбет – меня? Эта подробность казалась мне существенной. Я обернулась – в дверях ванной стоял Квен.
– Ты меня тут опекаешь, как нянька? – спросила я, хватая нижнюю юбку и чулки и затаскивая платье за ширму.
– Мисс Элласбет не знает, что вы здесь, – сказал он. – Я не счел необходимым ей это говорить, поскольку она возвращается домой, но она известна склонностью менять свои планы, никого не извещая.
Я посмотрела на ширму, отделяющую меня от Квена, потом сняла кроссовки. Ощущая себя маленькой и беззащитной, я сбросила свою одежду, сложив аккуратно, а не оставив кучкой на полу.
– Ты помешан на этом «кому что надо знать», да? – спросила я и услышала, как он что-то говорит кому-то, только что вошедшему. – Что именно ты мне хочешь сказать?
Второй человек, которого я не видела, вышел.
– Ничего, – кратко ответил Квен. Ну да, так я и поверила.
У платья была шелковая подкладка, и я подавила стон зависти, когда оно облекло меня. Поглядела вниз, на подол, решила, что длина будет как раз подходящая, когда я надену сапоги. Но тут же нахмурилась. Мои сапоги сюда не впишутся. Придется надеяться, что у Элласбет восьмой размер обуви и что раздавать пинки я сегодня смогу и на каблуках. Бюстье доставило мне малость хлопот, и я в конце концов бросила попытки застегнуть молнию до самого последнего дюйма.
Оглядев себя в последний раз, я заткнула амулет для цвета лица за пояс, а пейнтбольный пистолет прицепила в кобуре к бедру, и вышла из-за ширмы.
– Застегнешь меня, милый? – спросила я весело и заработала – редкую, как я думаю, – улыбку от Квена.
Он кивнул, и я повернулась к нему спиной. :
– Спасибо, – сказала я, когда он застегнул молнию.
Он повернулся к креслу у стола, наклонился и поднял букет, которого там не было, когда я уходила за ширму. Букетом служила черная орхидея в золотой с зеленым ленте. Квен выпрямился, вынул из букета булавку и замялся, глядя на узкую бретельку. Я поняла его дилемму, но совершенно не собиралась ему помогать.
Покрытое шрамами лицо Квена скривилось, он сжал губы, глядя на мое платье.
– Прошу прощения, – произнес он, протягивая руки. Я замерла, зная, что он бы ни за что до меня не дотронулся, если бы не крайняя необходимость. Ткани, чтобы прикрепить букет, было достаточно, но Квену пришлось бы вложить пальцы между булавкой и мной. Я выдохнула, чтобы ослабить ткань и дать ему чуть больше простору.
– Спасибо, – сказал он тихо.
Руки его были холодны, и я подавила дрожь. Пытаясь не шевелиться, устремила взгляд в потолок. Все-таки я слегка улыбалась, и улыбка эта стала шире, когда он, закрепив букет, с облегчением вздохнул и сделал шаг назад.
– Что-то смешное вспомнили, Морган? – мрачно спросил он. Я опустила голову, глядя на него сквозь разлетевшуюся челку.
– На самом деле нет. Ты мне просто отца напомнил.
У Квена вид стал сразу и недоверчивый, и вопросительный. Я покачала головой, схватила наплечную сумку со стола и села за туалетный столик у ширмы.
– У нас был большой бал по случаю окончания седьмого класса, и у меня было платье без бретелек, – сказала я, вынимая свою косметику. – Папа не хотел, чтобы мой кавалер прицеплял мне цветок, и потому сделал это сам. – У меня стало расплываться перед глазами, я положила ногу на ногу. – А на моем выпускном его уже не было.
Квен остался стоять – я не могла не заметить, что встал он так, чтобы видеть и меня, и дверь.
– Твой отец был настоящий мужчина. Сегодня он бы тобой гордился.
У меня перехватило дыхание – до боли, сразу. Я медленно заставила себя выдохнуть, а руки продолжали свою работу над лицом. Меня не удивило, что Квен его знал – они одного возраста, – но все равно мне стало больно.
– Ты его знал? – спросила я.
Во взгляде, которым он посмотрел на меня из зеркала, ничего нельзя было прочесть.
– Он умер достойно.
Умер достойно? Бог ты мой, да что это с ними со всеми?! Я повернулась, разозлясь, лицом к нему:
– Он умер в занюханной больнице, в палате с грязью по углам, – сказала я сдавленным голосом. – А ему полагалось жить, черт бы все побрал. – Я говорила ровным голосом, но сама знала, что это ненадолго. – Ему полагалось быть со мной, когда я получила первую свою работу и через три дня вылетела за пощечину сыну босса, который меня щупал. Ему полагалось быть со мной, когда я окончила школу, а потом колледж. Ему полагалось быть со мной и запугивать моих кавалеров, чтобы вели себя прилично и не высаживали меня из машины, предоставляя добираться домой пешком за то, что я не дала. А его не было. Не было. Он погиб, делая что-то вместе с отцом Трента, и ни у кого тут духу не хватает сказать мне, что же это было за великое дело, ради которого надо было так изуродовать мне жизнь.
Сердце у меня стучало, а я смотрела на спокойное, изрытое оспой лицо Квена.
– Тебе долгое время пришлось быть собственным хранителем и защитником.
– Ага.
Крепко сжав губы, я обернулась обратно к зеркалу, покачивая ногой.
– Что нас не убивает…
– То делает очень больно, – ответила я его отражению. -. Чертовски больно. – Синяк под глазом запульсировал от повышенного давления, и я подняла руку его потрогать. – Я достаточно сильна, – сказала я едко, – и мне незачем быть сильнее. Пискари – гад, и если он выйдет из своей тюрьмы, умрет дважды.