Если бы Российская империя сохранилась, многие из этих людей (как минимум лишние 25 млн ртов) были бы обречены. Они попросту не дождались бы позитивных изменений, даже если бы те каким-то чудом и состоялись. Путей спасения для них не было — разве что взорвать напрочь эту проклятую систему в надежде, что на обломках, может быть, появится что-то новое.
Ну, так и взорвали, вообще-то… Неужели кто-то всерьез думает, что, произведя верхушечный переворот в столице, при полном благолепии и благоденствии, удалось бы добиться столь сокрушающих результатов? После Февраля сельская Россия вспыхнула сразу по всей стране (разве что Сибирь не присоединилась, но там все же другие условия). Сельские общества смели земства и создали свои органы управления, в которые не пускали не то что помещиков и чиновников, но даже зачастую и сельских интеллигентов. Первое, что они сделали, — по всей стране отменили куплю-продажу земли, то есть Столыпинскую реформу. Затем начали сперва «разбирать» помещичьи усадьбы, реквизируя запасы, скот и инвентарь, а потом и жечь. И требовали от правительства реализации лозунга «Земля — крестьянам!», притом что творцы февральского переворота ни о каких мужиках и думать не думали, и большевистское руководство сидело еще по ссылкам и эмиграциям, а Ленин только начинал соображать, как бы ему пробраться в Россию.
«Земля — крестьянам!»
Что сделали большевики, придя к власти? Да попросту узаконили уже вовсю идущий на просторах России «черный передел». Они как партия неправительственная и вообще ни перед кем не ответственная могли себе это позволить. Кстати, «Декрет о хлебе» не большевики придумали. Они реализовали нагло присвоенную программу совсем другой партии — эсеров, которые как раз и занимались работой в деревне, собирали и суммировали крестьянские наказы. Так что большевикам не надо было размышлять, чего хочется крестьянину, все уже было сделано. Эсеры, кстати, страшно возмутились и обвинили большевиков в плагиате, на что Ленин ехидно ответил: «Чего стоит партия, которую надо победить, чтобы реализовать ее программу?»
Так вот: лозунг «Земля — крестьянам!» вовсе не требовал передачи мужикам земли в собственность, наоборот, они были категорически против такой собственности, а также купли-продажи земли. Деревня хотела взять верх над реформой 1861 года. Тогда по деревням говорили, что «баре подменили настоящую царскую волю». Теперь уже и царская воля никого не интересовала: помещиков не должно быть — совсем. Все их богатства, созданные руками крепостных, должны отойти земледельцам. Пусть сперва восторжествует справедливость, а там — будем посмотреть!
Кстати, эсеры, даже получив министерские портфели, не посмели объявить передел. Они были связаны обязательствами перед правительством, а то, в свою очередь, было связано обязательствами перед помещиками, перед банками, которым тогда принадлежала значительная часть земли, да и финансировались эсеры тоже не из партийных взносов.
Ленин же был категорически против любых министерских портфелей для своей партии, в коалиции с кем бы то ни было. Он отлично понимал, что вхождение в коалицию либо подчинит министров-большевиков воле остальных, либо потопит все вопросы в бесконечных дискуссиях. И он добился своего, создав почти полностью большевистский Совнарком[43]. Кто финансировал большевиков, не выяснено до сих пор[44], но уж всяко не собственники земли. Так что обязательств перед российской верхушкой они не имели и могли творить все, что угодно, чем и занимались, сперва выкинув совершенно фантастические лозунги, а потом приступив к их реализации.
Деревня встала на сторону большевиков — а чего еще хотеть-то? Именно это и обусловило успех большевистской революции. Не надо заблуждаться: крестьянские восстания времен Гражданской войны не были антибольшевистскими. Крестьяне разбирались со своим правительством и своими местными властями, которые реквизировали продовольствие и не позволяли свободно торговать. Но старые порядки, а особенно помещиков, эти люди не приняли бы ни под каким видом. Деревенская верхушка не отказалась бы от возвращения февральских порядков, но дофевральских не хотел никто.
Естественно, положение аграрного сектора с приходом Совнаркома не только не улучшилось — наоборот, даже если вынести за скобки семь лет войны и связанную с ней разруху. Большевики отчаянно пытались спасти крупные хозяйства, но большая их часть все равно канула в крестьянское море, разделив участь общинных наделов со всеми прелестями русского земледелия. Надо было срочно — что? Ну конечно, что-то делать!
В то, что большевикам удастся разрулить ситуацию, не верил, наверное, никто в мире. Только этим можно объяснить, что «мировое сообщество» так долго терпело их в богатой ресурсами и еще не поделенной России. Ясно же было, что их правление уткнется в ту же стену под названием «аграрный сектор», рано или поздно (а скорее рано) рванет, а уж потом можно приходить на готовое и собирать трофеи.
Кстати, а что произошло дальше с лозунгом? В 1922 году на XI съезде РКП(б) Ленин открытым текстом говорил:
«У нас была полоса, когда декреты служили формой пропаганды. Над нами смеялись, говорили, что большевики не понимают, что их декретов не исполняют… но эта полоса была законной, когда большевики взяли власть и сказали рядовому крестьянину, рядовому рабочему: вот как нам хотелось бы, чтобы государство управлялось, вот декрет, попробуйте».
Проще говоря, в 1917 году многие декреты принимались по наказам населения, с той целью, чтобы люди попробовали и на собственном опыте убедились, что метод не работает, лучше не стало или стало хуже. Пути развития сельского хозяйства они видели совершенно иными. Но, не реализовав эту старую, вековую земледельческую мечту, нельзя было двигаться дальше. Вот она, мечта — сбылась. Почему же мы по-прежнему голодаем?
А потому, что отчаянное положение российского аграрного сектора не имело никакого отношения к той прибавке земли, которую крестьяне мечтали получить.
Третьей, последней попыткой создать на селе крупные хозяйства стала коллективизация — и вот она увенчалась успехом, причем за рекордные сроки. Но это была, во-первых, совершенно другая экономика, не завязанная на желания и возможности частных хозяев и позволявшая решать проблемы города и деревни в комплексе. Во-вторых, власть гладила деревню «по шерсти», не отменяя общину во имя боя в джунглях, а используя ее как основу. В-третьих, проводилась она не в интересах сильных хозяев, как предыдущие две, а именно что в интересах бедняков, деревенского большинства. Ну и в-четвертых, власть имела огромный кредит доверия — отчасти еще и потому, что за двенадцать лет до того она выполнила крестьянские наказы.
Страну невозможно было спасти обычным путем, и тогда Бог послал людей, которые спасли ее путем фантастическим. В царской России такое было невозможно в принципе — слишком много сил, которые тянут одеяло на себя, слишком низкий кредит доверия властям, слишком слабый уровень государственного управления экономикой. И вот интересно: почему наших монархистов устраивает неминуемая голодная смерть 25 млн бедняков, но раскулачивание и высылка полутора миллионов кулаков приводит их в состояние нравственного шока? Большевики уничтожали крестьянство! А бедняки кто — не крестьяне? Или это концепция «священного права частной собственности» взыграла? Интересно, это в какой религии собственность священна?
…На этом сказку о «золотой России» можно было бы прекращать, потому что когда половина населения страны постоянно находится в режиме выживания, без малейшей надежды на улучшение жизни, о каком экономическом процветании, о каких перспективах можно говорить? Они присутствуют постоянным безмолвным фоном — эти 75 млн человек в лаптях и домотканых рубахах, не знающие ничего, кроме ежедневного беспросветного труда ради куска суррогатного хлеба.
Но мы продолжим, ведь сказка о «золотой России» не ограничивается сельской пасторалью…
Деревня уходит в город
Итак, основное сословие Российской империи — крестьяне, из которых половина не имеет возможности кормиться с земли. Значит, что остается? Уходить на заработки, в том числе и в города — на заводы и фабрики, в мастерские. В масштабе страны рабочих было немного, но они существовали, являлись рабочим классом (творцами революции, по Марксу) и будущим индустриальной державы. Именно они сыграли очень большую роль в событиях 1917 года, потому что деревня деревней, но судьба страны тогда решалась в столице. Октябрьская революция была революцией пролетариата не в большей степени, чем новая власть являлась диктатурой пролетариата, там имела место умная и тонкая провокация большевиков с целью захвата власти — но Марксу надо было соответствовать. А термины — они всего лишь слова…
Но все же рабочие поддержали новую власть — неужели их было так просто заморочить? Или у них тоже имелись причины?
…Сколько в Российской империи было рабочих? На этот вопрос статистика традиционно не дает ответа.
На 1 января 1914 г. численность городского населения составляла 18,6 млн человек[45]. На фабриках и заводах, горных и горнозаводских предприятиях и на транспорте было занято почти 4 млн. Правда, далеко не всегда работников шахт, приисков и заводов при них можно было отнести к горожанам. Еще 3 млн работали в легкой промышленности и 1,5 млн — в строительстве. 3,3 млн составляла загадочная категория «занятых в лесном деле и чернорабочих в промышленности, строительстве и на транспорте». Чернорабочие — это что, особая категория? С легкой промышленностью тоже не все понятно. Текстильщики, например, работали на фабриках — кто они? Далеко не все рабочие относились к числу городских жителей. Помните «Уральские сказы» Бажова? Их герои — не крестьяне, а рабочие: шахтеры, металлурги, камнерезы. Но горожанами их никак не назовешь: жили они в деревнях при заводах и рудниках, в своих избах, имели коров, огороды… Разве что землю не пахали, не говорит Бажов о таком.