«Подмастерья и ученики сидели вдоль большого стола…. Передо мной стояла тарелка с жидким крахмалом и стопка нарезанной по шаблону бумаги. Растопырив пальцы правой руки, я погружал их кончики в крахмал, а левой рукой тем временем подвигал к себе пять одинаковых полосок бумаги из стопки. Затем, пятью движениями, я смачивал полоски крахмалом — большим пальцем, указательным, средним и т. д. Сделав это, подавал все пять полосок рабочему, сидевшему по левую от меня руку. И это — все. Обмакнуть пальцы в крахмал, по очереди смазать пять полосок, подать их рабочему…
Однако работа эта была крайне изнурительной. Подмастерье получал сдельно, это был уже немолодой человек, может быть, обремененный семьей, естественно, что он старался выработать побольше. Но его производительность была в прямой зависимости от ловкости и неутомимости ученика… Мне установили оклад 10 копеек в день, и за это я должен был, не разгибая спины, почти что не имея времени вытереть со лба пот, долгие одиннадцать часов гнаться и гнаться за подмастерьем, который не терпел задержек.
Зато в субботу, проработав шесть дней на фабрике, я принес матери свою первую получку — полтинник. Десять копеек, по обычаю, были задержаны хозяином»[81].
Каков отец-благодетель! Платит ребенку по десять копеек в день, да еще и гривенник в неделю зажиливает. Прямо-таки символ «золотой России»…
На той же хлудовской мануфактуре четверть рабочих составляли дети до 12 лет, еще четверть — подростки с 12 до 18. Естественно, никаких скидок на возраст не делалось.
«Утомление, сопряженное с трудом на фабрике, было так велико, что, по словам земского врача, дети, подвергавшиеся какому-нибудь увечью, засыпали во время операции таким крепким, как бы летаргическим сном, что не нуждались в хлороформе»[82].
Собственно, так было везде, не только в России. Детскому труду на мануфактуре посвящен рассказ Джека Лондона «Отступник». Американский рабочий жил лучше европейского и намного лучше русского, но для семилетнего ребенка, по двенадцать часов стоящего у станка, вряд ли была какая-то разница.
Вернемся, впрочем, в Россию. Вот наши любимые сахарные заводы, 80-е годы XIX века.
«В квасильне, где более всего работают дети от 7 лет, у здорового, но непривыкшего человека через четверть часа разболится до обморока голова от невыносимой вони и сырости, которую издает квасящийся уголь… В костопальне дети от 7 лет (которые работают также 12 часов) ходят и распластывают горячую крупку, от которой пыль буквально покрывает их с головы до ног… В прачечной — девочки от 14 лет, совершенно голые, моют грязные от свекловичного сока салфетки в сильно известковой воде, от которой лопается у них кожа на теле…»
А вот почти двадцать лет спустя: Петербург, стекольный завод Ириновского промышленного общества. Производство и вредное, и опасное, и, как водится в России, если без механизации можно обойтись, то без нее и обходятся.
Условия там такие: главная печь помещается в большом сарае без окон, температура возле печи доходит до 60 градусов, ярчайший свет раздражает глаза. Никакого предохранения для зрения не существует, даже защитных очков. А зачем? Очки денег стоят, бьются, а мелюзги по казармам да по деревням немеряно, если что — новых привезут.
«Самый ужасный акт в производстве стекла, при котором работает масса детей, есть так называемая разделка стекла, которая производится двумя способами: выдуванием и тиснением… Орудием для выдувания служат железные трубки, длиною до 2 аршин, шириною около 3/4; вершка (примерно 140 на 3,15 см. — Авт.). Рабочие, преимущественно дети, через отверстие в крышке печи набирают горячую стеклянную массу… вращают все время ее руками, затем сильным напором легких выдувают стекло; труд этот “выдувальщика” требует особенно энергичной работы легких и является весьма тяжелым… Такая энергичная работа детских легких вызывает их преждевременное изнашивание и склонность к легочным заболеваниям»[83].
Итого за 1902 год на заводе, где работало всего 700 человек, было зарегистрировано (а сколько остались в безвестности?!) 38 случаев туберкулеза, 357 — воспаления дыхательных путей и 101 — других болезней органов дыхания, 191 обращение по поводу воспаления век, 311 — воспаления полости рта, 247 ожогов, 388 кожных заболеваний. Говорить о пенсиях и пособиях по болезни интересно — но стоит ли? Средняя продолжительность жизни рабочего-стекольщика равнялась 30 годам[84].
На спичечной фабрике братьев Кухтериных в Томске (построена в 1894 году) дети, начиная с 7–8 лет, работали на набивке коробков. Работали по 12–14 часов в день, с перерывом на обед и чай. За каждую упавшую спичку платили штраф. Норма для детей — 400 коробков[85]. При этом Кухтерины были у рабочих на хорошем счету и действительно относились к ним неплохо: и казармы хорошие (всего по четыре семьи в большой комнате), и вполне прилично кормили. Просто так было принято, вот и все…
Зачем фабрикант набирал детей? Ну, это же так просто! Дешевая и покорная рабочая сила (про треть зарплаты взрослого рабочего не забыли?). Выгода была настолько велика, что основные баталии шли не вокруг рабочего дня, а вокруг законодательства о детском труде. Правительство в кои-то веки задумалось о народном здоровье (правда, было это не при столь любимом монархистами Николае, а при его отце). Закон 1 июня 1882 г. запрещал принимать на работу детей до 12 лет, а от 12 до 15 ограничивал рабочий день 8 часами, запрещал ночную работу и работу в воскресные дни, а также детский труд на вредных производствах.
И сразу же начались оговорки: хозяева клялись и божились, что никак не могут обойтись в своем деле без этих ценнейших специалистов. В результате они сперва добились отсрочки введения закона до мая 1884 года. Затем министр финансов дал разрешение «в случае надобности» на труд ребятишек от 10 до 12 лет и ночную работу подростков до 15 (правда, не больше четырех часов, но кто там, в цехах, считать-то будет?).
В 1887 году был принят эпохальный закон о воспрещении ночной работы подростков до 17 лет и женщин, но… только на вредных работах в фарфоровом и спичечном производстве (никакой охраны труда, естественно, там не было). И лишь в 1897 году этот закон был распространен на мануфактуры. А как же зеркальные производства с их ртутью, как заводы серной кислоты?
Впрочем, уже в 1890 году появились… что? Правильно, послабления. В случае производственной необходимости рабочий день для детей увеличивался до 9 часов, а в стеклянном производстве их можно было ставить в ночную смену (6 часов — но кто проверять станет?). Надо ли особо оговаривать, что исключение тут же стало повсеместным и постоянным? Платить в три раза меньше — разве это не самая настоятельная производственная необходимость?
Адольф Тайми, с воспоминаний которого началась эта глава, работал на коробочной фабрике в 1991 году, по одиннадцать часов в день, а было ему десять лет — за 10 копеек в день. Как видим, закон — сам по себе, труд — сам по себе.
О. Тихон Шевкунов. «Как бы то ни было, можно без всякого преувеличения утверждать, что примерно с конца нулевых годов ХХ века уровень жизни рабочих в Российской империи был таким, о каком приходилось только мечтать последующие десятилетия».
Что, в самом деле?
«Сбережение народа»
Так называется глава, посвященная медицине. Заголовок звучит прекрасно и возвышенно — пока не окунешься в частности. После чего перемещается в жанр черного юмора.
О. Тихон Шевкунов. «Главное достояние страны — ее народ. За годы царствования Николая II население России выросло на пятьдесят миллионов человек! Такой небывалый ни раньше и ни позднее в нашей истории прирост населения страны означает, что принципиальным образом изменилось благосостояние народа. Разительно улучшилось здравоохранение, резко уменьшилось количество младенческих и детских смертей, поднялись качество и продолжительность жизни».
А точно прирост населения означает именно это? Может быть, у данной задачи есть и другое решение?
О приросте в сельских общинах мы уже писали, не станем повторяться. Изменение благосостояния как-то в глаза не бросается совершенно. Наоборот — деревня стала голодать чаще, реальная заработная плата рабочих упала. Что касается рождаемости… Вот один пример (если о. Тихону можно про Косыгина, то почему мне нельзя что-то подобное?).
Итак, рассказ рабочего Харьковской губернии о своем детстве.
«Отец мой был чернорабочий, а нас, детей, было восемь человек. Мать — домохозяйка. Я помню хорошо одно: мы всегда были голодны, в хате постоянно стоял плач голодных малышей. Они на все лады просили хлеба. Отец приходил с работы поздно вечером и приносил на свой заработок, если он его имел, одну черную хлебину. Больше у нас ничего не было. Мать разрезала хлеб на маленькие кусочки и поровну делила между нами. Затем давала по чашке чаю с молоком, но без сахара. Все это мы съедали мгновенно и ни в какой мере не наедались…»[86]
В конце концов, отец умер. Рабочий говорит, что спасла их от гибели советская власть, не уточняя: то ли паек им выделили как бедной семье, то ли в детдом малышей забрали. И вот вопрос: зачем человек, который и себя-то не может прокормить, плодит столько детей? Предохраняться не умеет? Или расчет был на то, что шесть из восьми умрут, а двое останутся? И ему просто не повезло — выжило восемь?
Надо ли радоваться такой многодетности? Куда еще плодиться населению, если и тех, кто есть, не прокормить?
Ладно, мы не о рождаемости, мы о медицине.
О. Тихон Шевкунов. «По числу врачей Россия занимала второе место в Европе и третье в мире».