Во время отступления из Галиции издан был секретный приказ верховного главнокомандующего: пороть солдат розгами за дезертирство и другие преступления. Солдат Пирейко рассказывает: “Стали пороть солдат розгами за самый мельчайший проступок, например за самовольную отлучку из части на несколько часов, а иногда просто пороли для того, чтобы розгами поднять воинский дух”. Уже 17 сентября 1915 года Куропаткин записывал, ссылаясь на Гучкова: “Нижние чины начали войну с подъемом. Теперь утомлены и от постоянного отступления потеряли веру в победу”.
В это же приблизительно время министр внутренних дел отзывался о находящихся в Москве 30 000 выздоравливающих солдат: “Это буйная вольница, не признающая дисциплины, скандалящая, вступающая в стычки с городовыми (недавно один был убит солдатами), отбивающая арестованных и т. д. Несомненно, что в случае беспорядков вся эта орда встанет на сторону толпы”. Тот же солдат Пирейко пишет: “Все поголовно интересовались только миром… Кто победит и какой будет мир — это меньше всего интересовало армию: ей нужен был мир во что бы то ни стало, ибо она устала от войны”».
А ведь это всего-навсего осень 1915 года, прошел лишь год войны, и уже такой блистательный результат! На фронте росло глухое недовольство. Вдобавок ко всему в чью-то умную голову пришла идея отправлять на позиции разного рода «неблагонадежный элемент» — радикально настроенных студентов, забастовщиков. Это было все равно, что подкинуть огоньку в ворох соломы.
«…Первоначально разрозненные революционные элементы тонули в армии почти бесследно, — пишет Троцкий. — Но по мере роста общего недовольства они всплывали. Отправка на фронт, в виде кары, рабочих-забастовщиков пополняла ряды агитаторов, а отступления создавали для них благоприятную аудиторию. “Армия в тылу и в особенности на фронте, — доносит охранка, — полна элементами, из которых одни способны стать активной силой восстания, а другие могут лишь отказаться от усмирительных действий”. Петроградское губернское жандармское управление доносит в октябре 1916 года, на основании доклада уполномоченного Земского союза, что настроение в армии тревожное, отношения между офицерами и солдатами крайне натянутые, имеют место даже кровавые столкновения, повсюду тысячами встречаются дезертиры. “Всякий, побывавший вблизи армии, должен вынести полное и убежденное впечатление о безусловном моральном разложении войск”»[128].
Осенью 1916 года армия была на грани восстания. Ситуацию отчасти разрядил знаменитый «Приказ № 1» — о введении демократических порядков, создании солдатских комитетов и пр. С одной стороны, он окончательно разложил армию, с другой — на год отсрочил полный ее развал. И то — осенью 1917 года армия развалилась, но все же не взорвалась. А вот на флоте офицеров топили еще весной семнадцатого — но на флоте и порядки жестче армейских, и офицеры считают себя суперэлитой вооруженных сил. А если учесть, что Балтийский флот в боевых действиях не участвовал, трудно даже представить себе, что творилось на кораблях…
Настроения в тылу были примерно такими же, как и на фронте. Всем было уже всё равно, чем закончится война — победой или поражением, лишь бы кончилась хоть как-нибудь. А ведь и правда: что изменится в жизни русского рабочего или крестьянина в случае хоть первого, хоть второго? Да ничего! Зато мужчины вернутся, бабам не надо будет на пашне надрываться.
А из дому шли письма… А в тылу проводилась Столыпинская реформа…
Из прошения крестьянок-солдаток с. Браницы императрице Александре Федоровне. 10 октября 1916 г.
«Нашими односельчанами, сельским старостою… и другими до 50 человек, владеющими земельными наделами от 20 до 40 дес., возбуждено ходатайство перед Черниговской землеустроительной комиссией о выделении их из нашего общества на отдельные отрубные участки. А так как наша земля местами чернозем, серопесчаная и низменная, каковая разделена на три части, из коих попеременно две под посевом, а третья под паром… то для этих участков вышепоименованными лицами намечена самая лучшая общественная земля. Несмотря на то что наши мужья и сыны в настоящее время сражаются на войне и мы остались одни беззащитные женщины с малыми детьми, а также и на то, что общество наше, более 1000 хозяев, не дало согласие на это выделение, так как большинство их владеет участками от 1 до 1/2 дес. и если при выделении придется получить участок на болоте или песке, то значит нужно остаться навсегда нищим и обиженным…
Для получения согласия на то общества землемер приказал нашему сельскому старосте посылать к нему на квартиру по 10 человек для подписи, когда же землемер узнал, что все общество не согласно подписываться на означенное выделение, то объявил обществу, что кто не подпишется и не укажет своего участка земли, тот будет лишен навсегда своего земельного надела. Желая, чтобы наши мужья и сыновья, коих Господь удостоит возвратиться с поля брани живыми, застали свои собственные участки в таком виде, в каком они их оставили, уходя на войну, мы, как жены их и матери, вынуждены были не допустить означенную комиссию к производству упомянутого выделения, причем одна из наших солдаток, Домникия Острянкина, заявила комиссии, что теперь не время делить землю на участки, так как наши мужья и сыны на войне, а лучше отложить это дело до окончания войны, за что урядник приказал нашему сельскому старосте С. Костенко заключить Острянкину в карцер. Видя неправильное постановление урядника, мы начали протестовать против этого и защищать Острянкину, вследствие чего и нас некоторых женщин арестовали и препроводили в козелецкую тюрьму для 6-месячного заключения, оставив наши крохотные хозяйства с малыми детьми на произвол судьбы; благодаря только главному начальнику Киевского военного округа Троцкого, по приказанию которого нас через некоторое время освободили, но и то не всех; вышеупомянутую же Острянкину освободили после ее там умопомешательства…»[129]
Когда ж столыпинскому «успешному крестьянину» и обнести односельчан, как не во время войны? С бабами-то справиться проще. Землемеру и уряднику можно за такое дело и «барашка в бумажке» поднести. Счастье солдаток, что кто-то «капнул» начальнику военного округа — надо полагать, кто-нибудь из случайно узнавших о том безобразии фронтовых офицеров. А как вы думаете: мужья этих женщин на фронте, прочитав письмецо из дому, — они, конечно, с удвоенным энтузиазмом ринутся в бой «за Веру, Царя и Отечество», ради Константинополя и черноморских проливов? Зная, что их семьи не пропадут, будет им от государства прокорм и защита.
Почему-то я нисколько в этом не сомневаюсь.
Пир во время чумы
Но были в России силы, жившие по поговорке «Кому война, а кому мать родная».
О. Тихон Шевкунов. «Экономика России выдерживала колоссальное напряжение, несмотря на гигантский рост военных расходов с 1 миллиарда 655 миллионов рублей в 1914 году до 14,5 (!) миллиарда в 1916-м. Да, внутренний и внешний долг России к февралю 1917 года вырос до 13,8 миллиарда рублей. Но такая же ситуация сложилась во всех без исключения воюющих к тому времени странах…»
Но остальные воюющие страны все-таки воевали за свои интересы. Да и значительная часть внешнего долга России приходилась как раз на союзников по Антанте. А вот что выдержала и чего не выдерживала российская экономика и почему были такие колоссальные военные расходы — тут вопрос интересный.
Начиная с 1910 года казенные заводы регулярно проваливали военные программы, и Россия вступила в Первую мировую войну абсолютно к ней неподготовленной. Мобилизационного запаса снарядов хватило на четыре месяца, а потом русские солдаты с тоскливым ужасом слушали немецкую канонаду, на которую им нечем было ответить. Мобзапас винтовок был около 5 млн штук, притом что число мобилизованных первой очереди насчитывало 7 млн человек. Уже к ноябрю 1914 года дефицит винтовок достигал 870 тысяч, а промышленность могла дать не более 60 тысяч штук ежемесячно. Люди были, но не было оружия.
«Выручили» — если можно так сказать — частные военные заводы. Они-то снаряды давали, но… в три — пять раз дороже, чем казенные, внося свой нескромный вклад в 14-миллиардный военный бюджет. Созданное весной 1915 года Особое совещание по обороне распределяло заказы с щедростью необыкновенной — представляете, какие там были «откаты»? Московское текстильное товарищество Рябушинского официально имело 75 % чистой прибыли (а сколько неофициально?). Но это еще скромненько, а у тверской мануфактуры было уже 111 %, меднопрокатный завод Кольчугина принес за 1915–1916 годы свыше 12 млн прибыли при основном капитале в 10 млн. Капиталисты наживались на войне с редкостным бесстыдством, высасывая госбюджет с ненасытностью вампиров.
Тогда-то и состоялся знаменитый разговор императора с начальником Главного артиллерийского управления генералом Маниковским, который следовало бы высечь в граните:
«Николай II: На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.
Маниковский: Ваше Величество, они и без того наживаются на поставке на 300 %, а бывали случаи, что получали даже более 1000 % барыша.
Николай II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.
Маниковский: Ваше Величество, но это хуже воровства, это открытый грабеж.
Николай II: Все-таки не нужно раздражать общественное мнение»[130].
В словах царя, впрочем, тоже была своя сермяжная правда. Если бы Маниковский начал слишком активно выступать против «самодеятельности общества», его бы оперативно и торжественно похоронили или, скажем, сляпали обвинение и отдали под суд. И все бы пошло по-прежнему, но уже с другим человеком во главе Главного артиллерийского управления. А кто бы стал преемником — это еще вопрос. Возможно, общество продавило бы свою кандидатуру, а у него интерес был один: плевать на профессионализм, лишь бы не мешал наживаться.