В критический момент женское очарование помогало русским царицам вести за собой солдат. Свергая супруга, незадачливого Петра III, Екатерина лично скакала ловить его особу в мундире офицера Преображенского полка. Дочь Петра I, Елизавета, устраивая свой переворот против двоюродной сестры Анны, надела на платьишко тяжеленную кавалерийскую кирасу, явилась в казармы преображенцев и повела их Зимний брать. И гвардейцы грозились за матушку всех убить или самим умереть.
Алиса Гессен-Дармштадтская чрезвычайно гламурно фотографировалась в военной форме лейб-гвардии Уланского Ея Величества полка, но представить, что она может повести солдат на спасение любимого мужа, можно только в наркотическом бреду. Главное же, что ни одну из своих основных обязанностей она не выполнила. Единственному сыну передала унаследованную от бабушки королевы Виктории гемофилию, отчего царевич Алексей истекал кровью при малейшем ушибе.
Обаяния Александра Фёдоровна лишена начисто, что видно даже по фотографиям. Чтобы найти снимок, где она улыбается, надо очень постараться. Сев на престол, Алиса меняться отказалась категорически и осталась в России чужой до самого печального конца своей семьи.
Мать Николая II Мария Фёдоровна (в девичестве датская принцесса Дагмара) со своими задачами справлялась. Была всеобщей любимицей и родила четверых сыновей, из которых до 1917 года дожили двое, причём со здоровьем и у Николая, и у Михаила было всё замечательно. Да и Георгий обещал жить долго и счастливо, не подхвати в юности туберкулёз.
Почти что единственной женщиной, с которой Мария Фёдоровна не смогла найти общего языка, стала её невестка. Как, впрочем, и с подавляющим большинством всех, с кем встречалась. Мать последнего царя и его отец — император Александр III понимали, в кого влюбился наследник, и препятствовали их браку до последнего. Песня Леонида Дербенёва со словами «жениться по любви не может ни один, ни один король» появилась много позже, но суть её была известна. Наверное, Николаю тоже, но он наплевал на государственные интересы ради своих нежных чувств. Свадьба состоялась, когда Александр III уже умирал и для коронации нового императора требовалось, чтобы с ним стояла хоть какая-то супруга. К 1917 году Александра Фёдоровна превратилась во всеобщий аллерген, и ненависть к ней немало способствовала падению монархии.
В решающий момент императрица тоже оказалась беспомощной. Даже правильный совет лично возглавить войска в Пскове она подала мужу в виде робкого вопроса, а завершила длинную слезливую телеграмму вот так:
«Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них. О, мой святой страдалец! Всегда с тобой неразлучно твоя Жёнушка. Пусть этот образок, который я целовала, принесёт тебе мои горячие благословения, силу, помощь. Носи Его, если даже и неудобно, ради моего спокойствия»[175].
Что уж говорить: не Феодора, не Екатерина и не Елизавета!
Империя розовых пони
Согласно господину Шевкунову, неземного гуманизма переполнены не только императорская чета, но и вся вертикаль власти. Российская империя у него благостна, как страна розовых и прочих пони из доброго американского мультика «Дружба — это чудо». Иногда нужная картинка достигается с помощью проверенного обрезания, переходящего в прямой обман. Например, в описании восстания Волынского полка, которое потянуло за собой переход на сторону революции всего Петроградского гарнизона. Следите за руками:
«Первые известия о волнениях в столице император получает только вечером 25 февраля. В 18.08 в ставку приходит секретная телеграмма от командующего войсками Петроградского военного округа генерала Хабалова: “Доношу, что 23 и 24 февраля, вследствие недостатка хлеба, на многих заводах возникла забастовка… Оружие войсками не употреблялось, четыре чина полиции получили неопасные поранения. Сегодня попытки рабочих проникнуть на Невский успешно парализуются. Прорвавшаяся часть разгоняется казаками”»[176].
В ответ следует приказ: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны с Германией и Австрией. Николай»[177].
«К концу дня ситуация в Петрограде, казалось, снова нормализовалась. На совещании социалистов в квартире Керенского велись упаднические речи: Всё кончено. Власть опять победила!»[178]
Царь отдаёт приказ прекратить беспорядки, и ситуация нормализуется. Интересно, каким образом? Святым Духом или в хронике событий что-то пропущено?
Как вы уже поняли, пропущено то, что Хабалов выполнил царское повеление, и войска начали стрелять. О чём и сообщает Охранное отделение:
«Сегодня, 26 февраля, в 31/2 часа дня, близ городской думы собралась толпа, по которой было произведено три залпа холостыми патронами, после чего толпа рассеялась. В то же время происходила стрельба боевыми патронами по Литовской улице, где были раненые. Значительные скопища, стекавшиеся из разных улиц на Знаменскую площадь, также были встречены боевой стрельбой, в результате чего оказались убитые и раненые.
Помимо сего, стрельба боевыми патронами производилась на углу Невского и Владимирского проспектов, где собралась толпа в количестве около 1000 человек, я также на углу Невского проспекта и Садовой улицы, где скопище достигло приблизительно 5000 человек. В последнем пункте убитых и раненых на месте не оказалось, так как толпа, по-видимому, унесла их с собой.
В 41/2 часа дня Невский проспект на всем его протяжении был очищен от толпы, причем на Знаменской площади чинами полиции подобрано около 40 убитых и приблизительно столько же раненых. Одновременно на углу Итальянской и Садовой улиц обнаружен труп убитого прапорщика лейб-гвардии Павловского полка с обнаженной шашкой в руке; личность и обстоятельства, при которых он погиб, выясняются.
В 5 часов дня на углу 1-й Рождественской улицы и Суворовского проспекта произведённым войсками по собравшейся толпе залпом 10 человек было убито и несколько человек ранено, причем часть их, по-видимому, унесена их товарищами»[179].
Далеко не все военные стреляют по демонстрантам. Некоторые бьют поверх голов, а часть Павловского полка открывает огонь по полиции. Министр внутренних дел Александр Протопопов писал:
«В начале пятого часа Невский был очищен, но отдельные участники беспорядков, укрываясь за угловыми домами, продолжали обстреливать воинские разъезды. Около шести часов вечера четвёртая рота Павловского полка, возмущённая участием учебной команды того же полка в подавлении беспорядков, самовольно пошла с оружием под командой унтер-офицера навстречу учебной команде, желая с ней расправиться, но, встретив разъезд конных городовых, открыла по нему огонь, причем один городовой убит, другой ранен. Затея эта рота возвратилась в свои казармы, куда явился батальонный командир полковник Экстен, который был ранен. По сему поводу производится расследование военными властями. Рота усмирена вызванными преображенцами»[180].
На следующий день поднимается Волынский полк. Согласно митрополиту Тихону, вот так:
«27 февраля унтер Кирпичников выстрелом в спину убивает своего командира, штабс-капитана Лашкевича, призывавшего солдат оставаться в казармах. Тимофей Кирпичников становится “первым героем Великой революции” и получает боевую награду, дающуюся за личный героизм на поле боя, — Георгиевский крест. В войсках вспыхивает бунт. Солдаты Волынского полка отказываются подчиняться командирам и агитируют в других воинских подразделениях. Военные, как лавина, тысячами присоединяются к демонстрантам»[181].
Это уже не замалчивание неудобных моментов, а прямая подтасовка. Солдаты выступили не потому, что от них требовали оставаться в казармах, а потому, что не желали расстреливать демонстрантов. О чём и вспоминал потом участник бунта Константин Пажетных.
«Унтер-офицер Кирпичников прочитал нам приказ — завтра снова построить команду в 7 часов утра. В это время в темном отдаленном уголке казармы собрались восемнадцать человек — более активных рядовых, несколько взводных и отделенных командиров из нижних чинов, горячо обсуждали положение, и все восемнадцать бесповоротно решили: завтра повернем все по-своему! Наметили программу действий: команду построить не в 7 часов утра, как приказал штабс-капитан Лашкевич, а в 6 часов, за это время привлечь на свою сторону всю команду… Уже забрезжил свет, когда все восемнадцать тихо, в несколько минут разошлись по местам.
27 февраля в 6 часов утра команда в 350 человек уже была построена. Выступил Кирпичников, обрисовал общее положение и разъяснил, как нужно поступать и что надо делать. Агитации почти не потребовалось. Распропагандированные солдаты как будто только и ждали этого, и все бойцы изъявили твердое согласие поддержать рабочих.
— Смерть, так смерть, — говорили они, — но в своих стрелять не будем.
В это время в коридоре послышалось бряцание шпор. Команда насторожилась и на минуту замерла. Вошел прапорщик Колоколов, бывший студент, недавно присланный в полк. На его приветствие команда ответила обычным порядком. Вслед за ним вошел командир Лашкевич. Все насторожились. Воцарилась тишина.
На приветствие “здорово, братцы! ” грянуло “ура” — так мы раньше договорились. Когда затихло “ура”, Лашкевич как будто что почуял, но повторяет еще раз приветствие. И опять снова раздается могучее и грозное “ура”.
Лашкевич обращается к унтер-офицеру Маркову и гневно спрашивает, что это означает. Марков, подбросив винтовку на руку, твердо отвечает: “«Ура» — это сигнал к неподчинению вашим приказаниям! ”