No one pretends that democracy is perfect or all-wise. Indeed, it has been said that democracy is the worst form of Government except all those other forms that have been tried from time to time; but there is the broad feeling in our country that the people should rule, continuously rule, and that public opinion, expressed by all constitutional means, should shape, guide, and control the actions of Ministers who are their servants and not their masters.
(«Никто не притворяется, что демократия — идеал или ответ на все вопросы. Более того, было сказано, что демократия является наихудшей формой правления, за исключением всех тех других форм, которые применялись время от времени; однако в нашей стране распространено мнение, что править должен народ, править продолжительно, и что именно общественное мнение, выражаемое всеми конституционными способами, должно оформлять, направлять и контролировать действия министров, которые являются их слугами, а не хозяевами».)
Ответ Смирнова умилил незамутнённой и прямо-таки девственной наглостью:
«— Я обрезал цитату.
— «Обрезать» — хорошее слово. Но вы её так обрезали, что получилось наоборот. Он сказал, что это лучшее из всего, что есть, хотя и не очень хорошее. А вы говорите, он сказал, что это ужасно и всё, точка.
— Вы знаете, бывает так, что читаешь какое-то стихотворение и понимаешь, что только одно четверостишье там гениальное, а всё остальное много хуже.
— То есть вы его решили поправить?
— Да. Немножко».
Вот и владыка немножко. А потом ещё немножко. И так по всей книге.
Клеймо царю от Колчака
Единственный род войск русской армии, где митрополит называет конкретные цифры, — авиация. И в лекциях, и в фильме, а в книге даже дважды — на страницах 47 и 117, он утверждает, что к началу Первой мировой войны российская авиация была самой многочисленной в мире. Ведь «в ней насчитывалось 263 самолёта, притом что в Германии их было 232, в Англии — 258, во Франции — 156»[212].
Действительно, по штатному расписанию Императорские военно-воздушные силы должны были включать в себя 8 крепостных отрядов с 8 самолётами каждый, 31 корпусный отряд по 6 машин и некоторое количество аэропланов в учебных центрах. Только это к началу войны. А потом?
«К 1917 году у нас уже было 1500 аэропланов. Представляете, что это такое? — восхитился владыка на лекции в Екатеринбурге. — А в 5-й серии фильма про гибель империи напомнил (2.06—2.10): — Вот те самые кожанки, которые потом носили комиссары, предназначались для лучшего тогда в мире воздушного военного флота Российской империи».
С учётом учебных и неисправных почти верно, но всё же: сколько аэропланов у нас произвели? И сколько их отправили в бой враги и друзья?
В книге Шевкунова про достижения авиапрома Николая II особо не распространяется и правильно делает. Потому что если Великобритания в 1914–1917 гг. выпустила 22 421 самолёт (1918-й, как и договорились, не учитываем!), Франция — 27 494, Германия — 33 054[213], а Россия?
Опять открываем чтимого митрополитом Поликарпова. И читаем, что императорская авиация получила за войну всего 3761 аэроплан. Да и то в основном с импортными двигателями:
«В 1914–1916 гг. заводы, действовавшие в России, дали авиации треть нужных ей двигателей. За ноябрь 1915 — ноябрь 1916 г. было доставлено из Франции и Англии 1184 двигателя; с русских заводов — около 500. В момент наивысшего развития русская промышленность дала в 1916 г. 1769 самолетов (666 моторов). В Германии в тот же год выпуск самолетов достиг 8182 (7823 двигателя), во Франции — 7549 самолетов и 16 875 моторов, в Великобритании — с июля 1915 по февраль 1917 г. — 7131; при этом треть моторов для английских самолётов поступала из Франции. Но и такое сравнение хромает, поскольку в значительной части русские показатели и по моторам, и по самолётам относятся к сборке из готовых деталей и узлов. Разработкой авиационных двигателей занимались в лабораториях и мастерских Кораблестроительного отделения Петроградского Политехнического института, но оставалось в силе суждение М.В. Алексеева: “Главная причина слабого развития авиации у нас — это отсутствие двигателей. В этом отношении мы беспомощны. Корпуса аппаратов мы делаем, а «души» их — моторы — производить не можем”.
По сути, в России научились делать только планеры самолётов и пропеллеры. Собственной конструкторской школы по двигателям не существовало. Оставалось неосвоенным производство приборов, авиационного вооружения, электрооборудования, радиаторов, алюминиевого литья, специальных сталей. И всё же за годы войны авиация получила 3761 самолёт отечественного изготовления»[214].
Подавляющее большинство машин было иностранных марок. В основном союзных, но иногда и на базе трофейных. Например, разведчиков-бомбардировщиков «Лебедь-XII» выпустили свыше 200, но это германские «Альбатросы» с французскими моторами. Свои среди серийных — летающие лодки М-5 и М-9 Дмитрия Григоровича. Этих гидропланов собрали около 300, причём часть уже при большевиках. Ну и конечно, бомбардировщик «Илья Муромец» Игоря Сикорского.
Сикорский без сомнения гений авиастроения, а «Илья Муромец» — самолёт эпохальный, к началу войны крупнейший в мире и единственный четырёхмоторный. Но сколько их было? И как долго этот воздушный корабль оставался непревзойдённым?
Различные модификации «Муромца» с моторами мощностью 400–660 л.с. (приходилась ставить, какие были, в основном импортные) развивали скорость от 105 до 135 км/ч и брали 350–500 кг бомб. К началу войны все имеющиеся самолёты не были готовы воевать и первый бомбардировщик вылетел на боевое задание 14 февраля 1915 года. А уже 29 августа первый вылет совершили итальянские машины «Капрони-32» с почти такими характеристиками: моторы 450 л.с., скорость 137 км/ч, бомбовая нагрузка 350 кг. Следующими начали применять самолёты того же класса германцы. Их бомбовозы «Гота», поступившие в войска в 1916 году, имели моторы до 520 л.с., скорость 135 км/ч и несли тоже до 500 кг бомб.
Дотошные исследователи могут напомнить, что последняя модификация Сикорского с четырьмя французскими двигателями 880 л.с. несла уже 800 кг бомб (теоретически поднимала 1,4 т, но тогда топлива хватило бы только на взлёт и посадку), однако и конкуренты не стояли на месте. Итальянский «Капрони-44» и британский «Хенли-Пейдж» могли слетать во вражеский тыл с 900 кг бомб, а собранные в Германии гиганты «Цеппелин-Штаакен» за раз скидывали на Лондон по 2 т и больше.
При этом германцы собрали до конца войны свыше 500 тяжёлых бомбардировщиков всех типов. У итальянцев с британцами счёт шёл тоже на многие сотни. Российские заводы же собрали лишь 80 «Муромцев», из которых 18 — уже при большевиках. Не случись революции, выпустили бы побольше, но не намного. Контракт с авиапредприятиями на 1917 год предусматривал поставку 40 машин. Поскольку французских моторов по 220 л.с. не хватало, на 25 их предполагалось устанавливать только по два, а остальные заменять отечественными по 150 л.с. Отчего боевая нагрузка, естественно, снижалась.
Может быть, с автомобильным транспортом дела обстояли лучше? Данные Поликарпова не радуют:
«О 20 тысячах “автомашин” в действующей армии к сентябрю 1917 г. сообщал статистический сборник 1925 г. (по материалам Ставки). Автомашинами в этом случае именовались и мотоциклы с самокатами (велосипедами. — Ю.Н.), но не действительное наличие, а количество, положенное войскам по штатам. К началу 1916 г. автомобилей разного назначения имелось в наличии 5283, и ожидалось, по условиям сделанных заказов, поступление до середины 1917 г. еще 4946 шт., в том числе российского производства — 1926 шт.»[215].
Французы, имея в 1914-м 6 тысяч автомобилей, используемых для военных нужд, имели в 1917 году свыше 90 тысяч, притом что их армия была куда меньше по численности. Даже если вычесть производство 1918 года — отставание России сильнейшее и не могло быть ликвидировано ни при каких обстоятельствах. Разве что кто-то считает, что, произведя за полтора года 2 тысячи автомобилей, государь за последующие полтора, помолившись, поднимет производство в 50 раз.
Ладно, самолёты с автомобилями — дело сложное и новое. Но уж с винтовками-то точно всё было в порядке? Их-то до последнего года аж 3,3 млн наклепали!
Действительно наклепали. Только вот мобилизовано было солдатиков почти 15,4 млн, потому, несмотря на поставки почти 2,5 млн из-за границы, не хватало.
Проблемы с винтовками и патронами начались одновременно с артиллерийскими. О чём и вспоминал после ухода с поста президента Финляндии маршал Карл Маннергейм, командовавший в начале Первой мировой Отдельной гвардейской кавалерийской бригадой:
«В конце ноября 1914 года я посетил командующего нашим армейским корпусом генерала Безобразова, с которым был хорошо знаком. Его пессимистический взгляд на ситуацию чрезвычайно удивил меня. “Скоро нам придется драться просто дубинами”, — предсказывал он. Временами поступление боеприпасов было действительно скудным, нас призывали экономно расходовать заряды, в особенности — беречь артиллерийские снаряды. До сих пор считалось, что причиной этого были затруднения в доставке боеприпасов. От генерала я услышал, что в действительности все обстояло несколько иначе. Он мне объяснил много разных вещей. Оказалось, резервы мирного времени истощены, а промышленность, которой не хватало сырья, техники и специалистов, не в состоянии быстро удовлетворить потребности, соответствующие военной обстановке»[216].
Ему вторит Головин:
«Трудно на словах передать всю драматичность того положения, в котором оказалась Русская армия в кампанию 1915 г. Только часть бойцов, находящихся на фронте, была вооружена, а остальные ждали смерти своего товарища, чтобы, в свою очередь, взять в руки винтовку. Высшие штабы изощрялись в изобретениях, подчас очень неудачных, только бы как-нибудь выкрутиться из катастрофы. Так, например, в бытность мою генерал-квартирмейстером 9-й армии я помню полученную в августе 1915 г. телеграмму штаба Юго-Западного фронта о вооружении части пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукоятки; предполагалось, что эти роты могут быть употребляемы как прикрытие для артиллерии. Фантастичность этого распоряжения, данного из глубокого тыла, была настолько очевидна, что мой командующий, генерал Лечицкий, глубокий знаток солдата, запретил давать дальнейший ход этому распоряжению, считая, что оно лишь подорвет авторитет начальства. Я привожу эту почти анекдотическую попытку ввести “алебардистов” только для того, чтобы охарактеризовать ту атмосферу почти отчаяния, в которой находилась Русская армия в кампанию 1915 года»