«Подготовка операции в Шампани велась с большим напряжением: введены были в дело 53 лучшие дивизии, а у Артуа — 14 английских дивизий. Сосредоточена была масса артиллерии (около 5000 орудий), для подвоза к которой боевых припасов проложены были новые дороги. Штурму в Шампани предшествовала 7-дневная артиллерийская подготовка, потребовавшая расхода до 3 млн снарядов. 25 сентября французы бросились в атаку. В первые 2 дня Германский фронт в Шампани был прорван на протяжении 25 км, на 10–15 км в глубину. Было захвачено в плен 25 тыс. германцев и 150 орудий. Но затем союзники наткнулись на вторую германскую позицию, устроенную частью на обратных скатах, частью замаскированную лесами и потому не тронутую артиллерийским огнём. Пришлось вновь приступить к методической подготовке штурма второй позиции уже под огнём германской артиллерии… Операция в конце сентября на Западном фронте являлась уже запоздалой для улучшения русского положения, и подготовка её велась так медленно, что германцам удалось перебросить вновь несколько дивизий с востока на запад. 3 германских корпуса были взяты с Русского фронта, причем пленные показывали, что они в 3 1/2; суток были доставлены в Шампань из Белостока»[246].
Зайончковский справедливо пишет, что наступление англо-французов началось с опозданием и не позволило русской армии отбить потерянные территории. Однако в то же время признаёт спешную переброску германских войск во Францию из Белоруссии, где они наступали в сентябре. Зато Шевкунов отрицает её вообще:
«Как только немцы начинали наступление на западе, мы по мольбам и требованиям союзников атаковали на востоке, оттягивая на себя немецкие силы, русской кровью заливая бреши западных партнёров… А когда для России наступали трудные времена, немцы делали беспроигрышную ставку на то, что французы и англичане будут не столь отзывчивы к призывам бедствующего союзника. Они не ошиблись. В дни германских атак на русском фронте армии Антанты предпочли отсиживаться в окопах. Русским пришлось отступать, с боями сдавая город за городом»[247].
Митрополит даже не заметил, что обличил своего любимого героя точно в стиле советской пропаганды. Читателям остаётся гадать: кем был царь, который раз за разом безропотно спасает западных партнёров, столь же регулярно получает взамен чёрную неблагодарность и безропотно терпит? Блаженный идиот? Или лакей парижских и лондонских бар?
На самом деле, отсиживаясь в окопах, союзники в мае-июне и сентябре-октябре 1915-го потеряли свыше 400 тысяч убитыми, ранеными и пленными, а немцы — порядка 210 тысяч, но это, конечно, ерунда. По сравнению с гением Николая II, стиль руководства которого ярко описал командующий Юго-Западным фронтом Алексей Брусилов:
«В конце апреля я получил извещение от Алексеева, что государь с супругой и дочерьми едет в Одессу для смотра Сербской дивизии, формировавшейся из пленных австрийских славян, и что мне приказано его встретить в Бендерах 30 апреля. Сначала я поехал прямо в Одессу, дабы предварительно ознакомиться с Сербской дивизией и с положением дел в этом округе, так как этот округ был мне совершенно неизвестен, тогда как Киевский я близко знал. В Сербской дивизии было, насколько мне помнится, около 10 тысяч человек с большим количеством бывших австрийских офицеров. Выглядела она хорошо и жаловалась лишь на отсутствие артиллерии, которая для неё формировалась, но не была еще готова. На следующий день я встретил царя в Бендерах на дебаркадере; он произвёл там смотр формировавшейся пехотной дивизии. Смотр прошел по общему шаблону, и в тот же день царь поехал дальше, в Одессу.
Так как я там должен был присутствовать при встрече, а мой вагон не мог быть прицеплен к царскому поезду, то генерал Воейков пригласил меня к себе в купе. Царя сопровождали, как и во все предыдущие поездки, дворцовый комендант Воейков, исполнявший обязанности гофмаршала князь Долгорукий, начальник конвоя граф Граббе и флаг-капитан адмирал Нилов. Все эти лица ничего общего с войной не имели, и меня как прежде, так и теперь удивляло, во-первых, что царь в качестве верховного главнокомандующего уезжает на продолжительное время из Ставки и, очевидно, в это время исполнять свои обязанности верховного вождя не может, а во-вторых, если уж он уезжал, то хотя бы для декорума ему нужно было брать с собой какого-либо толкового офицера Генерального штаба в качестве докладчика по военным делам. Связь же царя с фронтом состояла лишь в том, что он ежедневно по вечерам получал сводку сведений о происшествиях на фронте. Думаю, что эта связь чересчур малая; она с очевидностью указывала, что царь фронтом интересуется мало и ни в какой мере не принимает участия в исполнении столь сложных обязанностей, возложенных по закону на верховного главнокомандующего. В действительности царю в Ставке было скучно. Ежедневно в 11 часов утра он принимал доклад начальника штаба и генерал-квартирмейстера о положении на фронте, и, в сущности, на этом заканчивалось его фиктивное управление войсками. Всё остальное время дня ему делать было нечего, и поэтому, мне кажется, он старался всё время разъезжать то в Царское Село, то на фронт, то в разные места России, без какой-либо определённой цели, а лишь бы убить время. В данном случае, как мне объяснили его приближённые, эта поездка в Одессу и Севастополь была им предпринята главным образом для того, чтобы развлечь своё семейство, которому надоело сидеть на одном месте, в Царском Селе»[248].
Брусилов служил в Красной армии и клеветал по заданию Ленина? Тогда заглянем в мемуары нашего главного военного священника — протопресвитера военного и морского духовенства Русской армии протоиерея Георгия Шавельского. Он большевиков не принял, духовно окормлял белых и эмигрировал. Однако наблюдал в царской ставке ровно то же самое:
«Государь вставал в 9-м часу утра; потом занимался туалетом и, по совершении утренней молитвы, выходил в столовую к чаю. Там уже ожидали его лица свиты. В 11 ч. утра он шёл в Штаб на доклад… При первой, операционной части доклада присутствовал не только генерал-квартирмейстер, но и дежурный штаб-офицер Генерального Штаба. По окончании этой части Государь оставался наедине с генералом Алексеевым [начальником штаба Верховного главнокомандующего. — Ю.Н.], и тут они обсуждали и решали все вопросы, касавшиеся армии. А какие только вопросы не касались её? Государь возвращался во дворец после 12 ч., иногда за две-три минуты до завтрака. Собственно говоря, этим часовым докладом и ограничивалась работа Государя как Верховного Главнокомандующего. Об участии его в черновой работе, конечно, не могло быть и речи. Она исполнялась начальником Штаба с участием или без участия его помощников, а Государю подносились готовые выводы и решения, которые он волен был принять или отвергнуть. Экстренных докладов начальника Штаба почти не бывало. За всё пребывание Государя в Ставке генерал Алексеев один или два раза являлся во дворец с экстренным докладом. Обычно же все экстренные распоряжения и приказания он отдавал самостоятельно, без предварительного разрешения Государя, и лишь после докладывал о них»[249].
Дальнейшее расписание отец Георгий описывает достаточно подробно. В 12.30 — завтрак. С 15 до 17 — прогулка или катание на лодках. С 17 до 18 — второе чаепитие. В 19.30 — обед. В 22.00 — вечерний чай, после которого государь иногда играл в кости. Промежутки между этими приятными делами посвящались общению с придворными и министрами. Прежде всего с 77-летним министром императорского двора графом Владимиром Фредериксом, ведавшим царскими певчими, псарями и конюхами.
Нет ни малейших сомнений: именно столь титанические труды великого полководца и остановили супостата. Паршивые 16 германских дивизий, отозванных отражать англо-французское наступление, ни в коем случае не должны затмевать царя-стратостерпца и смущать читателей! Вот и спрятал владыка сотни тысяч немецких солдат в складки своего облачения, чтобы не смущали! И как оказалось, не только их.
Задвинутые победы
Открывая очередную страницу работы митрополита, кажется, что дело происходит в какой-то альтернативной Вселенной.
«На рубеже XIX–XX веков три государства решительно заявили о себе в высшей лиге тогдашней мировой политики. Это были Россия, Германия и ещё одна новая держава, сумевшая при минимуме участия в военных действиях оказаться главным политическим и финансовым бенефициаром войны, — Северо-Американские Соединённые Штаты. Так эта страна называлась у нас до середины ХХ века»[250].
Германия — понятно, она только в 1871 году объединилась. Со Штатами тоже ясно — до конца XIX столетия они в большой политике не участвовали и считались глухой провинцией. Но при чём тут Россия?
За столетие до начала Первой мировой войны русская армия заняла Париж, и на завершившем Наполеоновские войны Венском конгрессе император Александр I был в числе главнейших вершителей судеб мира. При нём в состав империи вошли основная часть польских и азербайджанских земель, Финляндия, Бессарабия, Грузия, Дагестан и восток Армении. При отце Александра Павле I победоносные русские солдаты вошли в крупнейшие города Италии — Рим, Милан и Неаполь, а флот утвердился в греческой крепости Корфу. Мать Павла Екатерина II европейских войн избегала, предпочитая возвращать древние русские земли, ранее захваченные поляками и турками с крымскими татарами, а заодно прибрала к рукам Литву с западной Латвией, но её голос в мировой политике был в числе первых. Глава русской дипломатии — канцлер Александр Безбородко — если и преувеличивал, говоря, что «при нас ни одна пушка в Европе без нашего позволения выпалить не смела!», то не намного.
Господин Шевкунов этого не знает? Конечно, знает! Но чтобы возвысить погубившего державу Николая II, унижает его победоносных предков. То же самое и с описанием Первой мировой. Вроде бы непрерывно славословя армию Российской империи, владыка Тихон одновременно подаёт её так скверно, что никакие большевики не решались. Судя по его книге, первые два года войны наши солдаты вообще ни одной победы не одержали. То