Глава 16
Поздним утром Клэр будит меня от сладкого сна. Мне не снилось ничего такого: мы с Хейли ехали куда-то на машине и слушали радио, в оранжевой дымке неслась куда-то разноцветная листва. В моих снах всегда осень. Хейли что-то мне говорила, но я не могу вспомнить ни единого слова, ни интонации, хотя во сне я слышал ее голос. Я лежу в постели и чувствую, как меня охватывает пустота: живот наливается привычной тяжестью, задворки сознания окутывает тьма. Когда я только-только просыпаюсь, я какое-то время — считаные драгоценные секунды — чувствую себя собой, как раньше, а потом сознание проясняется, и меня охватывает отчаяние. Мрачное и густое, оно затапливает меня, точно нефть. Я закрываю глаза и пытаюсь заставить себя заснуть, снова увидеть Хейли, но сознание включилось, как электричество: оно распространяется по всему телу со скоростью света, и выключить его не удастся.
— Давай, — говорит Клэр. — Открывай глаза.
Я переворачиваюсь на спину и вижу, что она сидит по-турецки в ногах моей кровати, как в старые добрые времена. От яркого цвета ее дизайнерского изумрудно-зеленого тренировочного костюма больно глазам.
— Сколько времени? — спрашиваю я.
— Десять часов тридцать три минуты. Я приготовила тебе завтрак, но потом съела его. Извини.
— Все в порядке, — отвечаю я. — Я не очень-то люблю завтракать.
— Но завтрак важнее обеда и ужина, — говорит она весело.
Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.
— Ты не могла бы прийти попозже?
— Нет. Просыпайся! — она стаскивает с меня одеяло.
— Так, — говорю я. — Мне кажется, нам пора установить кое-какие правила проживания в доме.
— Точно. Для меня правила не пустой звук.
Я неуверенно сажусь, прислонившись к спинке кровати.
— Клэр, ты о чем?
— Ну, во-первых, я хочу, чтобы ты спрятал своего солдатика обратно в форт.
— Что? Ох. Ты сама стянула с меня одеяло, — оправдываюсь я, поправляя трусы.
— Верно подмечено, — соглашается она, бросая мне одеяло. — Ну что, ты готов?
— К чему?
Она улыбается широко, словно ведущая ток-шоу.
— К жизни!
Клэр выжидающе смотрит на меня.
— Что ты несешь? — недоумеваю я.
— Так, Дуг. Вот что я обо всем этом думаю, — продолжает она, многозначительно поглаживая себя по животу. — Скоро я подарю жизнь новому человеческому существу, которое сейчас сидит у меня вот тут. Более того, я сделаю это, практически не прилагая сознательных усилий, согласен? Если я за девять месяцев могу создать абсолютно новую жизнь, то, думается мне, если постараться, за то же время мы можем вернуть к жизни тебя.
Я поднимаю на нее глаза.
— Это так просто.
Ее взгляд открыт и полон решимости.
— Настолько просто, насколько ты сам того захочешь.
— Я не знаю, чего я хочу.
Она кивает.
— В этом-то вся прелесть: у тебя есть сестра-близнец, которая знает тебя лучше, чем ты сам. Я знаю за тебя. Если бы тебе была нужна пересадка почки или печени, то лучше меня не было бы донора, потому что внутри мы одинаковые. Здесь применим тот же принцип. Я разделю с тобой свое сердце, пока твое снова не начнет биться.
— Так что ты все-таки предлагаешь?
— Ты должен полностью мне довериться и согласиться делать все, что я скажу.
— Ну конечно.
— Дуг, я серьезно. Ты так погружен в скорбь о Хейли, что тебе некогда подумать о чем-то еще. Но умом ты понимаешь, что пора снова начать жить. Будь умницей: разреши тому, кому ты доверяешь, сделать все за тебя.
— И что же ты собираешься делать: отправлять меня на свидания вслепую?
Она наклоняется вперед и смотрит мне в глаза.
— Я собираюсь заставить тебя делать то, что, как мне кажется, делал бы ты прежний.
— Но я уже не я.
— Ты уже никто.
Мы долго смотрит друг другу в глаза. Как всегда, она выигрывает.
— Что мне надо будет сделать? — спрашиваю я.
— Две вещи, — отвечает она. — Первая — самая трудная.
— И что же это такое?
Она подвигается, садится мне на ноги, буквально придавив меня к кровати, и кладет руки мне на плечи; ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего.
— Ты должен мне сказать, что ты хочешь этого.
— Что я хочу чего?
— Что ты хочешь вернуться к жизни, согласен меньше грустить, намерен жить дальше и тебе просто нужна помощь, чтобы начать. Что ты готов, по крайней мере, допустить, что когда-нибудь снова будешь счастлив.
— Ну разумеется, я этого хочу.
— Так скажи это.
— Зачем?
— Потому что тебе нужно это услышать.
— Клэр… — я отворачиваюсь.
Клэр берет меня за подбородок и заставляет смотреть ей в глаза.
— Не спорь со мной.
— Ладно, — сдаюсь я. — Я хочу вернуться к жизни. Я хочу снова быть счастлив, по крайней мере иногда. Если честно, я не знаю, готов ли я жить дальше, но я знаю, что я этого хочу. И… — у меня перехватывает горло, но я пересиливаю себя. — И я не знаю, как это сделать.
Клэр нежно проводит мизинцем по моей щеке, смахивая слезинку; я и не подозревал, что плачу. Потом она целует кончик своего мокрого пальца.
— Хорошо, — весело ухмыляется она. — Годится.
— А второе?
— Что, прости?
— Ты сказала, что мне надо сделать две вещи.
— Ах да, — вспоминает Клэр. — Второе. Это очень просто.
— Ну?
— Просто согласись.
— На что?
— На все.
— На все?
— Именно, — подтверждает она, слезая с кровати. — На все. Последний год ты только и делал, что отказывался от всего и вся, что было в твоей жизни, и чего ты добился?
— Я не отказал Лейни Поттер.
— И поэтому переспал с ней. А представь, что было бы, если бы ты чаще соглашался.
— Не знаю, смогу ли я справиться с волнением.
— Вот и выясним. Новое правило: просто соглашайся.
— Я думал, что для тебя правила ничего не значат.
— Значат, если это мои собственные правила. Хватит вилять, соглашайся.
— Могу ли я доверить мою жизнь тому, кто так эффектно ломает свою?
— Несомненно! — горячо уверяет она. — Я не ломаю, а строю. И хотя человеку неподготовленному может показаться, что это одно и то же, уверяю тебя, результат абсолютно другой.
— Мне кажется, Стивен так не думает.
Клэр пожимает плечами.
— Что тут скажешь? Не разбив яиц, омлет не приготовишь. Хватит менять тему, обо мне мы поговорим потом. Так ты согласен или нет?
Я вспоминаю, каким был вчера за ужином отец — улыбчивым, в здравом рассудке, счастливым от того, что вокруг сидят его несчастные запутавшиеся дети. Я вспоминаю, как Дебби плакала у него на плече, а мать следила за ним взглядом, когда он танцевал. Я вспоминаю, как Хейли долго-долго целовала меня на чертовом колесе, а сумерки окутывали нас, словно теплое одеяло.
— Я согласен, — отвечаю я.
— Вот и хорошо, — резюмирует Клэр с озорной улыбочкой. — Договорились.
— И что теперь?
— Натягивай на свою тощую задницу портки и дуй в рэдфордскую городскую среднюю школу.
— Какого черта?
— Оттуда звонили час назад. Расс подрался. Его на время исключили из школы.
— Черт. Почему же ты раньше не сказала?
— Вопрос был на повестке дня. Теперь и до него дошла очередь.
— А почему они не позвонили Джиму?
— Ладно, — раздраженно говорит Клэр. — Начинаем сначала. Тебе звонили из школы, потому что Расса временно исключили. Хотят, чтобы ты за ним приехал. Ты едешь?
Она сверлит меня свирепым взглядом.
— Да, — отвечаю я.
Она наклоняется и целует меня в щеку.
— Правильный ответ, — бросает она, направляясь к двери. — Ведь нетрудно, правда?
Глава 17
Расс осторожно отдирает с правой руки влажное окровавленное бумажное полотенце, и я вижу израненные, кровоточащие костяшки его пальцев. Левый глаз полуприкрыт; правая щека — от уголка глаза до скулы — припухла и переливается красным и лиловым. Левая щека вся сплошь в мелких царапинах и рваных ранках.
— Впечатляет, — говорю я. — Как же тогда выглядел твой противник?
— Как верзила, который, поставив мне колени на грудь, молотил меня почем зря кулаками.
Я киваю.
— Хочешь, расскажи мне об этом.
— Обычная глупая драка, Дуг. Не нужно начинать всю эту волынку, как будто ты — доктор Фил[21].
Мы сидим на стульях, составленных по четыре в ряд в коридоре у кабинета школьного психолога.
— Ну что, мне нужно пойти поговорить с вашим психологом?
Расс безразлично кивает.
— Она тебя ждет.
— Уф, от сердца отлегло. Я думал, придется говорить с директором.
— Покойная мать — гарантированный талон к школьному психотерапевту.
— Понятно.
Мимо нас, покачивая бедрами, проходят три смазливые девицы в миниатюрных, обтягивающих бедра юбках и коротких футболках, открывающих живот. Девицы смеются и болтают со скоростью километр в секунду. Мы с Рассом одновременно поворачиваем головы и провожаем девушек взглядом.
— Когда я учился в школе, у меня не было таких девчонок, — признаюсь я.
— Как и у меня, — хмуро соглашается Расс, глядя в пол.
Я смотрю на него — избитого, всего в синяках парня, который до сих пор молчаливо оплакивает свою мать, но, в отличие от меня, каждый день вынужден общаться с людьми, обречен желать неприступных девиц и драться в безучастных школьных коридорах; а вечером дома его никто не ждет. И внезапно я чувствую себя эгоистом и мудаком, поглощенным жалостью к себе.
— Мы нечасто с тобой общаемся, правда? — говорю я.
Расс поднимает на меня глаза.
— Нечасто.
— Наверно, в этом моя вина.
— Наверно.
Он пожимает плечами и протягивает свою кровоточащую руку к лампе, пристально разглядывая содранную кожу.
— Джимбо и Энджи переезжают во Флориду.
— Что?
Он угрюмо кивает.
— Они сообщили мне эту потрясающую новость вчера вечером. Штат радости и солнца, ну ты понимаешь.
— Черт, Расс. Это скверно. И когда?