Под звяканье оловянных тарелок и кружек Сестра Благодать снова запела: «Славный день Господь послал нам, новый, славный день». Музыка была непривычной для обитателей Башни, здесь пели только старые церковные псалмы, к которым Учитель написал новые слова. Они все были одинаково грозными и унылыми.
— С чего это ты расшумелась? — спросила, вытирая со стола, Карма так неприязненно, словно Сестра Благодать была ее личным врагом.
— Радуюсь жизни.
— А я нет. Все дни похожи один на другой, и ничего не происходит. Если не считать того, что мы стареем.
— Ну-ну, перестань, не копируй свою мать. Когда человек начинает брюзжать, ему трудно остановиться.
— При такой жизни я имею полное право брюзжать.
— А если тебя услышат? — спросила Сестра Благодать со всей строгостью, на какую была способна. — Мне бы не хотелось, чтобы тебя опять наказывали.
— Я все время наказана. Я здесь живу. Мне это опротивело, и в следующий раз я убегу непременно.
— Нет, Карма, нет! Я понимаю, что трудно думать о вечности, когда ты молод, но постарайся! Изранив босые ноги о грубую и колючую землю, ты ступишь на гладкую золотую почву райского сада. Помни об этом, девочка!
— Откуда я знаю, что это правда?
— Это правда! — Но голос отозвался в ее ушах фальшивым эхом: «Правда?» — Ты должна помнить о вечном блаженстве. — «Должна?»
— Не могу. Я все время думаю о мальчиках и девочках из школы, какие у них красивые свитера, как они смеются, сколько читают! Сотни книг о том, чего я никогда не видела! Трогать их, знать, что они тут — до чего это было хорошо! — Лицо Кармы побледнело, алые прыщики горели на нем, будто клоунский грим. — Почему у нас нет книг, Сестра?
— Если бы все читали, некогда было бы работать. Мы должны…
— Это не настоящая причина.
Сестра Благодать бросила на нее тревожный взгляд.
— Пожалуйста, Карма, не говори об этом. Наши правила запрещают…
— Знаю. И знаю почему. Если мы прочитаем в книгах, как живут другие люди, то не захотим остаться, и общину придется закрыть.
— Учитель лучше знает, что нам нужно, а что нет. Верь мне, он мудрый человек.
— Не знаю…
— Ох, Карма, что же нам с тобой делать?
— Отпустите меня.
— Ты пропадешь в грешном мире, он жесток!
— Я пропадаю здесь.
Исчерпав доводы, Сестра Благодать в отчаянии принялась мыть дважды вымытую тарелку. «Карме пора уходить отсюда, — думала она, — и ей надо помочь. Но как? Господи, вразуми!»
— Мистер Куинн считает, что мир не такой уж жестокий, — сказала Карма.
Сестра Благодать вздрогнула. Она вторую неделю старалась забыть это имя, запирала его на засов, но то ли засов был слабый, то ли она нестойкой.
— Не важно, что он считает. Мистер Куинн навсегда ушел из нашей жизни.
— А вот и нет!
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего!
Сестра Благодать схватила Карму за плечи мокрыми руками и тряхнула.
— Ты его видела? Говорила с ним?
— Да.
— Когда?
— Когда ты была в Уединении. Он сказал, что вернется и привезет мне мазь от угрей. Я ему верю.
— Он не вернется.
— Но он обещал!
— Он не вернется! — повторила Сестра Благодать, задвигая засов поглубже. — Ему здесь нечего делать. Он наш враг.
В глазах Кармы сверкнуло злорадство.
— Учитель говорит, что у нас нет врагов — только друзья, которые еще не увидели света. Что, если мистер Куинн вернется за светом? — торжествующе сказала она.
— Мистер Куинн вернулся к игорным столам в Рино. Там его место. Если он тебе что-то обещал, то поступил легкомысленно, а ты глупая девочка и веришь ему. Карма, я совершила большую ошибку, к которой имеет отношение мистер Куинн, и наказана за нее. Но это в прошлом. Мы его больше не увидим, и говорить о нем нельзя, ясно тебе? — Помолчав, она добавила более спокойным тоном: — У мистера Куинна не было дурных намерений, но его поступки обернулись злом.
— Потому что он искал Патрика О'Гормана?
— Где ты слышала это имя? — спросила Сестра Благодать уже не с деланной, а настоящей строгостью.
— Нигде, — испуганно отозвалась Карма. — Оно… оно само появилось у меня в голове… из воздуха.
— Неправда! Тебе его назвал мистер Куинн.
— Честное слово, нет!
Руки Сестры Благодать бессильно упали.
— Я отказываюсь тебя понимать, Карма.
— Вот и хорошо, — сказала Карма тихим, злым голосом. — Пусть и другие откажутся. Тогда я смогу уехать с мистером Куинном, когда он привезет мне мазь.
— Он не приедет! Мистер Куинн выполнил поручение, которое я дала ему в минуту слабости, и у него нет больше причины возвращаться. Обещание, данное ребенку, для людей, подобных мистеру Куинну, ничего не значит. Только такая наивная девочка, как ты, может относиться к нему серьезно.
— Вы сами относитесь к нему серьезно, — сказала Карма, — потому и боитесь.
— Боюсь? — Слово упало на середину комнаты, будто камень с неба, и Сестра Благодать сочла необходимым спрятать его под ворохом других слов: — Ты хорошая девочка, Карма, но у тебя чересчур живое воображение. И мне кажется, ты забрала в голову невесть что.
— Вот еще!
— Да, ты считаешь, что мистер Куинн — принц, который увезет тебя отсюда и превратит в красавицу с помощью чудесной мази. Какая глупая мечта!
И она повернулась к лохани с грязной посудой. Вода остыла, и на поверхности плавал жир. Тарелки теперь не намылишь. Заставив себя опустить руки в грязную воду, она попробовала вспомнить песню, которую пела, но слова не казались ей больше пророческими, они звучали грустно и вопросительно: «Будет новый день наш славен? Да иль нет, Господь?»
В полдень им велели собраться у алтаря во дворе Башни, и Учитель, выведя за собой худого, высокого человека в очках, уже бритого наголо и в таком же одеянии, как у всех, сказал:
— С радостью и умилением представляю вам Брата Ангельское Терпение, который пришел, чтобы разделить наш жребий в этом мире и нашу славу в мире ином. Аминь.
— Аминь, — сказал Брат Терпение.
— Аминь, — отозвались остальные. Затем им было велено разойтись, и они вернулись к своим делам, каждый в мыслях о новом Брате. Брат Свет отправился на скотный двор, думая по дороге о мягких, изнеженных руках новичка, с удовольствием представляя, как они покроются ссадинами и загрубеют. Сестра Смирение в ужасе побежала на кухню.
«Он не старик! Но плохо видит, и надо надеяться, не сразу заметит Карму. О Господи, почему она так грубо и быстро взрослеет?»
Брат Венец, садясь в трактор, радостно насвистывал в щель между передними зубами. Он видел машину новичка. Какая она красивая и как плавно урчание мотора переходило в низкий, мощный рокот! Он представил себя за рулем: нога жмет на акселератор, и он летит по горным дорогам, только шины скрипят на поворотах. Зззу-мм, берегись, зззу-мм!
Братья Верное Сердце и Голос Пророков пропалывали овощи в огороде.
— Главное, сильная ли у него спина? — говорил Брат Сердце. — Руки и ноги от работы крепнут, но сильная спина — это дар Господень!
Брат Голос послушно кивал, мечтая о том, чтобы Брат Сердце замолчал хоть на минуту. К старости он сделался ужасно болтлив.
— Да, сэр, сильная спина у мужчины и изящные, маленькие руки и ноги у женщины — это дары Господни. Ты согласен, Брат? Ах, женщины! Признаться, мне их недостает. Хочешь, скажу тебе секрет? Я никогда не был красавцем, но женщины во мне души не чаяли.
Брат Голос снова кивнул. «Если он сейчас же не замолчит, я его убью».
— Ты сегодня не в духе, Брат Голос? Опять плохо себя чувствуешь? Совсем тебя плеврит замучил. Хватит работать, отдохни. Сестра Благодать говорит, что тебе нельзя перетруждаться. Пойди полежи в тени.
Учитель поднялся на вершину Башни и стал у окна, глядя на синее озеро в зеленой долине и на зеленые горы в синем небе. При виде этой картины он обычно чувствовал прилив сил, но сегодня он ощущал себя старым и разбитым. Ему было трудно испытывать Брата Терпение, одновременно подвергаясь его испытанию, и следить, чтобы Мать Пуреса была спокойна. По мере того как ее тело слабело, она все глубже погружалась памятью в прошлое. Отдавая приказания Каприоту, умершему тридцать лет назад, она приходила в негодование оттого, что он их не выполняет. Она звала родителей и сестер и горько плакала, когда они не отзывались. Иногда она начинала перебирать четки, которые у нее было невозможно отнять, и читала молитвы, заученные в детстве. Нового Брата она возненавидела сразу же, проклинала его по-испански, грозилась побить хлыстом и кричала, что он хочет ее ограбить. Учитель понимал, что скоро она не сможет жить в Башне, и молился, чтобы она умерла прежде, чем ему придется ее отослать.
Когда он представлял общине нового Брата, Мать Пуреса отдыхала у себя в комнате. Подойдя теперь к ее двери, он тихонько постучал и спросил:
— Ты спишь, радость моя?
Она не ответила.
— Пуреса, ты спишь?
Тишина. «Спит, — подумал он. — Смилуйся над ней, Господь, пошли ей сейчас смерть».
Заперев комнату на засов, чтобы она не могла выйти, Учитель вернулся в свою комнату и приступил к молитве.
Мать Пуреса, следившая из-за алтаря во дворе, как он запирает ее дверь, тихо рассмеялась и хихикала до тех пор, пока на глазах у нее не выступили слезы.
Она не спешила уйти. Здесь было так хорошо, так прохладно. Глаза ее закрылись, подбородок ткнулся в иссохшую грудь, и в этот момент с неба на нее обрушился Каприот.
Глава 17
Она шла по дороге, напряженно выпрямившись и отставив от тела руки, будто ребенок, который испачкался во время игры. Даже издали Куинн видел, что это кровь. Вся ее одежда была в крови.
Остановив машину, он побежал ей навстречу.
— Мать Пуреса, что вы тут делаете?
Она смотрела на него без испуга или удивления, как на совершенно незнакомого человека.
— Ищу умывальную. Я испачкала руки. Они липкие, и это ужасно неприятно.
— Где вы их испачкали?
— Там. — Она неопределенно махнула рукой.