я его позвала. Быстренько с головой ухожу в изучение инструкции к кофеварке (не включать в ванной). Эван переступает порог.
– Вижу, я не ошибся. – Он, улыбаясь, легко машет мне рукой и неторопливо входит в комнату. Осматривается. – Уютно. – Идет к моему столу, тихо шурша табачными брюками из крупного вельвета, опускает свое большое тело в вертящееся кресло из искусственной кожи и подкатывается ко мне. – Над чем работаем?
В комнате сразу становится тесно, жарко, и воздух искрится электричеством, как одежда в сушилке, когда забываешь антистатические салфетки.
– Да так, ерунда. – Я сейчас лопну от напряжения. Голос срывается, руки холодны, как синие упаковки со льдом, которые я кладу в детские завтраки. – Пишу всякую чушь для каталога.
Он протягивает руку к фигуркам на моем столе:
– Можно?
Это щедро одаренный природой мужчина и улыбающаяся женщина; отдельные, но соединяющиеся в трех позициях: миссионерской, собачьей и “69”. Выточены из слоновой кости в мельчайших подробностях и датируются эпохой династии Цин.
Я слежу за тем, как распахиваются глаза Эвана, когда до него доходит смысл сей маленькой головоломки.
– Хм-м.
– Сначала я их описываю, а потом мы делаем фотографии. Слава богу, уже почти все.
Я жду, что он начнет складывать фигурки тремя способами, но Эван оставляет все как есть: мужчина по-борцовски обнимает свою подругу за спину.
Эван аккуратно ставит фигурки обратно на стол. Я вздыхаю:
– Двести одиннадцать экспонатов, по пятьдесят слов на каждый. Итого десять тысяч пятьсот пятьдесят слов.
– Вы так говорите, будто это скучная работа. Вроде… я не знаю… инвентаризации запчастей.
Его слова – как укус слепня: не очень, но все-таки больно. Эван раскрыл мой самый страшный секрет: я зануда. Посади меня в зал, полный произведений эротического искусства, и я начну подсчитывать общую выставочную площадь. Я работаю в научно-исследовательском институте человеческой сексуальности, но могла бы с тем же успехом сортировать анодированные гвозди в скобяной лавке. Муж не замечает меня со времен “Ванессы”, и теперь я знаю почему. Мне никогда не подняться выше перекладывания бумажек в знаменитом на весь мир институте. Иначе говоря: если вы за сексом, то не по адресу.
Эван листает черновик нашей с Лесли статьи – я провожу исследования и пишу, а она ставит на обложке свою фамилию (16 кеглем) над моей (12 кеглем).
– О чем это?
– О моем новом проекте. Знаете “Камасутру”?
– Конечно. В смысле, знаю про нее. Слышал. Но содержания не знаю. То есть частично наверняка знаю, что и как… черт, в общем, вы понимаете.
Эван побагровел, и я, конечно, тоже, но он такой милый и сексуальный, что просто кричать хочется.
Я с трудом отвожу от него глаза и рассеянно листаю рукопись.
– Многие полагают, что “Камасутра” – нечто уникальное, но в действительности аналогичные пособия были и раньше.
– Например?
– “Техника секса” китайского императора Хуанди. “Коки Шастра”, “Ананга Ранга”, “Камалед-хиплава”. Вы удивитесь, но секс изобрели не мы.
– Не мы?
– Не мы с вами. – Я снова краснею. – Вернее, не современные люди. Хиппи там, доктор Рут [16], “Радости секса” и прочее.
Эван тычет пальцем в ранний перевод “Камасутры” у меня на столе, верхний в стопке книг. Я беру его, провожу пальцем по золоченому названию и передаю Эвану.
Он открывает наугад, недолго читает, смеется.
– Ого. О-ого! Фантастика. Слушайте. “Есть десять ступеней любви. Любовь глазами.” – Это, полагаю, когда вы не можете оторвать от нее глаз. – Эван смотрит на меня, и мне приходится отвести взгляд, чтобы не потерять сознание. – “Душевная привязанность, постоянная рефлексия, нарушение сна, телесное истощение…”
– “Отказ от развлечений, – медленно и тихо говорю я, продолжая список по памяти. – Навязчивые мысли. Сумасшествие. Обмороки. Смерть”.
– Я потрясен. – Эван улыбается и продолжает листать книгу. – Так. Хорошо. Вот это интересно. “Мужчина должен иногда искать утешения у чужой жены. И у некоторых женщин его найти проще, чем у других”. Здесь даже приведен список, у кого проще.
– Да, знаю. – Я принимаюсь искать сумочку. Почему мы не идем гулять, как планировалось? Почему сидим и читаем “Камасутру”?
– Отлично. – Эван закрывает страницу большой ладонью. – Тогда контрольный опрос.
Я вздыхаю:
– Это обязательно?
– Пожалуйста, Джулия. Порадуйте меня.
– Ладно. – Я снова сажусь. – Женщины, которых легко добиться. “Женщина, стоящая на пороге своего дома. Женщина, которая смотрит на тебя искоса. Женщина, чей муж беспричинно взял вторую жену”. – Я смотрю на часы. – Что еще? Ах да. “Женщина-карлица. Больная женщина. Бедная женщина”. И так далее и тому подобное. Я сдала экзамен, профессор?
Эван глядит в книгу.
– Вы пропустили кое-что важное. – Он ведет пальцем по странице. – Хм-м. “Женщина, обиженная мужем”.
Я упорно смотрю себе под ноги.
– Да, точно. Пошли?
Эван читает.
– Можете купить себе такую же в “Бордерз”, – говорю я. – Семь баксов.
– Нет, подождите. Вот, очень интригующе. – Он хмурит брови. – Что такое “искусство царапин”?
– Царапины, укусы – это считалось выражением привязанности. Нечто вроде памятной метки. Обычно на щеках, шее, спине. И конечно, в более… м-м… интимных местах. – Я, как семиклассница, не могу не выпендриться. – Существует восемь различных отпечатков. Нож, полумесяц, коготь тигра, лист лотоса.
– Покажите. – Эван задирает рукав, открывая мощное предплечье. – Пометьте меня.
Я стою, улыбаясь как идиотка.
– Ну же, Джулия. Интересно, как это выглядит.
Я беру Эвана за запястье, медленно поворачиваю его руку внутренней, нежной стороной вверх и твердо вдавливаю ноготь большого пальца левой руки: раз и два. Получается овал.
– Вот.
Эван рассматривает метку, проводит по ней пальцем и улыбается мне во весь рот. Теперь он готов идти на прогулку, но я передумала и заявляю, что у меня слишком много работы и мало времени, мне не следовало его беспокоить. Он говорит, что все понимает. Он стоит всего в нескольких дюймах от меня и не сводит глаз с моих губ. Потом медленно приближается ко мне. У меня горят щеки. Я могу попятиться или отвернуться, но губы сами тянутся к его губам. Он обхватывает мое лицо и целует меня так нежно, и его дыхание – как апельсиновый чай со специями. Сама не сознавая, что делаю, я кладу руку на его затылок и крепко прижимаю Эвана к себе, целуя в ответ. Мой язык проскальзывает ему в рот, сперва робко, затем все более дерзко. Если быть до конца откровенной, меня сильно подстегивает образ Эдит Берри, вставляющей сигарету в губы моего мужа. Он стирает все сомнения и несет меня вперед, как цунами. Эван тихо стонет от удовольствия. Когда поцелуй заканчивается, я едва не теряю сознание. Все это время я задерживала дыхание, и теперь у меня кружится голова, бросает в жар. Свершилось. Я поцеловала чужого мужчину, не Майкла.
– Ты здорово целуешься, – улыбается Эван.
– Ты тоже, – отвечаю я.
– Было хорошо, – говорит он.
– Спасибо.
– Я пойду? – спрашивает он.
– Конечно. Надо же мне все-таки поработать.
Я умираю от желания поцеловать его снова.
Я тысячу раз мысленно проигрывала этот момент и теперь потрясена: все вышло совсем не так, как я себе представляла. Я думала, что буду сопротивляться. И не сопротивлялась. Что буду сожалеть о содеянном. Не жалею. Думала, буду клясться себе, что такое никогда, никогда не повторится. Ничего подобного. Я просто сижу одна в кабинете, и у меня кружится голова. Я звоню мужу, но он не берет трубку.
глава десятая
Размышляя об ужине с родителями Майкла, я говорю себе, что это не может быть хуже рентгена с барием, который куда болезненнее, чем роды. Даже если вспомнить мучения с Люси, двадцать семь часов адской боли в спине, когда ее огромная башка настойчиво била меня в позвоночник, а я умоляла врача о кесаревом. Но бариевый рентген, который мне назначили, чтобы выяснить происхождение хронических болей в животе, был намного хуже: в мой несчастный кишечник накачали холодного воздуха, и рентгенолог, спрятавшийся за непроницаемым стеклом, с помощью дистанционного управления крутил меня в воздухе, как свинью на вертеле. Теперь, с ужасом ожидая какого-то события, я утешаюсь сознанием, что оно все равно лучше контрастного рентгена. Советую вам тоже как-нибудь попробовать.
– Мы пришли! – кричит Кэтлин, переступая порог. – С подарками!
Кэтлин Флэнеган одевается лучше всех, кого я знаю. И всегда старается представиться удачливой распродажной охотницей. Непременно расскажет, что заплатила два доллара за розовый замшевый ремень с бахромой в “Маршалле”, пять долларов за сапоги в “Ти Джей Макс” и девятнадцать – за пальто в “Нордстроме”.
Конечно же она врет. У моей свекрови куча денег – ее отец запатентовал три медицинских прибора, а она была единственной наследницей, – но ей не хочется, чтобы об этом знали. Она не стесняется пользоваться пенсионной карточкой на скидки, любит дешевые ранние завтраки в ресторанах и утверждает, что все ее вещи, от новой дорогущей сумки до туфель на шпильках от Гуччи, стоят не больше шести долларов. Топазовое кольцо? Вы удивитесь: четыре девяносто пять. Бархатная сумочка от Кейт Спейд? Два доллара на дворовой распродаже! Я, например, не могу припомнить, когда в последний раз покупала что-нибудь за два доллара. Даже журнал. А уж туфли?
– Ты не поверишь, как мне повезло. – Кэтлин показывает гигантскую торбу с надписью “Луи Вуиттон”, которая, наверное, обошлась ей в сумму не меньшую, чем взнос за наш первый дом. – Двадцать семь долларов на аукционе в Интернете. – Она лезет внутрь и достает три ярких свертка. – А где дети? Бабуля принесла подарочки!
Я зову детей. Они привыкли не ждать от бабули многого. Кэтлин не жалеет денег на себя, но становится жуткой скрягой, когда речь заходит о других. Люси она купила (а может, отрыла в мусорном баке) толстовку с изображением диснеевского персонажа, который родился и умер задолго до появления на свет моей дочери. При ближайшем рассмотрении оказывается, что персонаж даже не диснеевский, а какой-то подражательный, блеклый и нечеткий. Ему явно не хватило харизмы для проникновения в массовую культуру.