– Расскажи мне о своей матери, Том… Только правду.
Врать под ее взглядом у меня язык не поворачивался. – Ее убили из-за меня.
– Что?
– Во мне, Роуз, есть кое-что необычное.
– И что же это?
– Я не взрослею.
– Что?
– Посмотри на меня. Время идет, но на моем лице это не отражается. Я люблю тебя. Правда люблю. Всем сердцем. А что толку? Я словно мальчишка, который пытается влезть на дерево, но ветки уходят все выше и выше.
Она была ошарашена моими словами и с трудом пролепетала:
– Я же не дерево.
– В пятьдесят лет ты будешь выглядеть на пятьдесят, а я останусь таким же, как сейчас. Тебе лучше расстаться со мной. А мне лучше уйти от вас. Мне лучше…
Тут она поцеловала меня, просто чтобы я замолчал. Она лишь наполовину поверила мне. Поначалу она решила, что я сошел с ума. Но по прошествии недель и месяцев поняла, что я сказал правду.
Постичь этого она не могла, но куда ей было деваться. Некуда.
От правды никуда не денешься.
Лондон, настоящее время
Я понятия не имею, дошло ли до Антона хоть что-то из того, что я ему сказал. Я прожил всего четыреста тридцать девять лет, а этот срок, разумеется, недостаточен, чтобы расшифровать нюансы мимики обычного подростка.
На обеденный перерыв в учительскую я отправился довольно поздно: в двадцать минут первого. В комнате пахло растворимым кофе и прессованной ветчиной. Сегодня голова болела особенно сильно, вдобавок у меня звенело в ушах. Со мной это иногда случается. Впервые у меня зазвенело в ушах после оглушительного грохота канонады во время Гражданской войны в Испании.
Я перестал в обеденный перерыв ходить в супермаркет. Вместо этого по утрам готовил себе сэндвич. Но я еще не проголодался, так что просто сидел, закрыв глаза.
Снова открыв их, я увидел учителя географии Айшема: он сосредоточенно выбирал, какой пакетик травяного чая опустить в кружку с кипятком.
А вот и Камилла.
Она сидела на другом конце учительской и открывала картонку с салатом. Перед ней стоял пакетик яблочного сока и – вместо подноса – книга. Дафна, взяв из общественной миски с фруктами клементин, улыбнулась мне кривоватой улыбкой:
– Добрый день, Том. Как ваши дела?
– Хорошо, – ответил я. – Все в порядке.
Она кивнула, понимая, что это неправда.
– Дальше будет легче. Первые десять лет – самые трудные. – Она засмеялась и ушла из учительской к себе в кабинет.
Я чувствовал себя виноватым перед Камиллой. В нашу последнюю встречу я ей нагрубил. Она достала что-то из кармана. Таблетку? Камилла проглотила ее, запив яблочным соком.
Мне надо просто остаться сидеть, где сижу.
Именно этого хотел бы от меня Хендрик. То есть, с точки зрения Общества «Альбатрос», для меня все складывалось идеально. Камилла, наверно, больше никогда со мной не заговорит.
Тем не менее я встал и направился на другой конец учительской.
– Я хочу извиниться, – сказал я Камилле.
– За что? – удивилась она. (Уже спасибо!)
Я присел с ней рядом, чтобы говорить тише и не вызывать подозрений. Пристроившаяся неподалеку учительница математики по имени Стефани жевала сливу и хмуро на нас поглядывала.
– Я вовсе не хотел так странно себя вести. Тем более – грубить.
– Ну, некоторые ничего не могут с собой поделать. Бывают такие люди.
– Я не хотел вас обидеть.
– Какие мы есть и какими хотим быть – вещи разные. Все в порядке. В этой жизни очень трудно не стать поганцем.
Она произнесла это без всякого пафоса, скорее мягко. Никогда в жизни меня не оскорбляли с такой деликатностью.
Я сделал попытку оправдаться:
– Просто… Столько всего сразу навалилось, а у меня… У меня такое лицо… Типичное, что ли. Куча народу принимает меня за знакомого своих знакомых. Или за актера из сериала.
Она кивнула, но я ее не убедил.
– Наверное, так и есть. На том и порешим.
Я поглядываю на книгу Камиллы под картонкой с салатом. Роман. Интересно, в тот день, когда я встретил ее в парке, она его же читала? Серия классики издательства «Пингвин». «Ночь нежна» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, с фотографией автора на обложке.
Она, видимо, заметила мой интерес.
– О, вы это читали? И как вам?
Мне почему-то было трудно вести с ней беседу. Мозг полнился воспоминаниями – так зависает компьютер, если одновременно открыть слишком много окон, или не может двигаться корабль, набравший слишком много воды в пробоину. Голова болела все сильнее.
– Я… я… не помню… – Каждое слово стоило усилия, точно мощный гребок веслом. – Борясь с течением, – громко выговорил я.
– Борясь с течением? Гэтсби?
Я задержал дыхание и тут же, не покидая учительской лондонской школы, оказался в парижском баре, разрываясь между столетиями, между местом и временем, между теперь и тогда, между водой и воздухом.
Париж, 1928
Я в одиночестве брел домой из шикарного отеля, где отработал смену: развлекал игрой на рояле богатых американцев и европейцев, попивавших чай и коктейли. Меня грызло острое чувство одиночества. Очень хотелось очутиться среди людей, забыть о своей неприкаянности. И – уже не в первый раз – я направлялся в шумную толчею бара «Гарри». Почти все его посетители были не местными, и мне такие сборища особенно нравились.
Я пробился внутрь и углядел свободное местечко рядом с эффектной парочкой – волосы у обоих были расчесаны на модный прямой пробор.
Мужчина глянул на меня и, видимо, почувствовал мое одиночество.
– Попробуйте «Кровавую Мэри», – посоветовал он.
– А что это?
– То, что нужно. Коктейль. Зи его обожает, правда, любимая?
Женщина подняла на меня большие печальные глаза. Она либо была пьяна, либо хотела спать, либо и то и другое сразу. Впрочем, пьяны были оба. Она кивнула:
– В войне это надежный союзник.
– В какой войне? – вслух удивился я.
– В войне со скукой. Это самая настоящая война. В этой войне враги повсюду.
Я заказал «Кровавую Мэри». К моему изумлению, в состав напитка входил томатный сок. Мужчина не сводил со спутницы сурового взгляда. Я так и не понял, была его суровость напускной или неподдельной.
– Сказать по правде, Зи, меня такие твои высказывания несколько обижают.
– Да я не про тебя, Скотт… Ты настолько скучным не бываешь. Сегодня – один из твоих лучших вечеров.
Он протянул мне руку:
– Скотт Фицджеральд. А это Зельда.
Когда живешь на свете четвертую сотню лет, тебя трудно чем-нибудь поразить, и все же невзначай оказаться лицом к лицу с автором книги, которая лежит у тебя на ночном столике, – это нечто!
– Я только что прочел вашу книгу «Великий Гэтсби». «По эту сторону рая» я тоже читал – сразу, как только она вышла.
Он будто разом протрезвел.
– И как он вам? Как вам «Гэтсби»? Всем больше нравится «Рай». Всем поголовно. Мои издатели героически отстаивают беднягу, главным образом из жалости.
Зельда состроила гримаску, словно ее вот-вот стошнит.
– Этот пиджак цвета пыли… Эрнест редко бывает хоть в чем-то прав, но на этот раз он не ошибся. Это война против глаз.
– Не все на свете – война, дорогая.
– Разумеется, все, Скотт.
Они были готовы сцепиться, и я поспешно заметил:
– По-моему, выдающаяся. Я имею в виду книгу.
Зельда кивнула. Я заметил, что в ней было что-то детское. В них обоих. Они казались детьми, одетыми во взрослую одежду. В обоих чувствовалась некая хрупкая чистота.
– Я стараюсь ему втолковать, что книга удалась, – сказала она. – Ему говоришь, говоришь, говоришь, но все как об стенку горох.
Скотту явно полегчало оттого, что я одобрил книгу. – В таком случае вы куда лучше того парня из «Геральд трибюн». А вот и ваш коктейль… – Он протянул мне стакан с «Кровавой Мэри».
– Кстати, его придумали здесь, – сообщила Зельда. Я осторожно отпил глоток.
– Правда?
Скотт не дал ей ответить:
– Расскажите-ка, чем вы занимаетесь.
– Играю на рояле. В «Сиро».
– В парижском «Сиро»? – переспросил он. – На улице Дону? Здóрово. Вы молодец.
Зельда сделала изрядный глоток коктейля с джином и спросила:
– Чего вы боитесь?
Скотт сконфуженно улыбнулся:
– Она, как выпьет, всем задает этот вопрос. Непременно.
– Боюсь? – не понял я.
– Каждый человек чего-нибудь да боится. Я боюсь того часа, когда надо ложиться спать. А еще хлопот по дому. Всего того, для чего существуют домработницы. Скотт боится рецензий. И Хемингуэя. А еще одиночества.
– Я Хемингуэя не боюсь.
Я призадумался. И решил хоть раз ответить честно.
– Я боюсь времени.
Зельда улыбнулась и склонила голову в знак то ли пьяного сочувствия, то ли согласия.
– Вы имеете в виду подступающую старость?
– Нет, я имею в виду…
– Мы со Скотти стареть не намерены, правда, Скотти?
– Мы намерены, – с преувеличенной серьезностью подхватил Скотт, – перескакивать из одного детства в другое.
Я вздохнул, втайне надеясь произвести впечатление человека серьезного, вдумчивого, исполненного мудрости золотого века.
– Беда в том, что, когда живешь изрядно долго, в конце концов запас детств истощается.
Зельда предложила мне сигарету. Я взял одну (в ту пору я курил – тогда все курили), другую она сунула в рот Скотту, а третью – в свой. Она чиркнула спичкой, и в ее глазах вдруг промелькнула какая-то дикая безысходность.
– Взрослеть или стареть, – пробормотала она после первой затяжки. – Какой же дивный у нас выбор…
– Ах, если бы нам удалось остановить время… – сказал ее муж.
– Вот над чем надо работать. Знаете, ухватить тот миг, когда счастье плывет мимо. Мы могли бы махнуть сачком, поймать его, как бабочку, и сохранить это мгновение навсегда.
Зельда тем временем оглядывала переполненный бар.
– Беда в том, что бабочек накалывают на булавки. И они умирают… – Казалось, она ищет кого-то. – Шервуд ушел. Зато – смотри-ка! Это же Гертруда со своей Элис.