Джо с Луисом переглянулись. Глаза Луиса умом не светились. Он явно был глуповат, что опасно, зато более покладист. Из них двоих он скорее клюнет на мою удочку. Джо куда крепче и телом, и разумом. В его руке кольт не дрожит.
– Сколько денег? – спросил Луис; над его головой с жужжанием вилась муха.
– По обстоятельствам. Общество выделяет средства в зависимости от каждого конкретного случая. – Боже, я и впрямь вещаю, как Хендрик.
Джо покачал головой:
– Луис, ты что, не слыхал, что тебе сказали? Он велит нам линять из Бисби. Но это не прокатит, слышь, приятель. Нам и тут неплохо. Мы с тутошними прекрасно ладим. Хватит с нас, наскитались уже; я вот всю страну исколесил. Никуда мы отсюда не уедем.
– Для вас же лучше уехать. Общество считает, что после восьми лет…
Джо прервал меня вздохом, который сильно смахивал на рык:
– Общество считает? Скажите пожалуйста: Общество считает! Мы ни в каком Обществе не состоим и состоять не будем. Понятно?
– Простите, но…
– Все-таки башку я тебе продырявлю.
– Послушай, Общество связано с представителями закона. Им известно, что я здесь. Застрелите меня, вас тут же поймают.
Они дружно захохотали.
– Слыхал, Луис?
– Да уж не глухой.
– Надо бы втолковать мистеру Как-Там-Его, чем он нас так насмешил.
– Называйте меня Том. Поймите, я такой же, как вы. У меня имен было – не счесть.
Джо меня не слушал и гнул свое:
– Том так Том. Так вот, Том, пошутили, и будет. Нам здешние законы по фигу. Городишко тут особый. Мы уже не раз выручали шерифа Дауни и старушку Ф. Д.
Ф. Д. Это же «Фелпс Додж». Я получил достаточно информации о Бисби и знал, что «Фелпс Додж» – это крупная горнодобывающая компания.
– Между прочим, – продолжил Джо, – депортация в Бисби началась с нашей подсказки. Ты хоть слыхал, что это такое?
Кое-что я действительно слыхал: в 1919 году власти схватили и тайно вывезли из города сотни бастующих шахтеров.
– Зря вы сюда заявились со своим вшивым профсоюзом – нас на такую дешевку не купишь. Последних профсоюзных деятелей мы пинком вышвырнули отсюда в Нью-Мексико, да не просто так, а с ордером, который нам выдал шериф… Ладно, погорячились, и будет. Пошли прогуляемся. Глядишь, чуток остынешь…
Ночь спустилась мгновенно. Вокруг стемнело, как темнеет только в пустыне. Воздух стал чуть прохладнее, но с меня все равно лил пот. Тело болело и ныло, после виски во рту стоял противный привкус, а глотка пересохла, точно могила, которую я копал себе уже больше часа.
Пули – это вам не инфекция. В отличие от чумы или другой заразной болезни, коих насчитывается больше сотни, перед пулями альбы беспомощны. Иммунитета от них у нас нет, как, впрочем, и от наступающей в конце концов старости. Мне умирать не хотелось. Я должен был выжить ради Мэрион. Хендрик уверял меня, что мы вот-вот ее отыщем.
Я копал и копал, и все это время Джо с Луисом поочередно держали меня на мушке. Потом, по-прежнему под дулом револьвера, меня поманили из ямы. Две лошади темной масти породы сэддлбред стояли поодаль и, пофыркивая друг на друга, щипали траву.
– Так, – сказал Джо, когда я, опираясь на лопату, выбрался из ямы и оперся на нее, стараясь отдышаться. – Денежки твои мы вместе с тобой хоронить не станем. Выворачивай карманы и клади все на землю.
Я понял: вот он, шанс. Единственный, второго не будет. Я удивленно посмотрел на лошадей, и оба моих палача обернулись в ту же сторону. Через секунду Джо перевел холодный жесткий взгляд на меня и тут же получил в лицо удар лопатой. Он повалился навзничь. Револьвер с глухим стуком упал в пыль.
– Кончай его, – теряя сознание, прохрипел Джо.
Луис, которого я – как выяснилось, напрасно, – счел более трусливым и менее расторопным из них двоих, успел в меня выстрелить, пока я тянулся к револьверу Джо. Эхо выстрела прокатилось по пустыне. У меня в спине, возле правого плеча, вспыхнула боль. Но я уже схватил револьвер Джо здоровой рукой, развернулся и выстрелил Луису в шею; он еще раз нажал на спуск, но попал лишь в ночное небо. Я дважды выстрелил в Джо – под ним растеклась лужица крови, в темноте отливавшая черным. Несмотря на дикую боль, я кое-как докатил оба тела до могилы, которую сам же и выкопал, и засыпал землей. Одного из коней я хлопнул по крупу, и он галопом унесся прочь, а на другого с трудом вскарабкался. Такой боли я никогда еще не испытывал, но все-таки мне удалось сбежать. Я ехал, ехал и ехал через пустыню, по выжженным холмам и горам, мимо обширного карьера, который в моем воспаленном сознании превратился в черный зев смерти, призывающей меня к себе, подобно Стиксу. Не знаю, как я удержался в седле. Конь шел всю ночь, но наконец я добрался до Тусона. Небо уже розовело под утренним солнцем, когда я отыскал «Аризону Инн». Агнес промыла мою рану виски. Я лежал, вцепившись зубами в мокрое полотенце, чтобы заглушить собственные вопли, пока она пинцетом извлекала из моего тела пулю.
Лос-Анджелес, 1926
Рана заживала, но плечо все еще болело. Я сидел в ресторане отеля «Гарден-корт» на Голливудском бульваре. Вокруг – сплошной мрамор, колонны и прочее великолепие. За столиком обворожительная женщина с накрашенными темной помадой губами и бледным, как у призрака, лицом болтала с двумя лебезившими перед ней мужчинами в деловых костюмах. Это была звезда кино Лилиан Гиш. Я видел фильм «Сиротки бури», действие которого разворачивается во время Французской революции, и сразу узнал актрису.
На миг-другой я замер в восхищении.
Я пристрастился к кино в последние восемь лет, пока жил в Альбукерке. Сидишь один, в темноте, и на час с небольшим напрочь забываешь о себе и живешь жизнью героев.
– Кого только тут не встретишь, – понизив голос, заметил Хендрик, приступая к палтусу в креветочном соусе. – И Глорию Свенсон, и Фэрбенкса, и Фатти Арбакла, и Валентино. Не далее как на прошлой неделе за этим столом сидел Чаплин. Причем на стуле, на котором сидишь ты. Заказал на обед только суп. Больше ничего. Суп, и все. – Хендрик ухмыльнулся. Впервые в жизни его ухмылка меня взбесила. – В чем дело, Том? Бифштекс подкачал? Его, случается, чуток пережаривают.
– Отличный бифштекс.
– А, ты все еще переживаешь тот случай в Аризоне? Я чуть не рассмеялся ему в лицо:
– Еще бы не переживать! Я вынужден был прикончить двух человек.
– Тише, тише. Вряд ли мисс Гиш хочется про это слушать. Поосторожнее, Том, прошу тебя.
– Ладно, но я не могу взять в толк, зачем обсуждать эти вещи в ресторане. У тебя же вроде как здесь квартира.
Хендрик, похоже, смутился.
– А мне в ресторане нравится. Всегда приятно побыть среди людей. А ты что, не любишь бывать среди людей, а, Том?
– Я тебе скажу, чего я не люблю…
Он плавно повел рукой, словно приглашал меня выйти за дверь ресторана:
– Будь добр, расскажи. Поведай мне, что именно тебе не нравится. Раз уж тебе так хочется.
Я наклонился к нему поближе и прошептал:
– Мне не нравится уносить ноги с места убийства верхом на коне и с пулей в плече. С пулей. И… и… – Я сбился с мысли. – Я этого не хотел. Не хотел их убивать.
Хендрик философски вздохнул:
– Как там выразился доктор Джонсон? «Тот, кто делает из себя зверя, избавляется от боли бытия». Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты ищешь себя. Ты потерялся. Ты понятия не имел, кто ты или что ты такое. У тебя не было цели в жизни. Жил в нищете. Болтался как неприкаянный, даже жег себя огнем, лишь бы хоть что-то почувствовать. А теперь? Суди сам: у тебя появилась цель. – Он смолк на пару секунд. – Креветочный соус просто дивный.
Подошел официант, подлил нам вина. Мы сосредоточенно жевали, пока он не отошел. Послышались звуки рояля. Некоторые обедающие откинулись на спинки стульев – наблюдать за пианистом.
– Я просто сказал, что мне это не понравилось. Те парни и не думали вступать в Общество. Ты должен был это знать, Хендрик, и должен был меня предупредить.
– Будь добр, зови меня Сесил. Здесь меня знают как Сесила. Деньги, по легенде, я сколотил в Сан-Франциско. Был застройщиком. Помогал заново отстроить город после землетрясения. Неужто я не похож на Сесила? Так что зови меня Сесилом. Пусть думают, что я – Сесил Б. Демилль и могу каждого превратить в звезду. Это поможет мне раскрутиться…
Он пустился в пространные рассуждения:
– Этот город мне по нраву. Кто только сюда не стремится! Молоденькие дочки фермеров из Южной Дакоты или Оклахомы, а то и из Европы. Судя по всему, этот город всегда притягивал всех как магнит. В ледниковый период животные тянулись сюда и застревали в смоляных ямах, похожих на небольшие озерца, а на запах мяса стремились другие животные и тут же вязли в черной блестящей и вязкой смоле. Я – безопасный вид хищника. Все думают, что в семьдесят восемь я уже не опасен. Семьдесят восемь! Только представь себе. В семьдесят восемь лет я перетрахал всю Фландрию. Мне удержу не было. А сколько я сделал брачных предложений!.. Настоящий нидерландский Валентино…
Я сделал большой глоток вина.
– Я не могу этим заниматься, Хендрик, не могу, и все.
– Сесил, пожалуйста.
– Мне очень жаль, что я ходил к доктору Хатчинсону. Очень жаль, правда. Но я хочу вернуться в прежнюю жизнь. Хочу снова стать самим собой.
– Боюсь, что это, как говорится, невозможно. Время не стоит на месте. Мы можем наслаждаться временем, но мы не в силах повернуть его вспять. Не в силах его остановить. Мы тоже идем по дороге с односторонним движением, как и все эти однодневки. Взять и удрать из Общества так же невозможно, как пожелать не рождаться вообще. Ты ведь это понимаешь, Том, правда? А как насчет твоей дочери, Том? Мы ее найдем. Непременно.
– Но пока не нашли?
– Пока, Том, пока не нашли. Я чувствую, она где-то близко. Где-то здесь, Том.
Я ничего не ответил. Да, я злился, но мой гнев – такое часто случается – был лишь отражением переполнявшего душу страха. Нашего Общества вроде как не существовало: сколько ни старайся, не найдешь шикарного здания, на стене которого красуется гранитная доска с его названием. Был только Хендрик да горстка слепо верящих ему людей. Но и одного Хендрика хватало. С его