Камилла тоже жила в восточной части города, но дальше, чем я. Мне было пора выгулять Авраама, я и предложил Камилле к нам присоединиться. Она охотно согласилась.
Мы сидели рядом на той самой скамейке, где я впервые ее увидел. Высоко над нашими головами, словно привидение из мультика, медленно проплыл пустой полиэтиленовый пакет.
– А что, собственно, меняется со временем?
– Все. Все вокруг другое. Ничто не остается таким, как прежде. – Я указал на пушистого зверька, стремительно взлетевшего к кроне дерева. – Раньше белка была бы рыжая, а не серая. И в воздухе не парили бы полиэтиленовые пакеты. А с дороги слышался бы другой звук, цокающий. Люди смотрели не в телефоны, а на карманные часы. Запахи – вообще особая статья. Сейчас не шибает в нос, как раньше. Тогда воняло повсюду. Нечистоты и фабричные отходы сливали в Темзу.
– Чудесно.
– Жизнь была суровая. Времена Великой Вони. В тысяча восемьсот пятьдесят каком-то лето выдалось необычайно жаркое. Смрад в городе стоял – не продохнуть.
– Сейчас, вообще-то, тоже пованивает.
– Даже близко не сравнить. Человек всю жизнь жил в вони. Люди вообще не мылись. Считалось, что мыться вредно.
Она понюхала свою подмышку:
– Значит, в ту пору я была бы вполне ничего себе? Я наклонился и обнюхал ее.
– Больно чистенькая. Люди заподозрили бы неладное. Чистенькая, как из двадцатого века.
Камилла засмеялась. Вот оно, простое, беспримесное счастье: рассмешить человека, к которому неравнодушен.
Небо над нами начало темнеть.
– Так что, вы и впрямь в меня втрескались?
Она снова засмеялась:
– Вопрос незрелого юнца, а не четырехсотлетнего мужчины.
– Простите, четырехсоттридцатидевятилетнего.
– А вопрос задали, точно пятилетний малыш.
– А я и впрямь чувствую себя пятилетним малышом. Обычно я вполне сознаю свой возраст, но сейчас – нет.
– Да, если уж вам так хочется это услышать…
– Хочется услышать правду.
Она вздохнула. Довольно театрально. И вдобавок подняла глаза к небу. Я завороженно любовался ее профилем.
– Да, я тогда в вас втрескалась.
Я тоже вздохнул. И тоже слегка театрально.
– Как грустно звучит это прошедшее время.
– Ладно. Так и быть. Не тогда. Я от вас без ума.
– Я тоже. От вас, конечно. Вы обворожительны, – совершенно искренне сказал я, но она опять засмеялась:
– Обворожительна? Ох, простите.
Она посерьезнела. Мне захотелось ее поцеловать. Но как? Последние несколько веков я прожил в одиночестве и понятия не имел о современных нормах флирта. Но я был счастлив, как будто камень упал с души. Вообще-то, мне и такого счастья хватило бы. Этого мгновения из «Оды к греческой вазе». Чтобы возможность поцелуя осталась со мной навсегда. Чтобы она просто смотрела на меня, а я – на нее.
Я понимал, что мне разгадать ее загадку хотелось не меньше, чем ей – мою: она слегка прижалась ко мне, я приобнял ее одной рукой. Прямо здесь. В парке, на скамейке. Может быть, это и есть любовь? Когда появляется сулящая счастье загадка, которую хочется разгадывать всю жизнь.
Какое-то время мы сидели молча, как супруги, и наблюдали, как Авраам галопом скачет вокруг спрингер-спаниеля. Она положила голову мне на плечо, и минуту-другую я чувствовал себя бесконечно счастливым. Но тут случились сразу две вещи. Я вспомнил Роуз, и меня пронзило острое чувство вины. Вспомнил, как ее голова лежала у меня на груди, когда мы прижимались друг к другу на ее узкой кровати в Хакни. Разумеется, Камилла не догадывалась, о чем я думаю, – разве что заметила, что я слегка напрягся.
Затем у меня зазвонил телефон.
– Не буду отвечать.
Но он зазвонил снова, и Камилла сказала:
– Хотя бы посмотри, кто звонит.
Я посмотрел. На экране светилась единственная буква – Х. Значит, надо ответить. И делать в точности то, что я сделал бы, не будь рядом Камиллы. Я ответил на звонок. И мимолетное мгновение счастья уплыло, как гонимый ветром пустой пакет.
Прижав телефон к уху, я встал со скамейки.
– Что, я не вовремя? – спросил Хендрик.
– Нет-нет, Хендрик. Все в порядке.
– Ты где?
– Гуляю с собакой.
– Ты один?
– Да. Конечно, один. Если не считать Авраама.
Я очень надеялся, что говорю достаточно тихо, чтобы Камилла ничего не услышала, но и достаточно громко, чтобы Хендрик ничего не заподозрил. Похоже, я потерпел неудачу по обоим пунктам.
Он чуть помолчал.
– Ну ладно. Слушай… Мы кое-кого отыскали.
– Мэрион?
– Увы, нет. Зато нашли твоего друга.
Слово «друг» поставило меня в тупик. Я посмотрел на Камиллу. Она все так же сидела на скамейке, но глядела на меня неодобрительно.
– Кого-кого?
– Твоего парня.
Я искренне не понимал, о ком он.
– Какого парня?
– Полинезийца твоего. Омаи. Он жив-здоров. И ведет себя, как дурак.
– Омаи?
Даже не будь рядом Камиллы, эта новость меня точно не обрадовала бы. Не то чтобы старый приятель был мне до лампочки – просто я нюхом чуял: в том, что Хендрик его нашел, ничего хорошего быть не могло. Вряд ли Омаи хотел, чтобы его нашли. Счастье, переполнявшее меня всего минуту назад, испарилось без следа.
– Где он? – спросил я. – И каким образом нашелся?
– В Австралии есть сёрфер, как две капли воды похожий на человека на портрете кисти Джошуа Рейнольдса трехсотлетней давности. Представляется как Сол Дэвис. В сообществе сёрферов его популярность подозрительно быстро растет. Красавчик лет тридцати с небольшим, которому на самом деле скоро стукнет триста пятьдесят. Уже ползут слухи, что красавчик не стареет. Народ это обсуждает. В том числе в Сети, черт побери. Пишут: «А, вы про того бессмертного чувака, который живет рядом со мной? Он с девяностых ни капли не изменился». Он опасен. У людей возникают подозрения. И, судя по всему, это еще не все. Берлинский источник сообщает Агнес, что они тоже про него знают. В институте. Он может попасть в серьезную передрягу.
Поднялся ветер. Камилла поежилась, показывая мне, что она замерзла. Я кивнул и беззвучно, одними губами, произнес:
– Иду.
Я хорошо понимал, что не должен торопить Хендрика.
– У тебя скоро отпуск? Школьные каникулы?
Вопросы звучали зловеще.
– Да.
– Могу отправить тебя самолетом в Сидней. Прямым рейсом. С двухчасовой остановкой в Дубаи. Прикупишь чего-нибудь в аэропорту. И ты в Австралии. Позагораешь недельку.
Позагораешь недельку. Перед поездкой в Шри-Ланку он говорил то же самое.
– Ты же вроде говорил, с этим покончено, – возразил я. – Говорил, что целых восемь лет я могу жить своей жизнью. Без всяких перерывов.
– Тебя послушать – ты остепенился, стал на якорь.
Но никакого якоря у тебя нет.
– Верно. Якоря нет. Зато есть собака. Авраам. Он уже старый. Восемь лет не протянет. Но не могу же я его бросить.
– Зачем бросать? В наше время полно желающих присматривать за собаками.
– Он и без того травмирован. Плохо спит… Он может не пережить разлуки со мной.
– Ты что, выпил?
Главное – не подставить под удар Камиллу.
– Ну, выпил, что такого? Наслаждаюсь радостями жизни. Следую твоим советам.
– Ты пил один?
– Один.
Камилла встала со скамейки. В руках у нее поводок.
Что она делает?! Все, слишком поздно.
– Ко мне, малыш!
Только не это.
– Авраам!
Пес побежал к ней.
В голосе Хендрика зазвенела сталь:
– Так это и есть твой якорь?
– Что?
– Женщина, которая позвала Авраама. Твоего пса ведь зовут Авраам?
У Хендрика тысяча признаков старости. Я проклинал судьбу за то, что в их число не входила глухота.
Камилла пристегнула поводок к ошейнику Авраама и снова посмотрела на меня.
– Женщина?
Камилла навострила уши.
– Кто она?
– Никто, – сказал я. – Абсолютно никто.
Губы, которые я только что мечтал поцеловать, скривились в недоумении.
– «Никто»? – произнесла она шепотом, больше похожим на беззвучный вопль.
«Это не то, что ты думаешь», – мимикой попытался показать я.
– Так, встречаемся в парке. Гуляем с собаками.
Лицо Камиллы исказила ярость.
Хендрик вздохнул. Не знаю, поверил ли он мне, но продолжил гнуть свое.
– Кому-то все равно придется навестить твоего старого дружка. За последнее время я привлек довольно много новичков. Что вселяет в меня уверенность, что я все-таки найду Мэрион. Проблема в другом. Послать к нему я могу кого угодно, но где гарантия, что его удастся уговорить? Тогда… – Он осекся. – Словом, решать тебе. Все зависит от тебя.
Иллюзия выбора… Как это похоже на Хендрика. Или я еду поговорить с Омаи, или Омаи умрет. Вот что имел в виду Хендрик. Если до Омаи не доберется посланец из Берлина, значит, доберется кто-то другой. И, что еще ужаснее, я понимал, что он прав. Может, Хендрик и мастак манипулировать людьми, но в большинстве случаев правда на его стороне.
Камилла сунула мне в руку поводок и пошла прочь из парка.
– Я тебе перезвоню. Мне нужно кое-что обдумать.
– Даю тебе час.
– Час? Отлично.
– Камилла, подожди! – крикнул я, как только нажал отбой. – Куда ты?
– Домой.
– Камилла?
– Кто тебе звонил?
– Этого я сказать не могу.
– Так же, как не мог сказать ей, кто я такая.
– Это была никакая не она.
– Том, я так больше не могу.
– Камилла, прошу тебя.
– Отвали.
– Камилла, ты что?
– Я изливаю ему душу, вообразила, что между нами что-то есть, а он утверждает, что я ему никто. Да пошел ты к чертовой матери! Я уже готова была с тобой переспать! Вот чем ты занимаешься? Манипулируешь людьми. Я для тебя – вроде очередной собачки для дрессировки.
– Авраама никто не дрессировал. Камилла, пожалуйста, подожди…
– Fils de pute![24]
Она ушла. Побежать за ней? Каждым атомом своего существа я рвался догнать ее. Может, поговорить с ней, объяснить, кто такой Хендрик? Наверно, я сумел бы все исправить. Но я стоял как пришитый, там, на траве, под пурпурным закатным небом, и смотрел, как угасает день. Лучше уж ее разозлить, чем подвергнуть опасности, думал я. Ничего себе дилемма!.. Единственный способ ее защитить – держаться от нее подальше.