Омаи все схватывал на лету. На диво быстро освоил английский. Я привязался к нему не в последнюю очередь потому, что он давал мне возможность увильнуть от выполнения нудных матросских обязанностей. Мы усаживались где-нибудь в тени или находили тихий уголок в подпалубных помещениях и повторяли существительные и глаголы, заедая их квашеной капустой из одной плошки.
Я кое-что рассказал ему про Роуз и Мэрион. Показал монетку Мэрион. Объяснил значение слова «деньги».
Он поделился со мной своими представлениями о мире.
Все вокруг наполнено некой сущностью под названием мана – каждое дерево, каждое животное, каждый человек.
Мана – это особая сила. Сверхъестественная сила. Она может быть доброй или злой, но с ней нельзя не считаться.
Однажды мы стояли на палубе, и он ткнул пальцем в доски у нас под ногами.
– Как это называется? – спросил он.
Я проследил направление его пальца.
– Это называется тень.
Он сообщил, что мана живет только в тени, и потому существует множество правил касательно теней.
– Правил? Что же это за правила?
– Очень плохо наступать на тень… – Он огляделся, будто искомое слово висело в воздухе. Потом заметил Фюрно – тот через полуют направлялся на корму – и указал на него.
– Командира? Предводителя? Вождя?
Он кивнул:
– Когда я видел тебя в первый раз, ты не наступил на мою тень. Ты подошел ближе. Но на тень не наступил. Это был знак, что тебе можно доверять. Мана внутри тебя уважала ману внутри меня.
Любопытно, подумал я. Выходит, для него это значило больше, чем мое решение не поджигать его дом. Я слегка отодвинулся от таитянина.
Он рассмеялся. И положил руку мне на плечо:
– Совсем не плохо, впервые встретив человека, узнать его ближе.
– Ты был вождем?
Он кивнул:
– На Таити.
– Но не на Хуахине?
– Нет.
– Зачем же ты перебрался с Таити на Хуахине?
По натуре он был веселый малый, на редкость беспечный, особенно если учесть, что он решился покинуть привычный мир, но, когда я задал этот вопрос, он нахмурился и, словно от боли, закусил верхнюю губу.
– Успокойся, – сказал я. – Не хочешь – не рассказывай.
Вот тогда он мне все и рассказал.
– Я знаю, что могу тебе доверять, – начал он. – Я твердо в этом уверен. Ты был хорошим учителем. И ты хороший друг. И я чую в тебе кое-что еще. По тому, как ты говоришь о прошлом. По выражению твоих глаз. И – пенни, который ты носишь с собой. Ты сказал, что он старинный. А еще – ты столько всего знаешь. Я думаю, ты такой же, как я. Ты – хороший друг.
Последние слова он повторил много раз, словно хотел закрепить сказанное.
– Да. Мы хорошие друзья.
– Мурууру. Спасибо.
Так между нами возникло взаимопонимание, затем – доверие, от которого оставался всего шаг до откровенности.
Мимо нас прошел Холламбли. Холламбли спал рядом со мной и постоянно ворчал, что зря мы взяли на борт Омаи.
– Он – обуза, жрет наши припасы и сулит нам всякие напасти.
Сейчас он покосился на нас, красноречиво поднял брови и прошел мимо.
– Я здесь старше всех, – сказал Омаи. – Как, думаю, и ты. За пять лет твое лицо не изменилось. Ни капли.
– Так и есть, – шепотом отозвался я. И замолчал, настолько он меня поразил. Это было прекрасно и ужасно одновременно. До знакомства с доктором Хатчинсоном оставался еще целый век, а я уже встретил похожего на себя человека и смог наконец сказать правду. Наверное, примерно то же испытывает жертва кораблекрушения, когда после десятилетий одиночества на необитаемом острове встречает оставшегося в живых собрата.
Он смотрел на меня и улыбался. От страха почти не осталось следа.
– Ты такой, как я. Я такой, как ты. Я так и знал. – Он с облегчением рассмеялся. – Я так и знал.
Он обнял меня. Наши тени слились.
– Это неважно. У нас с тобой одинаковая мана. У нас общая тень.
Я не в состоянии передать всю значимость той минуты. Да, Мэрион была такой же, как я, но я ведь ее так и не нашел. С Омаи я не просто почувствовал себя не таким одиноким – я почувствовал себя обычным человеком. И мне немедленно захотелось узнать все. Оглядевшись вокруг и убедившись, что ни матросов, ни офицеров на палубе нет, мы продолжили разговор.
– Поэтому ты и уехал? Поэтому решил покинуть острова?
Он кивнул. Похоже, кивать головой в знак согласия принято повсеместно. Так же, как пребывать во власти суеверий.
– Да. Трудно было. Поначалу на Таити все шло хорошо. Они воспринимали меня как… особенного. Вот почему я стал вождем. Они считали это доказательством того, что мана во мне добрая. Что я – добрый. Что я наполовину человек, наполовину бог. Никто не отваживался даже приблизиться ко мне при свете дня, чтобы не наступить на мою тень. – Он засмеялся и устремил взгляд в морскую даль, будто прошлое прячется у горизонта. – Я очень старался и был хорошим вождем, но после многих, очень многих лун все изменилось. Появились другие люди. Каждый хотел стать вождем. А я не мог перестать быть вождем. Единственный способ перестать быть вождем – это умереть. Так что я был…
Он начал трясти руками возле своей головы.
– В ловушке?
– Да, я попал в ловушку. Значит, я должен был уйти. И начать все заново, встретить новый рассвет. Но дню положен свой срок, а потом наступает ночь. У меня не осталось мест, куда бежать. А я хотел жить.
Я рассказал ему, что случилось с моей матерью. Рассказал про Мэннинга. Про Мэрион, которая была такой же, как мы. Рассказал, как невольно подверг Роуз страшной опасности. И как сильно я по ней тосковал.
Он мягко улыбнулся:
– Люди, которых любишь, не умирают никогда.
Я не понял, что он хотел этим сказать, но навсегда запомнил его слова.
Люди, которых любишь, не умирают никогда.
– В Англии нас тоже не жалуют, – признался я. – На этом корабле никому нельзя говорить, кто мы такие. По возвращении в Англию мне опять придется сменить личину. Фюрно уже заподозрил неладное.
Омаи заметно встревожился. Потрогал свое лицо. Вероятно, раздумывал, где бы ему понадежней спрятаться.
– Не волнуйся, – сказал я. – Ты диковинный.
– Диковинный? Что это за слово?
– Не как все. Из дальних краев. Далеких. Очень далеких. Вроде ананаса.
– Ананаса? У вас в Англии нет ананасов?
– Ну, штук тридцать на всю Англию, может, и найдется. Где-нибудь на каминных полках.
Омаи был явно сбит с толку. Море тихонько плескало о нос корабля.
– Что такое каминная полка?
Байрон-Бей, Австралия, настоящее время
Мы сидели на веранде под китайскими фонариками. С соседних столиков доносился невнятный гул веселых голосов.
В последнюю нашу встречу с Омаи Австралию, насколько я помнил, только-только открыли. Омаи по-прежнему было легко узнать. Его лицо слегка округлилось – не пополнело, а лишь округлилось, как нередко бывает с возрастом; вокруг глаз появилось несколько морщинок, которые не исчезали даже тогда, когда он переставал улыбаться; сторонний наблюдатель дал бы ему не больше тридцати шести лет. На нем была вылинявшая футболка с автопортретом Фриды Кало – репродукцией афиши с выставки ее работ в Художественной галерее Нового Южного Уэльса.
– Давненько мы не виделись, – с сожалением произнес Омаи. – Мне тебя не хватало, чувак.
– Я тоже по тебе скучал. Надо же. Ты теперь говоришь «чувак»? Тебе идет.
– В шестидесятых привык. Здесь как бы положено так изъясняться. Сёрферская фишка.
Мы стартовали с мартини с кокосом и перцем чили – его Омаи уже опробовал и теперь уговаривал причаститься и меня. Позади приземистых пальм и просторного пляжа мягко поблескивало в лунном свете море.
– Мартини с кокосом и чили я еще не пробовал, – признался я. – С возрастом это – обычное дело. Уже не так тянет на новенькое.
– Ну, не знаю, – возразил этот неисправимый оптимист. – Бóльшую часть жизни я жил на берегу то одного, то другого океана, и все же мне еще не доводилось дважды увидеть одну и ту же волну. Это мана, понимаешь. Она повсюду. Она никогда не уймется. И не даст миру постареть. Вся планета – это мартини с кокосом и перцем чили.
Я в ответ рассмеялся.
– И как давно ты Сол Дэвис?
– Лет семнадцать. С тех пор, как приехал в Байрон. Я оглядел сидевших вокруг радостных австралийцев, с удовольствием расслабляющихся в пятницу вечером. Компания праздновала день рождения. Когда принесли торт с воткнутыми в него тремя бенгальскими огнями, раздался дружный восторженный рев. Под гром аплодисментов торт водрузили перед женщиной в торце стола. К ее топику был приколот огромный значок. Ей исполнилось сорок.
– Сущий младенец, – хмыкнул я.
– Сорок, – усмехнулся Омаи. – Ты помнишь этот возраст?
Я кивнул и с грустью сказал:
– Да. Помню. А ты? Он тоже погрустнел:
– Ага. В тот год мне пришлось покинуть Таити.
Он смотрел вдаль, словно за верандой, во тьме, надеялся разглядеть другое время и другое место.
– Я был человек-бог. Благодаря мне сияло солнце. Мы были заодно с погодой, океаном и фруктами на деревьях. И не забывай: пока не появились европейцы и не стали обращать нас в христианство, люди-боги были не такой уж редкостью. Бог не сидел где-то там, в облаках. Ну-ка, взгляни на меня, я ведь запросто сошел бы за бога, верно?
– Крепковатые у них коктейли, – усмехнулся я.
– Возможно, я все это тебе уже говорил.
– Возможно. Очень давно.
– Давным-давным-давным-давным-давно.
Подошла официантка. Я заказал на закуску тыквенный салат, на горячее – рыбу берикс; Омаи выбрал два блюда: «оба со свиным беконом», как отметила официантка.
– Знаю, – сияя улыбкой, отозвался он. Он по-прежнему оставался самым красивым мужчиной из всех, кого я встречал.
– Я просто вас предупредила. Вдруг вам захочется чего-то разного.
– Это и есть разное. Два разных блюда.
– Хорошо, сэр.
– И того и другого по две порции, – добавил он, поднимая свой стакан.