Он встал и поднял доску.
– Я этим займусь, – услышал я собственный голос. – Я это исправлю.
Он кивнул, но не задержался и босиком зашагал прочь по бетонной дорожке. Я обернулся. Пьяный помахал мне с пляжа рукой, и я махнул ему в ответ. Я лег на песок и стал думать о войне, на которой Омаи сражался, а я – из-за Хендрика – нет. Похоже, наступает мое время сражаться. На бедре, как живой, завибрировал телефон, но я не обратил на него внимания, поглощенный одной мыслью: что же, черт возьми, мне теперь делать?
Я уснул прямо на пляже. Проснулся, когда на востоке уже алел рассвет. Я вернулся в отель, позавтракал и проверил телефонные вызовы, удивившись, что Хендрик звонил всего один раз. У себя в номере, подключившись после непродолжительной борьбы с вай-фаем к интернету, зашел на «Фейсбук» и обнаружил, что Камилла не обновляла свою страничку. Мне хотелось с ней поговорить. Написать ей. Но я точно знал – нельзя. Я для нее опасен. Пока я – член Общества «Альбатрос», я обязан защищать ее от себя самого.
Я упал на кровать, свернулся клубочком и дал волю слезам. Наверное, это был нервный срыв.
– Пошел ты, Хендрик, – шептал я, глядя в потолок. – Пошло оно все.
Выйдя из отеля, я бесцельно бродил, стараясь не разреветься, и думал, что делать дальше. Я обогнул прибрежный утес и зашагал по пляжу. Возле маяка на мысе Байрон я остановился и долго смотрел в морскую даль.
Вот так же я с палубы «Эдвенчура» вглядывался в просторы Южного океана, куда нас завело ненасытное честолюбие Кука, мечтавшего найти континент размерами больше Австралии.
У каждого из нас однажды наступает момент, когда мы понимаем, что за льдами больше нет земли. Только сплошной лед. Но дальше снова начинается мир, каким мы его знаем.
Иногда достаточно внимательно поглядеть вокруг, и ты вдруг увидишь новым взором тех, к кому давно привык. Тех, кого ты любишь.
Я вспомнил Камиллу. Звук ее голоса. Ее подставленное солнцу лицо. Я вспомнил, как испугался, когда она упала со стула.
Мои страхи бессмысленны, внезапно понял я. Пусть мы стареем с разной скоростью. Пусть мы не можем противиться законам времени. Что с того? Время, отпущенное тебе, – та же земля за льдами. Мы не знаем, какая она, и можем об этом только догадываться. Все, что нам доступно, – это настоящее.
С побережья я двинулся вглубь суши и вскоре наткнулся на небольшую лагуну восхитительного темно-зеленого цвета. Вокруг высились скалы, окруженные пышной растительностью. Я давно живу на свете, но названий большинства растений не знаю. Как и названия лагуны. Но как же здорово оказаться в незнакомом месте, когда весь мир давно потерял для тебя свежесть и новизну. В лагуну низвергались два небольших водопада, заглушая прочие звуки. Я долго смотрел на падающую воду, и она казалась мне фатой невесты.
Здесь не ловился вай-фай. Не было сигнала сотовой связи. Здесь царил покой. Воздух благоухал. Плеск воды словно говорил миру: «Тише!» Я присел на бревно и вдруг осознал, что голова у меня совсем не болит.
В одном я убедился.
Мне не удастся переубедить Омаи. И я его не убью. Ни при каких условиях. Закрыв глаза, я вдыхал напоенный цветочным ароматом воздух.
Вдруг на фоне шума воды до меня донесся какой-то звук.
Что-то зашуршало в кустах обочь узкой тропинки позади меня. Какое-то животное? Нет, не похоже. Вроде бы сюда кто-то идет. Какой-то человек. Может быть, турист.
Я обернулся.
На тропинке стояла женщина и целилась в меня из пистолета. У меня бешено забилось сердце.
Поразил меня не пистолет.
Меня поразил ее вид.
На первый взгляд, она изменилась до неузнаваемости. Во-первых, высиненные волосы. Во-вторых, высоченная. Гораздо выше, чем я мог предположить. Руки в татуировках. На ней футболка с надписью «Люди меня пугают» и джинсы. На губе – кольцо, на руке – оранжевые пластмассовые часы. Выражение лица злобное – типичная фемина двадцать первого века. На вид ей около сорока, и она совсем не похожа на девочку, с которой я простился четыреста лет назад. И все же это была она. Я узнал ее по глазам.
– Мэрион.
– Не смей произносить это имя.
– Это я.
– Отвернись к воде.
– Нет, Мэрион, не отвернусь.
Не отводя от нее взгляда, я встал, потрясенный до глубины души. Я старался не думать о пистолете, нацеленном мне в голову, в считаных дюймах от лица, и понимал, что возможно, лишь пара секунд отделяет меня от смерти. Я хотел смотреть на свою дочь.
– Я еще жив только потому, что есть ты. Твоя мать завещала мне разыскать тебя. Я знал, что ты жива. Точно знал.
– Ты нас бросил.
– Да, правда. Я вас бросил и страшно об этом жалею. Но я бросил вас, чтобы спасти вам жизнь. Чтобы спасти жизнь твоей матери. Она хотела, чтобы я скрылся. Другого выхода не было. Мы бежали из Лондона, но от реальности не убежишь. Из-за меня у меня на глазах утопили мою мать. Представь себе, Мэрион, каково это – всю жизнь носить в душе такую вину? Врагу не пожелаешь. Но ведь ты хочешь убить меня не из-за этого. Это Хендрик приказал тебе это сделать? Он тебя завербовал? Промыл тебе мозги? Ну конечно, он только этим и занимается, Мэрион. Он виртуоз по промывке мозгов. Что-что, а уговаривать он умеет. Еще бы, он живет на свете без малого тысячу лет. Люди для него – марионетки.
– Я была тебе не нужна. Ты сам признавался в этом Хендрику. Ты вообще не хотел детей.
Час от часу не легче. Значит, Хендрик разыскал Мэрион и ни слова мне не сказал. Он знал, что я ищу дочь, нашел ее и скрыл это от меня. Мы столько лет были членами одного Общества, и он водил меня за нос?!
У меня перехватило дыхание.
– Нет, это неправда, – наконец сказал я. – Послушай, Мэрион! Чего я только не делал, чтобы тебя отыскать. Прошу тебя… Когда он?.. Когда это случилось?
Она все еще целилась пистолетом мне в лицо. Может, схватить ее за руку и вырвать оружие? Но это же моя дочь, моя Мэрион! Я столько лет по ней тосковал! Я должен с ней поговорить. Если Хендрик смог, значит, смогу и я.
– Ты хотел найти меня только потому, что я – единственный в мире человек, который знает про тебя все. Ты никогда мне не доверял. На меня тебе было плевать, ты веками меня не видел. Ты трясся за свою безопасность и просил Общество «Альбатрос» разыскать и избавиться от меня навсегда.
– Все было в точности наоборот.
– Я видела письмо. Ты собственноручно написал его Хендрику десятки лет назад.
– Какое еще письмо?
– Я видела его своими глазами. Ты написал его своей рукой. Я и конверт видела. Я читала письмо. Я знаю, на каких условиях ты согласился вступить в Общество. Я тогда чуть не умерла. Чуть не лишилась рассудка. Депрессия, паника, психоз – я все испытала. Весь чертов букет – из-за того, что родной отец, которого я любила больше всех на свете, желал мне смерти. Я ведь тоже мечтала тебя найти. Только мыслью о тебе и жила. Чтобы узнать, что единственный человек, ради которого я живу, желает мне смерти. Это уж слишком. Ни черта, папочка, я тебе не должна.
У нее по лицу потекли слезы. На нем не дрогнул ни один мускул, но она плакала. Меня бурным водопадом захлестнула любовь. Только бы она поняла, что я хочу ей счастья. Только бы мне поверила!
– Хендрик лжет. Он подтасовывает факты. Вынуждает других врать и фальшивить. Иногда это работает в нашу пользу, иногда – против нас. У него, Мэрион, есть и связи, и деньги. Он разбогател на торговле тюльпанами и с тех пор многократно приумножил свои капиталы.
– Агнес говорит то же самое. Она подтвердила мне, что Хендрик сказал правду. Что ты сбежал от нас из-за меня и возненавидел меня за это. Говнюк.
– Я никогда не говорил, что ненавижу тебя. Агнес целиком зависит от него и готова черное назвать белым. Я люблю тебя, Мэрион. Я не идеален. Я не был идеальным отцом. Но я люблю тебя всю жизнь. Я никогда не переставал тебя искать. Никогда, Мэрион. Ты была чудесным ребенком. Я всегда искал тебя. Не проходило дня, чтобы я не тосковал по тебе.
Перед глазами всплыла картина: Мэрион сидит у окна в закатных лучах и дочитывает «Королеву фей». Следом подступили другие воспоминания: она сидит на кровати и играет на свирели, стараясь не фальшивить.
Мэрион плакала, но дуло пистолета по-прежнему смотрело мне в лицо.
– Ты обещал вернуться. Но так и не вернулся.
– Я знаю, знаю. Я был источником опасности, понимаешь? Ты помнишь, какие знаки выцарапывали на двери нашего дома? А охотника на ведьм помнишь? А пересуды? Ты все это знала. Знала, что сталось с моей матерью. Источником всех бед был я. Мне пришлось исчезнуть. Как потом и тебе.
Она зажмурилась.
– Чертов ублюдок, – пробормотала она.
Мне ничего не стоило выхватить у нее пистолет, но я и пальцем не пошевелил.
Сколько веков я жил только ради встречи с ней. Но сейчас меня охватило острое желание жить. Жить, чтобы жить. Мало ли что случится в будущем? Что новое может меня ждать?
– Не могу забыть, как ты играла «Под зеленой кроной», – сказал я. – На маленькой свирели. Я купил ее на ярмарке в Истчипе. Помнишь? Помнишь, как я учил тебя играть эту песенку? Поначалу у тебя не получалось. Мне казалось, что ты никогда не научишься закрывать пальчиками нужные отверстия, но в один прекрасный день ты сыграла мелодию! А потом стала играть на улице. Твоя мать пыталась тебе это запретить… Она всегда боялась чужого внимания. Теперь ты, наверное, понимаешь почему.
Она молчала. Я слушал ее дыхание, глядя на воду и на деревья по ту сторону лагуны.
Я опустил руку в карман.
– Что ты делаешь? – тихим голосом, заглушаемым плеском воды, спросила она.
– Погоди-ка.
Я достал бумажник и вытащил запечатанный полиэтиленовый пакетик с тонкой, потемневшей от времени монетой.
– Что это?
– Помнишь тот день в Кентербери? Светило солнце. Ты играла на свирели, и кто-то дал тебе эту монетку. В тот последний день ты отдала ее мне и попросила думать о тебе. Этот пенни дарил мне надежду. Поддерживал во мне желание