сть третьяВОКРУГ СВЕТА
Неизвестный солдат
Сентября 6 дня 1522 года в испанскую гавань Сан-Лукар-де-Баррамеда вошло сильно потрепанное судно. Восемнадцать истощенных моряков в рваной одежде, с длинными космами волос, пошатываясь, сошли на берег, тяжело опустились на колени и поцеловали землю.
В гавань сбежался народ. Удивленно смотрели испанцы на моряков, на незнакомое старое судно, шепча привычные молитвы, осеняя себя крестным знамением.
— Святая Мария, — слышались тихие голоса, — кто это? Откуда? Что за судно? Видно, здорово их потрепало море, эти бедняги похожи на выходцев с того света. Клянусь святым Иеронимом, они забыли вкус еды!
И к морякам потянулись руки с хлебом, фруктами, молодым вином.
Моряки с наслаждением откусывали мягкий хлеб, запивали его вином родных виноградников, и благодарили, и смеялись, и слезы катились по их щекам, слезы радости, счастья…
Их не узнают? О них забыли? Стоит ли этому удивляться? С тех пор как они в последний раз видели трижды благословенный берег Сан-Лукар-де-Баррамеды, прошло без малого три года. Их считали погибшими, без вести пропавшими. Нет, милосердная дева Мария сохранила им жизнь, хотя многие их товарищи навсегда полегли там, в далеких странах. О, как вкусен хлеб родной страны, спасибо, спасибо, благородные сеньоры и сеньориты!..
А потом они вернулись на борт корабля, растянулись на циновках и заснули крепким, спокойным сном безгранично усталых и счастливых людей.
В то время как они спали, гонец пришпоривал коня. Он мчался во дворец Вальядолида к королю Карлу с доброй вестью: вернулись те, кого уже никто не ждал, — моряки Фернана Магеллана, и в знак выполненного поручения, следуя обычаю рыцарских времен, они хотят вернуть перчатку своему королю.
Фернан де Магеллан, прежде чем отправиться в свое знаменитое плавание, пережил немало приключений и опасностей.
Он был моряком и солдатом и не раз плавал в Индию, не раз участвовал в стычках, в настоящих сражениях. Из этих плаваний он ничего не привез, кроме ран. Ему, как и всем португальцам, всегда надо было быть настороже, слишком ненавидели их на Востоке.
Магеллан был отважен и храбр и не щадил себя, когда речь шла о жизни его товарищей. Так он самоотверженно спас своего друга Франсиско Серрано, который отбивался на берегу от десятка вооруженных кинжалами малайцев, пытаясь добраться до своей шлюпки.
Да, у Магеллана в молодости было столько приключений, что их хватило бы на толстый увлекательный приключенческий роман, столь любимый жанр литературы всех времен и всех стран.
Нельзя сказать, чтобы внешность Магеллана была такой же романтической, как и его приключения. Он был невысок ростом, приземист и больше напоминал португальского крестьянина, чем потомка рыцарей, хотя и незнатного рода. Только глаза у Магеллана были особенные: проницательные, умные, сверлящие…
У Магеллана была трудная судьба. Про него не скажешь, что он родился под счастливой звездой. Все, чего он добивался, стоило ему трудов, и плата никогда не бывала по заслугам. Он делал больше, чем это угодно было замечать другим. Те, с кем он по праву рождения мог бы быть наравне, не любили его. Зато он пользовался уважением и доверием своих подчиненных, простых матросов.
Рассказывали, как однажды, когда судно, на котором плыл Магеллан, было обречено на гибель и капитан с офицерами прежде всего кинулись к шлюпкам, только он один не тронулся с места.
— Я остаюсь с матросами, — сказал он. — Я не хочу пользоваться своими привилегиями и разделю с ними общую участь.
Такие вещи не забываются.
Внешне Магеллан был суров и даже угрюм, но был он верен дружбе, как никто, и снисходителен и добр к своему рабу, малайцу с острова Суматра. Этот малаец, по имени Энрике, очень был привязан к Магеллану.
…Португальцы хорошо изучили новый морской путь в Индию вокруг Африки. Они знали каждый мыс, каждую мель, каждый риф, они научились обходить мыс Доброй Надежды, которому, право же, куда больше пристало имя, данное ему первооткрывателем Бартоломеу Диашем, — мыс Бурь. Делая большой крюк к западу, они однажды случайно увидели берега Бразилии, на несколько месяцев раньше, чем Висенте Пинсон, спутник Колумба. Португалия, достигнув Индии и островов Востока, безмерно наживалась на торговле пряностями, захватывала золото, серебро, драгоценные камни. Но, как говорят, аппетит приходит во время еды, они знали, что самые лучшие пряности родятся на Молукках, на Островах Пряностей, где они еще не обосновались. Это было не так-то легко сделать среди враждебных островов Малайского архипелага, на далеком Востоке.
Против них объединились не только мусульманские купцы, но и христиане-венецианцы, у которых Португалия вырвала лакомый кусок, а когда речь идет о золоте, тут уж не до религиозных распрей или объединений. Этот металл — золото — по своим химическим свойствам хотя и называется благородным, но его роль в жизни людей едва ли можно назвать благородной. Там, где золото, там кровь, там измена, там подлость.
Торговля португальцев была обагрена кровью матросов, кровью мирного населения, которое только в том и было виновато, что жило на богатых и великолепных райских островах, с райской природой. Но эти мирные жители меньше всего наживались на торговле; они за свои пряности, собранные под жгучим солнцем, получали гроши. А вот правителям, собирающим пошлины, купцам — им-то эти пряности приносили громадный доход, так же как наживались на своем разбое короли Португалии, капитаны, офицеры и меньше всего матросы. А каждая экспедиция была полна угроз и опасностей.
Другу Магеллана, Франсиско Серрано, надоели эти бесконечные схватки, эта настороженность, вечная неуверенность в завтрашнем дне. Лишь только представился удобный случай, Серрано променял беспокойную жизнь моряка и солдата на тихий остров Терпате на Молукках. Местный султан воспылал к нему любовью и сделал его своим великим визирем. Скоро у Серрано появился прекрасный дом с тенистым садом, жена-малайка и славные ребятишки. Серрано был счастлив и хотел, чтобы его удачливую судьбу разделил с ним и его близкий друг Магеллан.
Но спокойная жизнь почему-то не привлекала Магеллана. У него были свои планы. Разумеется, он хотел встретиться с другом, но только прибыв к нему своим путем, еще никому не известным, трудным и опасным, и потому особенно привлекательным для исследователя, каким и был Магеллан!
Магеллан считал, что до Молукк куда удобней и ближе добираться западным путем. Собственно, то же самое хотел сделать в свое время и его великий предшественник Христофор Колумб. Колумбу даже казалось, что он достиг Зипанго и Китая и что где-то неподалеку текут воды Ганга, настолько люди не представляли себе ни истинных размеров земного шара, ни истинных очертаний материков и островов. Теперь-то мы знаем, что уверенность Колумба была величайшим заблуждением, но известно также, что многие ошибки послужили причиной великих открытий.
Колумб открыл Новый Свет, и новый материк послужил препятствием на западном пути к Молуккам.
Сам Колумб надеялся на пролив, чтобы выйти в другое море, в Индийский океан. Знал о препятствии, разумеется, и Магеллан. И другие моряки. Многие мореплаватели искали прохода из Атлантического океана в Индийский, по безуспешно.
Несколько лет тому назад Васко Нуньес Бальбоа, испанский конкистадор, — а их множество устремилось вслед за Колумбом к берегам нового материка — увидел с высоты перевала на Панамском перешейке какое-то безграничное водное пространство. Что это? Бальбоа не знал. Он назвал его Южным морем, и это все, что тогда было известно.
Магеллан знал, что-путь его будет лежать через это неведомое Южное море, оно обязательно приведет его к Островам Пряностей, только нужно найти пролив. А в том, что этот пролив существует, в этом он не сомневался. И у него были для этого основания.
Выйдя в отставку, он подолгу просиживал в секретном архиве при дворе короля, читал донесения разных капитанов, изучал карты, особенно ту, что была вычерчена немецким картографом Мартином Бехаймом, где совершенно ясно был указан пролив под 40 градусом южной широты. Он был широк и многоводен, как свидетельствовали побывавшие там моряки. Некоторые из них даже плавали по этому проливу, только не дошли до выхода в Южное море. Но Магеллан знал, что он-то уж обязательно пройдет его до конца, а оттуда будет держать курс к Островам Пряностей.
Магеллан добивается аудиенции у короля Мануэла. Король принимает его холодно. Холодно выслушивает он просьбу своего верного слуги — немного повысить ему пенсию — и отказывает ему в этом. Тогда, возможно, его величество король Португалии соблаговолит назначить его, Магеллана, опытного моряка, хорошо знающего Восток, капитаном какого-либо корабля из числа тех, что часто отплывают в Индийский океан? Но король отказывает ему и в этом, и в других его скромных просьбах. Зато Мануэл охотно соглашается отпустить Магеллана из Португалии, если тот пожелает. Мануэл считает, что Португалия легко обойдется и без Магеллана. Она решительно ничего не потеряет, если этот сумрачный человек окажется где-либо в другой стране. В этот час Мануэл и не подозревал, как сильно он об этом пожалеет, когда будет уже поздно. И король Мануэл забывает о Магеллане раньше, чем тот, прихрамывая — след от раны, полученной в бою, — окажется за пределами его замка, а там и вне его королевства.
Теперь Магеллан свободен и может все свое время посвятить разработке плана.
…Магеллан, подобно Колумбу, направляется к сопернице Португалии — в Испанию. Здесь он, как и Колумб, находит сильных покровителей, приобретает друзей. Он женится на Беатрисе, дочери Диего Барбоза, португальца на испанской службе, занимающего важный пост начальника арсенала. У Магеллана родится сын, он счастлив. Испания за короткий срок дала ему больше, чем за все предыдущие годы жизни родная Португалия, а ему уже за тридцать, и вся его жизнь — лишь подготовка к великому подвигу, который он должен совершить.
Испанский король, восемнадцатилетний Карл I, согласен принять его. Ему уже сообщили о португальском моряке и о его заманчивом плане. Карл согласен выслушать его. Готов последовать советам своих приближенных, которые хорошо разбираются в этих вопросах и сами не прочь заработать кругленькую сумму на торговле пряностями.
Молодому королю не внушает неприятных чувств этот суровый моряк, четырежды обогнувший мыс Доброй Надежды, хорошо знающий и свое дело, и Восток, имеющий связь с Молукками через своих друзей. С ним во дворец пришел и стройный малаец Энрике с далекого и таинственного острова Суматра.
Нет, этот португалец Магеллан положительно внушает к себе доверие, а Испания нуждается в золоте. Кто знает, не привезет ли он с собой в подарок испанскому королю золотого идола, потяжелее того, что преподнес в свое время своему повелителю Васко да Гама в честь открытия морского пути в Индию? А в том идоле было двадцать семь килограммов, да к тому же он был осыпан драгоценными камнями.
Окрыленный, возвращался из дворца Фернан Магеллан. Участь его экспедиции решена! Так пусть же дуют попутные ветры, пусть кормчие тверже держат руль, пусть поведут они корабли тем путем, который им укажет бывший неизвестный солдат, а ныне адмирал, кавалер ордена Сантьяго благородный сеньор Фернан де Магеллан!
Паук ткет свою паутину
Слух об экспедиции Магеллана скоро достиг королевских ушей Мануэла. Вот когда он пожалел, что выпустил из своих рук этого моряка! Теперь он дорого бы дал, чтобы задержать его, не дать ему возможности осуществить свой излюбленный план.
И вот Альвариш да Коста, посланник Португалии при испанском дворе, стоит перед троном Карла и ведет такую речь:
— Мой король, светлейший дон Мануэл, просил предупредить ваше величество относительно некоего Фернана Магеллана.
— Что вы имеете в виду, благородный доп Альвариш? — подняв брови, спросил король. — Мне не ясен смысл ваших слов.
— Ваше величество, если слухи правдивы, приняли к себе на службу Магеллана и оказали ему высочайшее доверие, назначив его начальником большой экспедиции? — почтительно осведомился дон Альвариш.
— Слухи эти совершенно справедливы, — небрежно ответил Карл. — Остается непонятным, благородный дон Альвариш, что тревожит моего царственного дядю и брата?
— Мой король, светлейший дон Мануэл, просил меня передать вашему величеству, что эта весть его удивила и огорчила, потому что Магеллан не заслуживает подобной чести. Мой король просит также передать его совет — отложить экспедицию хотя бы на год, с тем чтобы найти на место начальника одного из подданных вашего величества более достойного, чем Магеллан.
— Передайте же моему царственному родственнику, что я чрезвычайно благодарен ему за драгоценные советы и за его заботу о пашем благе.
— Кроме того, — продолжал Альвариш да Коста, — мой король выразил некоторое недоумение по поводу того, что Магеллану отказано в его просьбе вернуться в Португалию, тогда как…
— Как! — вне себя от изумления перебил сладкоречивого посланника Карл I. — О чем вы говорите, благородный дон Альвариш?! Не иначе как вы стали жертвой чьей-то неостроумной шутки! Магеллан никогда не просил моего разрешения вернуться в Португалию, он не заикался ни о чем подобном!
Удивление Карла было так велико, что Альвариш понял, что хватил через край! Версия его была столь смехотворна и невероятна, что теперь ему уже нечего ждать королевского указа об отмене экспедиции. Он выдал себя с головой, и даже неопытный молодой король понял, почему так нежелательна экспедиция Магеллана его королю Мануэлу.
Не все еще потеряно, ободрял себя Альвариш. Придется пускать в ход другие средства. И он, полный решимости, бросается в атаку на ничего не подозревающего Магеллана, занятого всеми помыслами предстоящей экспедицией.
Долго было бы перечислять все козни, все ловушки, расставленные лукавым царедворцем. Но Магеллан с удивительным терпением улаживал неприятности, возникавшие по милости его соотечественника, который прикидывался добрым другом.
Умный и проницательный, Магеллан вскоре разгадал, по чьему наущению и для чего строит ему козни дон Альвариш. Магеллану приходилось теперь затрачивать много больше сил для дел экспедиции, чем это требовалось бы без любезного содействия хитрой лисы Альвариша. А Магеллану и без того приходилось трудно. Испанцы не слишком щедро снабжали его средствами, а затрат предстояло много. Список необходимых вещей и продовольствия был велик. Неизвестно, сколько времени пробудет в море экспедиция. И опытный, предусмотрительный моряк старался запастись по возможности всем необходимым.
Испания дала ему старые суда, неказистые с виду. Но, осмотрев их внимательнейшим образом от киля до грот-мачты, Магеллан остался ими доволен. Нужен был ремонт, только и всего. И после того как корабли привели в порядок, в гавани Севильи выстроились пять белоснежных красавцев, и не было человека, который не восхитился бы ими.
Разумеется, нарядный вид флотилии здорово испортил аппетит дону Альваришу. Но у него были припасены кое-какие сюрпризы для Магеллана. Посмотрим, как-то он их примет! Альвариш заранее потирал руки от удовольствия. Однако напрасно королю Мануэлу он потом доносил:
«…Полагая, что теперь пришло время высказать то, что ваше величество мне поручило, я отправился к Магеллану на дом. Я застал его занятым укладкой продовольствия и других вещей в ящики и коробы. Из этого я заключаю, что он окончательно утвердился в своем зловредном замысле, и, памятуя, что это последняя моя с ним беседа, еще раз напомнил ему, сколь часто я, как добрый португалец и его друг, пытался удержать его от той великой ошибки, которую он намерен совершить. Я доказывал ему, что… не в пример благоразумней было бы ему возвратиться на родину, под сень вашего благоволения и милостей, на которые он может смело рассчитывать… Я убеждал его наконец уяснить себе, что все знатные кастильцы отзываются о нем как о человеке низкого происхождения и дурного воспитания и что с тех пор, как он противопоставил себя стране вашего величества, его повсюду презирают как предателя».
В письме все было сказано прямо, без обиняков. Но в беседе с Магелланом Альвариш был изысканно-вежлив. Он ничего не утверждает… он просто высказывает предположения…
Известно ли ему, Магеллану, говорил дон Альвариш, что знатный кастильский гранд, Хуан де Картахена, главный контролер флотилии, не пылает излишней симпатией к своему адмиралу? А ведь он назначен самим королем, и Магеллану с этим придется считаться. Что он может сказать по поводу Луиса де Мендосы, тоже знатного кастильца, главного казначея экспедиции, человека дерзкого и заносчивого? А нравится ли ему капитан «Консепсиона» Гаспар де Кесада? Дон Альвариш ничего не хочет сказать дурного, упаси бог, но зачем посылать с Магелланом столько полицейских офицеров, альгвасилов, эскривано (нотариусов) и вообще этакую уйму чиновников. Разве его величество Карл не доверяет своему адмиралу?
— Верьте мне, — жужжал, как назойливая муха, дон Альвариш, — испанцы предпочли бы иметь на вашем месте своего испанского дворянина, а вам, право же, было бы совсем не худо вверить себя милостям нашего короля дона Мануэла…
Магеллан молчит, и Альвариш, взбешенный, что ничем, казалось бы, не может пронять этого удивительного человека, думает про себя: «Черт бы его побрал, это насупленное ничтожество! Что, у него языка нет, что ли? Или же он воображает, что каждое его слово весит не менее золотого дуката?»
Где-то за стеной послышался крик младенца и нежный голос Беатрисы, напевающей ему колыбельную песню. Суровое лицо Магеллана светлеет, но тут взгляд его падает на дона Альвариша, и оно снова становится замкнутым, угрюмым.
— Я должен поблагодарить вас, благородный дон Альвариш, — глухо произносит Магеллан, — но ваши предостережения пришли слишком поздно. Я не вернусь в Португалию, под сень благоволения короля Мануэла, даже если испанский король, как вы изволили заметить, плохо отблагодарит меня за услугу. Я не могу отказаться от экспедиции, когда все уже готово и скоро мы покинем Севилью.
Дон Альвариш и сам это прекрасно знал. Он знал, что Магеллан в церкви Санта-Мария де ля Виктория смелым и сильным движением развернул шелковое знамя экспедиции над головами двухсот шестидесяти пяти коленопреклоненных моряков, и они принесли клятву верности.
И дон Альвариш, любезно улыбаясь, а в душе проклиная Магеллана, принужден был покинуть его, так ничего и не добившись.
А через несколько дней флотилия из пяти кораблей под грохот барабанов, с празднично развернутыми флагами вышла из гавани Севильи и еще через некоторое время покинула и гавань Сан-Лукар-де-Баррамеда. Попутный ветер подгонял корабли к последней стоянке в Старом Свете, на Канарских островах.
И тут Магеллан получил важное письмо от своего тестя, Диего Барбозы, посланное вдогонку с одним из испанских кораблей. Это было предупреждение, что среди испанских капитанов существует заговор и возглавляет его Хуан де Картахена, королевский контролер флота, капитан «Сан-Антонио», второе лицо в экспедиции после Магеллана. Диего Барбоза был всем этим озабочен. Флотилия шла под командой мужа его дочери, Беатрисы, там находился и сын Барбозы — молодой Дуарти Барбоза.
«Да, — размышлял Магеллан, склонившись над письмом, — дон Альвариш был хорошо осведомлен, не зря он сказал, что все может открыться, когда будет слишком поздно для спасения чести…»
Но экспедиция вышла в плавание. Магеллан не отступит, не такой это человек. Судьба бросила к его ногам железную перчатку, и он поднял ее, принял вызов!
Ошибка Мартина Бехайма
Благородный патриций из Виченцы, рыцарь Родосского ордена Антонио Пигафетта, — никогда не был моряком. Но в своих романтических мечтаниях он представлял себе море и дальние страны, и ему очень хотелось взглянуть на все это своими собственными глазами, испытать настоящие морские приключения. И случай, эта своенравная особа, словно подслушал его желания и, решив сделать Пигафетте нечто приятное, шепнул ему, что в Севилье снаряжается большая экспедиция. Она обещает и приключения, и неожиданные повороты судьбы, а что касается моря и дальних стран, то этого будет в избытке. Пусть Пигафетта на этот счет не беспокоится! Как раз то, о чем только он может мечтать.
И Пигафетта спешит покинуть старинный палаццо своих предков и меняет спокойную жизнь в тихом городке на плавание, полное приключений и кровавых событий.
Магеллан зачислил Пигафетту на свой флагманский корабль запасным; у него не было определенной должности, но на безделье жаловаться не приходилось, работы всем хватало, а главное — Пигафетта изо дня в день вел записки, и благодаря его добросовестности, честности и беспристрастности мы знаем истину о плавании Магеллана к Островам Пряностей. Благородный рыцарь Пигафетта стал одним из важнейших действующих лиц в трагедии этого плавания, о чем он, разумеется, и не помышлял, когда взошел на борт «Тринидада».
Быть может, он был единственным в экспедиции, кто не мечтал о золоте. Только любознательность, только чудесное стремление к знанию, к романтике заставило его пуститься в дальние страны. И мы должны быть признательны ему за это.
Он записывал в свой дневник решительно все, он рассказывал о повседневной жизни на корабле, о световых сигналах, придуманных Магелланом для того, чтобы корабли не теряли друг друга и знали, что каждому из них надлежит делать в случае неспокойной погоды, и о многом, многом другом.
Магеллан с первого же дня плавания установил железный порядок на кораблях своей флотилии, и каждый обязан был ему подчиняться. Впереди всегда шел флагман, остальные в определенном порядке следовали за ним. Когда кончалась дневная вахта, корабли должны были приближаться к «Тринидаду» и сообщать о событиях дня, начиная всегда свой рапорт одной и той же фразой, от которой кровь закипала в жилах заносчивых испанских грандов: «Да хранит господь вас, сеньор адмирал, и кормчих, и всю достопочтенную компанию».
Вскоре, после того как корабли покинули Канарские острова, среди испанских капитанов послышался ропот. Почему адмирал изменил курс? Ведь сказано было, что от Канарских островов флотилия поплывет прямо на запад. А вместо этого они идут к югу, и невозможно понять почему. Сеньору адмиралу следовало бы поставить об этом в известность капитанов других кораблей: благодарение богу, они не какие-нибудь юнги, с которыми можно не считаться!
И Хуан де Картахена позволил себе осведомиться об этом у адмирала. Однако Магеллан ответил коротко и непреклонно: следуйте за флагманом и не рассуждайте!
Ну, это уж слишком! Хуан де Картахена не намерен спускать адмиралу дерзости, и он отвечает на них дерзостью: он, пренебрегая приказом, не рапортует вечером сам, а поручает это своим подчиненным.
На вопрос Магеллана, почему Картахена позволяет себе такое отступление от общего, заведенного адмиралом правила, небрежно, дерзко отвечает, что не считает это важным.
Магеллан промолчал. Да, не так-то просто будет совладать с этим вельможей и другими знатными грандами, участниками его экспедиции. Но он ведь знал, на что шел. Он выжидает, и никто не догадывается, что ему все известно о заговоре. Он ждет своего часа, и, когда этот час настал, он во время совета в своей каюте вызывает Картахену на ссору и неожиданно, на глазах у всех, объявляет его арестованным.
Никто из присутствующих не осмелился вступиться за своего товарища, все остолбенели от удивления и ужаса. Только Луис де Мендоса почтительно попросил Магеллана отдать ему как бы на поруки Картахену, не заковывать его в кандалы из уважения к его высокому званию. И Магеллан согласился.
Так был дан первый бой! Но это только начало. Впереди долгие дни пути… Корабли попали в полосу сильнейших штормов, дождей, противных ветров. Не раз во время грозы вспыхивали на мачтах огни св. Эльма — безобидные заряды атмосферного электричества, хорошо знакомые суеверным морякам. В одну бурную ночь на грот-мачте полыхал большой султан, и под конец он так вспыхнул, что буквально ослепил всех. Моряки перепугались, решили, что настал их последний час, но буря тут же стихла.
Наконец флотилия повернула к западу и скоро оказалась у благословенных берегов Бразилии, о которых так подробно и красочно писал Америго Веспуччи. Здесь моряки были вознаграждены за невзгоды плавания. Они лакомились вкуснейшими плодами, грелись на солнце, любовались диковинками бразильской природы — пестрыми крикливыми попугаями, маленькими желтыми обезьянками с гривами, до смешного похожими на львов, словно маленькая забавная копия. Они заходили в продолговатые дома, жилища бразильцев, рассматривали плетенные из хлопка гамаки, в которых спали местные жители (так что знайте: гамаки, такие знакомые вам теперь, в свое время были привезены из Южной Америки).
Жизнь в Бразилии была приятной, удобной, всем там нравилось, и все огорчились, когда по приказу адмирала пришлось поднимать паруса и плыть дальше.
Но Магеллан торопился. Не выдавая своего нетерпения, он только и думал, как бы закончить небольшой ремонт и загрузить трюмы продовольствием, чтобы поскорей пуститься в дальнейший путь, к заветному сороковому градусу, где, как уверяет Мартин Бехайм, находится пролив.
…Тот день, когда они достигли указанного на карте Бехайма места, был одним из самых тяжелых для Магеллана.
Картограф ошибся.
Да, моряки увидели широкий поток, он оказался устьем реки, именуемой нынче Ла-Платой.
Лицо Магеллана оставалось бесстрастным, но легко себе представить, какая буря клокотала в его душе. Дело шло к зиме. Как известно, в Южном полушарии она наступает как раз тогда, когда в Севилье воздух начинает пахнуть весной, скоро там запоют соловьи, о которых все время вспоминал в своих записках Колумб.
Поднялся ропот. Матросы считали, что с них хватит. Есть ли пролив, нету ли его, но они достаточно устали, и пора возвращаться домой. Зима у незнакомых берегов — дело невеселое, опасное. Ни одно европейское судно не плавало там, куда, как видно, направляется Магеллан. И ежедневный паек он уменьшил, а это уж совсем скверно.
Недовольны были и офицеры флотилии. Они тоже думали, что пора возвращаться. Но Магеллан считал, что при таком обилии рыбы в этих водах и лесах на берегу экипажу не грозят ни голод, ни холод. Дело начато, и не такой человек Магеллан, чтобы бросить его при первой же неудаче. Пролив нужно искать, и он это сделает, только когда наступит весна. А сейчас важно войти в удобную бухту и переждать там в безопасности зимнюю непогоду.
— Советую вам, благородные сеньоры, — сказал Магеллан, — набраться терпения и мужества. Прошли времена, когда славу добывали на блестящих турнирах или в бою с мусульманами — неверными. И я, по правде говоря, не очень-то уверен, где требуется больше отваги и храбрости: в короткой ли военной стычке или в терпеливом ожидании в нелегких условиях плавания. Нас ждет победа и слава, а это дается не просто, благородные сеньоры, и вы должны помнить, что все мы дали слово своему королю. А слово держать приходится. Этого требует от каждого из нас честь офицера и дворянина!
Бухта Сан-Хулиан
31 марта 1520 года флотилия вошла в бухту Сан-Хулиан, где Магеллан собирался зимовать. Это было в канун большого католического праздника, вербного воскресенья. В бухте было мрачно и пустынно, выл ветер, небо заволокли тяжелые тучи. А в Испании сейчас благодать! Каждый вспоминал свой дом, свою семью, вспоминал, как праздновался этот день, какие вкусные блюда готовились на кухне, и какой вкусный запах распространялся по всему дому, и как воздух дрожал от звона колоколов… Эх, перенестись бы туда хоть на минутку на крыльях ветра, взглянуть бы хоть одним глазком на лица близких, дорогих людей! А тут сиди и жди у моря погоды… Так каждый вздыхал и думал о своем, о дорогом, знакомом с детства… И к чему это выжидание? Еще неизвестно, найдут ли они пролив. Может, его и вовсе нет! Пока что между ними и Молукками лежит этот материк и не пускает их в то, другое, Южное море!
Да, все это, может, и так, но Магеллан был по-прежнему стоек и решителен. Однако праздник — всюду праздник, и он приказал всему экипажу сойти на берег, чтобы прослушать мессу, а позднее все начальствующие лица были приглашены к его столу на обед.
Невесело было за обедом у сурового, неразговорчивого адмирала. Между прочим, он обратил внимание, что ни на берегу, во время церковной службы, ни здесь, за его столом, не видно Мендосы и Кесады. Магеллан ничем не выразил своего неудовольствия, он, разумеется, понял, что это вызов! Что ж, и в молодости, когда он плавал в Индию, ему приходилось держать руку на рукояти шпаги, ожидая предательского удара кинжалом в спину. Видно, так уж ему на роду написано, что он все время должен быть начеку, знать, что его окружают враги.
И все же то, что он узнал наутро, для него было неожиданностью. Оказалось, как ему доложили Дуарти Барбоза и Гонсало Гомес де Эспиноса, мятежные капитаны ночью захватили в свои руки три больших корабля — «Сан-Антонио», «Консепсион» и «Викторию». Преданных Магеллану людей, таких как капитан Мишкита на «Сан-Антонио» и штурман Элорьяго, они ранили, связали, лишили возможности сопротивляться. Они открыли склады продовольствия для матросов, чтобы привлечь их на свою сторону, и ждали утра, чтобы поставить Магеллана в известность о своих действиях и предложить ему подчиниться их воле и двинуться обратно в Испанию.
Каждый на месте Магеллана, наверное, решил бы, что карта его бита, что ему ничего не остается, как согласиться с неопровержимым доводом силы. С одним маленьким «Сантьяго» он все равно не сможет продолжать экспедицию.
Каждый, но только не Магеллан! И он идет на величайшую дерзость. На виду у всех к борту «Виктории» пришвартовывается шлюпка с альгвасилом Гонсало Гомесом и пятью невооруженными матросами. Цели у них, как видно, самые мирные. По веревочному трапу они поднимаются на палубу, и Гомес протягивает капитану Мендосу записку от адмирала. Прочитав, что адмирал приглашает его на флагман для переговоров, тот дерзко улыбнулся, но не успел он сказать «нет», как кинжал Гомеса вонзается ему в горло. И тут же спутники Гомеса выхватывают кинжалы, а в это время им на подмогу уже поднимается неизвестно откуда вынырнувший отряд из пятнадцати вооруженных матросов под предводительством Дуарти Барбозы. Не встречая ни малейшего сопротивления, они бросаются к парусам. И вот «Виктория» уже плывет к флагману и становится с ним бок о бок, загораживая выход из бухты.
Удар был настолько неожиданным, смелым и решительным, что мятежники не успели оказать никакого сопротивления. Что же остается делать «Сан-Антонио» и «Консепсиону»? Бежать? Но как? Мимо флагмана можно попытаться проскочить только темной ночью. Они решаются на этот безумный шаг и… ничего не выходит! Как и следовало ожидать! Правда, случилось так, что «Сан-Антонио» в последнюю минуту сорвался с якоря и врезался носом в флагманский корабль. Но вряд ли, если бы этого и не случилось, Магеллан дал бы им улизнуть! Он был настороже. Едва произошел толчок, как матросы «Тринидада» высыпали на палубу с криком: «Вы за кого?» И с мятежных кораблей отвечали; «За короля нашего суверена и за вашу милость».
Мятеж подавлен. Враги Магеллана открыли забрало, и Магеллан мог теперь рассчитаться с ними.
На мрачном берегу Сан-Хулиана состоялся суд. Это были тяжелые дни для всех. Бледный, подавленный ходил юнга Хуан де Сибулетта.
Бледен и подавлен благородный рыцарь Пигафетта, даже грубые матросы-головорезы, собранные со всех концов света, и те ходили удрученные и растерянные.
Испанцы — большие законники, а во флотилии было достаточно разных эскривано и альгвасилов, чтобы мог состояться суд по всей форме. На этом особенно настаивал Магеллан. Он помнил, что по возвращении в Испанию он должен отдать отчет королю.
Перед судом со связанными руками, с непокрытой головой стоят мятежники — впереди Хуан де Картахена, рядом с ним Гаспар де Кесада, священник Педро Санчес де ля Рейна, подстрекавший матросов к бунту. Сзади еще сорок человек, и среди них кормчий дель Кано, судьба которого особенная в этом плавании.
Суд единогласно выносит решение, записанное по всем правилам. Глава заговора Хуан де Картахена, как это уже давно известно Магеллану, и священник Санчес де ля Рейна приговариваются к изгнанию; они останутся здесь, на этом мрачном берегу, когда флотилия уйдет отсюда, и пусть сама судьба решит их участь. Мендоса уже мертв, но Кесада жив, и его Магеллан приговаривает к смертной казни «через отсечение головы».
Кто решится стать палачом? Каждый, содрогаясь, отворачивается. Но… соглашается верный слуга Кесады, Луис Молина, приговоренный к повешению. Его помилуют, если он совершит правосудие. Иначе придется ему болтаться на рее. И он берет в руки позорный топор…
Остальных сорок человек, в том числе и кормчего дель Кано, Магеллан помиловал. Он не захотел быть излишне жестоким. А потом… потом ему нужны люди. Впереди тяжелое плавание, и помощи ждать неоткуда.
…И потянулись долгие дни зимней непогоды; и никуда не уйти от тяжелых воспоминаний; и кровавые призраки витают над мрачной бухтой Сан-Хулиан; и юнга Хуан де Сибулетта весь во власти тяжких воспоминаний: он часто бормочет что-то во сне, вскакивает, просыпается. И благородный рыцарь Пигафетта тоже мрачен и задумчив. Но по-прежнему каждый день ведет свой дневник. Ему тяжело вспоминать о суде, но он все же признает правоту Магеллана…
Медленно тянутся дни, и только одно происшествие заставило людей немного отвлечься от тяжелых воспоминаний, и оно даже повеселило матросов; по веселье это было грубым, как, впрочем, грубы были правы того времени.
На берегу в один прекрасный день появился какой-то великан в шкуре животного, накинутой прямо на голое тело. Он был вооружен луком и стрелами. Наверное, охотник. Говорит он на каком-то непонятном наречии, но, похоже, намерения у него самые мирные. Бедняга, он и не подозревал, как опасны эти незнакомые люди, приплывшие неизвестно откуда на своих громадных каноэ! Моряки жестами объясняются с ним, угощают его и с недоумением рассматривают его ноги необыкновенной величины. Таких они еще никогда в жизни не видывали. По-испански «патаго» значит «огромные ноги», вот почему весь берег получил название от этого слова — Патагония. Оно сохранилось и до сих пор на картах мира.
Он был необыкновенно высок, этот голый человек в звериной шкуре, испанцы доходили ему лишь до пояса. А ел он… нет, ничего похожего моряки не видали за всю свою жизнь, хотя и сами не отличались плохим аппетитом. Этот патагонец съедал сразу полбочонка сухарей и запивал их бочонком воды… Он был добродушен, это огромное дитя природы, и — увы! — доверчив. Магеллану приказано было привезти с собой образцы минералов, различных растений, животных, и несчастный патагонец вошел в этот список, хотя он был человеком. Да, то был грубый век; даже у таких людей, как Магеллан, не хватало человечности, для того чтобы пощадить несчастного дикаря. Патагонца захватили хитростью. Ему показали блестящие браслеты — ножные кандалы — и предложили надеть их ему на ноги. Когда он понял, что попал в ловушку, было уже поздно. Он бушевал, рвался на волю, но сделать уже ничего не мог. Так он стал пленником, и ему навеки пришлось расстаться с суровой, но милой его сердцу родной землей…
Магеллан продолжает поиски
Магеллан больше чем когда-либо одержим желанием отправиться на дальнейшие поиски пролива, но зима на целых пять месяцев задержала его в бухте Сан-Хулиан. Так и не дождавшись сносной погоды, он посылает вперед на разведку маленький «Сантьяго».
Нетерпеливо поджидает он его возвращения, всматривается в морскую даль, но ничего не видно, кроме волн и хмурого неба. Но вот на берегу появились какие-то странные люди. Патагонцы? Правда, они не так велики ростом, как их несчастный пленник, но кто их знает, этих патагонцев, может, не все они великаны?
Постойте, они что-то кричат по-испански. И при ближайшем рассмотрении они оказываются моряками с «Сантьяго». Одежда на них рваная, они замерзли, они голодны, они еле живы. Новая беда. Матросы рассказали, что доплыли до устья реки, нынешней Санта-Крус, и тут буря разбила их корабль, выбросив его на скалы. Никто не погиб, даже «не промок», как записал у себя Пигафетта; но моряки голодают, и вот несколько человек отправились пешком за помощью.
Магеллан немедленно снаряжает шлюпку с продовольствием, людей спасают, но одним кораблем, маленьким ловким «Сантьяго», стало меньше.
Так и не дождавшись хорошей погоды, Магеллан в августе покидает наконец эту злосчастную бухту. На прощание он водружает на высокой горе, названной им Монте-Кристо, крест в знак того, что этот берег принадлежит Испании. Он высаживает здесь Хуана де Картахена и священника Педро Санчеса, оставляет им продовольствие и кое-какие необходимые вещи, и один за другим корабли выходят в океан. Несчастные смотрят им вслед с невыразимой тоской, и никто никогда ничего больше не услышит о них, об их ужасной судьбе…
Флотилия достигает устья Санта-Крус, где погиб «Сантьяго»; тут корабли снова стоят из-за непогоды два месяца, и, перед тем как начать плавание дальше к югу, Магеллан собирает у себя капитанов, он говорит им, что намерен следовать этими берегами до тех пор, пока не найдет пролив или же не достигнет края материка, хотя бы пришлось идти до 75 градуса. И только после этого они отправятся «на поиски Молукк на восток и восток-северо-восток по курсу Доброй Надежды и островов Св. Лаврентия». Так записал Пигафетта.
Через два дня, 21 октября 1520 года, корабли огибают какой-то мыс, а за ним сразу же открывается узкий скалистый проход. Этот проход и не напоминает пролив, но Магеллан не может пройти мимо, не исследовав его. И он посылает на разведку «Сан-Антонио» с верным Мишкитой и «Консепсион» с Хуаном Серрано. Не позднее чем через пять суток они должны вернуться. Сам Магеллан на своем флагмане вместе с «Викторией» будет поджидать их с внешней стороны бухты.
И потянулись часы ожидания…
Пять суток…
Не так уж много, если это просто пять суток обыденной жизни. Но это невыносимо долго, когда решается, может быть, судьба всей экспедиции.
Пять суток ожидания…
Не успели корабли-разведчики скрыться в узком проходе, как поднялась буря, и Магеллан охвачен смертельной тревогой за свои корабли, стиснутые скалистыми берегами! Неужто их тоже постигает судьба «Сантьяго»? Тогда это конец. Он не сможет продолжать плавание только с одной «Викторией».
Пять суток ожидания…
А буря ревет, и корабли Магеллана, снявшись с якорей, подальше отходят от опасного берега и мечутся без смысла и порядка, лишь бы уцелеть.
Кончаются четвертые сутки… Юнги отбивают склянки… Зажигают сигнальные огни… Но что это? Над узким проходом взвился столб черного дыма! Сигнал бедствия?! Магеллан не успевает двинуться на помощь товарищам, как из прохода появляются оба корабля; целые, невредимые, они палят из пушек, они сияют огнями, на ветру полощутся флаги… Это праздничный салют славному адмиралу.
Пролив найден!
Неизвестное Южное море
В старинных лоциях, где обозначен пролив, названный Магелланом «Проливом всех святых», но переименованный благодарными потомками в Магелланов, есть предостерегающие надписи: «Здесь никогда не бывает благодатных времен года», «Здесь со всех четырех концов света всегда дуют северные ветры».
Так оно и есть. Не очень-то радостно кругом, пустынно, днем и ночью на берегу полыхают костры, почему Магеллан и назвал эти места Огненной Землей. Оказывается, здесь жили люди, не умеющие добывать огонь, и они хранили его неугасимым.
Корабли плыли осторожно по узким проходам, среди сложного лабиринта проток, пока наконец не выбрались к западным берегам, омываемым водами Неизвестного Южного Моря. И здесь все волшебно преобразилось. Ветер стих. Засветило солнце, среди травы заблестели чистые источники с вкусной водой, а в одной реке было столько сардин; что матросы назвали ее Рекой Сардин.
Победа! Вот оно, Неизвестное Южное Море, лежит перед моряками огромное, спокойное, радуя глаз, веселя душу. Надо бы выходить в море, но куда-то пропал «Сан-Антонио», посланный перед этим на разведку вместе с «Консепсионом». Шесть суток ждали этот корабль, но так и не дождались, искали его и не нашли. В условленном месте оставили зажженный фонарь и записку, в которой говорилось, что флотилия выходит в Южное море и будет следовать таким-то курсом.
Однако все это было напрасно: «Сан-Антонио» бежал, дезертировал вместе с главными запасами продовольствия. Кормчий Эстебао Гомес вместе с эскривано Херонимо Герра сместили капитана Альваро де Мишкита, заковали его в цепи и повернули корабль к берегам Испании. Эстебао Гомес, лучший португальский кормчий, ненавидел Магеллана, завидовал ему; он единственный из всех смело заявил Магеллану, после того как пролив был найден, что теперь следует отправляться домой, а не пускаться в плавание через Неизвестное Южное Море. Другие капитаны, возможно, были с ним согласны, но молчали, помня о событиях в Сан-Хулиане. И вот Эстебао Гомес и Херонимо Герра воспользовались случаем и бежали, оставив товарищей умирать с голоду. Они летели на волнах, подгоняемые попутным ветром, словно боясь, что Магеллан их догонит. А вернувшись в Испанию, они оклеветали Магеллана, сказали, что он вероломно умертвил знатных испанцев, для того чтобы передать командование своим соотечественникам. И вот они, на «Сан-Антонио», не выдержали и сбежали. Однако «доблестные» беглецы умолчали о том, что оставили товарищей без продовольствия, и главное — что пролив-то был уже открыт! Судьи, правда, отнеслись без особого доверия к словам дезертиров, решив отложить рассмотрение дела на некоторое время, пока не появятся остальные участники плавания, однако Мишкиту бросили в тюрьму, а Беатриче не разрешено было покидать Севилью.
А в это время мужественный Магеллан, невзирая на предательство, измену, голод, продолжал свое великое дело.
Это было страшное плавание. Одинокие в безграничном океанском просторе, они летели вперед при чудесной солнечной погоде, но на кораблях царили ужас и смерть. От сухарей остались крошки пополам с червями. Моряки сдирали со снастей обшивку из воловьей кожи, размачивали ее в воде, а потом жевали. Ели опилки, ели крыс… Впрочем, крысы считались лакомством. Началась цинга. Люди болели. И часто морякам приходилось зашивать в холст погибших товарищей и опускать их в воды океана — могилу моряков. Магеллан вместе со всеми переносил голод, он был стойким в дни великих несчастий, подавая пример мужества другим.
Да, он давно знал, что впереди тяжелый переход через неизвестный океан, потому и берег продовольствие, уменьшал рацион еще в бухте Сан-Хулиан. Но разве он мог предугадать такую черную измену, такое предательство, какое совершил этот Эстебао Гомес вместе с Херонимо Герра! О том, чтобы вернуться следом за ними в Испанию, не могло быть и речи! Начатое дело, особенно теперь, когда найден пролив, надо довести до конца.
Разве не был он прав? Вспомните, как тяжко было вернуться Бартоломеу Диашу после того, как найден был морской путь в Индию, после того, как решена была древняя загадка и опровергнуты географы далекого прошлого?
Нет, Магеллан решил, что дойдет до Молукк, чего бы это ему ни стоило.
И он повел свои корабли вперед!
Больше трех месяцев моряки ничего не видели, кроме воды и неба, почти ничего не ели, пили тухлую воду, и когда наконец показался какой-то островок, то он привел в отчаяние изголодавшихся моряков, настолько был бесплодным и пустынным.
Но вот вахтенный из бочки на высокой мачте оповестил, что снова видна земля. Новый остров… потом еще один… Зеленый, веселый, обитаемый. Но, увы, жители, беспечные дикари, оказались такими вороватыми, что с ними совершенно невозможно было иметь дело: они хватали решительно все, что попадало им под руку, даже очень ловко стянули шлюпку. После неприятной стычки с ними Магеллану пришлось уйти, даже не набрав пресной воды. Он назвал эти острова Воровскими (Ладронес), и только следующий островок приютил и накормил доведенных до крайности моряков.
Магеллан приказал вынести больных на берег, сам поил их соком кокосовых орехов. Здесь можно было найти не только плоды, но и диких свиней. Голод кончился. Люди окрепли, больные стали поправляться, и можно было плыть дальше.
Как все-таки устроена человеческая память! Она обладает чудесным свойством забывать все дурное. Моряки отдыхали и веселились, с любопытством рассматривали незнакомых людей, их одежду, их жилища, их обычаи, их утварь — фарфоровые блюда, фарфоровые кувшины с хмельным напитком, наслаждались всем, как дети. Как хорошо все-таки жить на свете, как хорошо уцелеть, когда казалось, что нет никакой надежды!..
Корабли Магеллана шли среди неизвестных европейцам островов (теперь их называют Филиппинскими). Местные жители, еще не знавшие европейцев, встречали их приветливо, оказывали широкое гостеприимство.
К чести Магеллана следует сказать, что он никогда не применял силы там, где это не было вызвано необходимостью. Он был приветлив и вежлив и старался удержать своих моряков от самоуправства и насилия. Не всегда это ему удавалось, но все же матросы и офицеры знали, что шутки с адмиралом плохи, и сдерживались насколько могли.
А Магеллан был окрылен! Кроме Молукк, перед ним открылись совсем неизвестные острова, неожиданное приобретение для испанской короны, может быть ничуть не менее ценное, чем и сами Молукки.
Как-то раз, когда Магеллан бросил якорь у одного из островов, его слуга малаец Энрике услышал на берегу полузабытую и такую близкую ему с детства речь. Значит, рядом Молукки. Скоро моряки увидят их. И Магеллан встретится со своим другом Франсиско Серрано и скажет ему, что вот, мол, я и пришел к тебе, но пришел своим путем, о котором столько думал, мечтал, ради чего столько страдал. Счастье, так малознакомое Магеллану, переполняло его до краев.
И на этом счастливом взлете оборвалась жизнь великого мореплавателя. Оборвалась нелепо, в ненужной стычке с одним непокорным князьком на одном крохотном островке. Магеллан решил помочь султану большого острова Себу, которого считал своим другом. А султан этот жаловался, что его сосед своевольный, не желает ему подчиняться, и Магеллан задумал показать этому князьку силу испанского оружия. И не рассчитал. Князек оказался неукротимо-смелым, он заявил, что его не страшат эти железные пики, и ружья, и пушки, он справится и с помощью своих деревянных копий и отравленных стрел, хотя испанцы и одеты в какие-то там железные одежды — в латы — и уверяют, что неуязвимы!
И князек оказался прав. Магеллана эти латы не спасли. Не помогли ему пушки, расположенные слишком далеко от островка, и ружья, и вся его устрашающая мощь. Берег был скалист, шлюпки с отрядом вооруженных моряков не могли пристать к берегу, и Магеллан со своим маленьким отрядом принужден был брести по колено в воде. И его ранили в ногу отравленной стрелой, и его повалили, и его убили на глазах у его людей!
Это произошло 27 апреля 1521 года. Пал адмирал, так опрометчиво пошедший на ненужный риск…
Пал адмирал, к великой скорби его друзей, к великому несчастью всей экспедиции, так и не доведя ее до конца.
«В числе других добродетелей, — писал о нем рыцарь Пигафетта, — он отличался стойкостью в величайших превратностях, какой никто не обладал. Он переносил голод лучше, чем все другие, безошибочнее, чем кто бы то ни было в мире, умел разбираться в навигационных картах. И то, что это так и есть на самом деле, очевидно для всех, ибо никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как должно совершать кругосветное плавание, каковое он почти совершил».
ПЕРВОЕ КРУГОСВЕТНОЕ ПЛАВАНИЕ, СОВЕРШЕННОЕ ЭКСПЕДИЦИЕЙ ФЕРНАНА МАГЕЛЛАНА В 1519–1522 ГОДАХ. ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО ПОДТВЕРДИЛО ДОГАДКУ, ЧТО ЗЕМЛЯ — ШАР.
Пигафетта открывает новую истину
Нет адмирала. Бежит с корабля его верный малаец Энрике. Он не хочет оставаться с этими испанцами, вероломными и наглыми, которые прекрасно знают, что по завещанию Магеллана после его смерти Энрике становится свободным. Они и не собираются выполнять волю адмирала. А Энрике не желает им подчиняться. И он предает их. Он открывает кое-какие карты султану острова Себу, и тот, друг Магеллана, решает перебить испанцев и завладеть их товарами, их имуществом.
Жертвой коварного замысла пало много испанцев. Погиб Дуарти Барбоза. Погиб Хуан де Серрано, погиб, преданный своими товарищами, брошенный на берегу, умоляющий о помощи… Никогда не допустил бы этого Магеллан. Никогда не попались бы в хитрые ловушки испанцы, потому что Магеллан хорошо знал нравы Востока. Нет начальника, нет его крепкой, властной, умной руки. Нет его морских знаний и умения. Долго блуждают спасшиеся от лукавого султана острова Себу корабли среди путаницы островов и островков. Добрались они до Молукк только тогда, когда захватили в плен одного малайского моряка и заставили его привести их к острову Тидоре.
К этому времени из двухсот шестидесяти пяти человек экипажа осталось уже сто пятнадцать. На три корабля не хватает рук. Один корабль должен быть уничтожен. Жребий пал на «Консепсион». Его сжигают на чужом берегу, и матросы мрачно смотрят на его бесславную гибель. Они хоронят товарища…
На Тидоре испанцы закупили много пряностей и погрузили их в трюм «Виктории». Неожиданно перед началом плавания к мысу Доброй Надежды «Тринидад», славный флагманский корабль, дал сильнейшую течь. Приходится делать ремонт. И «Тринидад» с командой в пятьдесят семь человек остается на Молукках. Он пойдет потом к берегам Центральной Америки, в испанские владения, в Панамский залив, и поведет его верный Магеллану Гомес де Эспиноса. Судьба Эспиносы мрачна. Он не дойдет до берегов Америки, он принужден будет вернуться на Молукки; здесь испанские моряки попадут в плен к португальцам, и через несколько лет Эспиноса с тремя матросами, испытав много мучений, нищенство, тюрьму, попадут наконец в Испанию, и никто не вспомнит о том, какую помощь он оказал адмиралу в самую тяжкую минуту, когда судьба экспедиции висела на волоске. Остальные моряки с бывшего флагмана так никогда и не увидят родную землю.
Но Хуан Себастьян дель Капо, предавший Магеллана в бухте Сан-Хулиан и прощенный им, доведет до конца это знаменитое плавание.
Справедливость требует признать, что дель Кано был хорошим моряком, человеком смелым и решительным. Многому он научился еще и у своего адмирала! И он ведет «Викторию» к родным берегам. Переход от Молукк до гавани Сан-Лукар-де-Баррамеда был тяжел. Португальцы прослышали, что экспедиция Магеллана добралась с запада до Молукк и король приказал ни в коем случае не допускать возвращения испанцев на родину.
«Виктория» шла окольными путями, стараясь увернуться от встречи с опасными для нее португальцами. Дель Кано не мог зайти ни в одну гавань, не мог купить продовольствия, набрать пресную воду. Экипаж умолял его сделать передышку на юго-восточном берегу Африки, в Мозамбике, но дель Кано был непреклонен. А впереди мыс Доброй Надежды, бури, грозы. И снова голод, цинга.
Из сорока семи человек экипажа осталось тридцать один. Продовольствие кончилось, вода в бочках протухла. Положение безвыходное. И потому, когда показались знакомые очертания островов Зеленого Мыса, дель Кано решился на отчаянный шаг. Он послал на берег шлюпку с матросами, строго-настрого запретил им говорить, кто они и откуда плывут. Он сочинил правдоподобную версию, будто их случайно занесло от берегов Бразилии, что капитан их погиб и что у них нет продовольствия и воды. Они просят помочь им.
Португальские моряки, не вдаваясь в подробности, охотно идут им навстречу. Шлюпки снуют туда-сюда с грузом риса и бочонками свежей воды, и вдруг на последнем рейсе случилась беда — шлюпки задержали на берегу: там, видно, догадались, что их обманули испанцы, как видно, те самые, что идут с Востока с грузом пряностей, которых велено задержать. А может, и не догадались, а просто проговорился кто-нибудь из матросов. Как бы там ни было, а дель Кано приказывает немедленно сняться с якоря, поднять паруса и бежать, бежать без оглядки, бросив на произвол судьбы двенадцать матросов, шлюпку, мешки с рисом, бочки с водой.
Но здесь, на этих островах, случилась одна совершенно удивительная вещь, на первый взгляд, возможно, пустяк: Пигафетта узнал, что на берегу четверг, тогда как по его записям — еще среда. Как же так? Где же это он выронил один день из календаря? Ошибся? Он сверяется со штурманом Альбой, который тоже ведет записи. У того тоже среда. Что за странность? И что она может означать?
Ни сам он, ни Альба, ни дель Кано — никто на корабле не может взять в толк это странное явление. Да им, по правде говоря, сейчас и не до того, чтобы разгадывать загадки. Нужно плыть домой, нужно бороться с бурями, нужно нести подряд по две-три вахты, матросов стало еще меньше. До последнего часа экспедицию преследуют несчастья, совсем как в добром приключенческом романе. Но книгу пишет сама жизнь, а она изобретательна на выдумки.
И когда — наконец-то! — показывается знакомая гавань Сан-Лукар-де-Баррамеда, морякам не верится, что они дома, что можно без страха сойти на свой, родной берег, можно свалиться на землю, заснуть крепчайшим сном, не думая о бурях, о вахте, о смерти, что бродила среди них так долго, выбирая, выхватывая все новые и новые жертвы.
Спят восемнадцать измученных моряков.
Спит юнга Хуан де Сибулетта. Он ушел в плавание подростком, а вернулся взрослым мужчиной. За эти три года он прожил не одну жизнь…
Рядом с ним его старший друг — благородный рыцарь Антонио Пигафетта. Когда-то он хотел повидать мир. И он его увидел. Он увидел многое такое, чего ему не хотелось бы видеть: предательство, низость, измену. Но он видел также и настоящее благородство, мужество, верность…
Пигафетта крепко спит, и даже во сне не может ему присниться та потрясающая новость, которая ждет весь мир. Кругосветное плавание моряков Магеллана доказало не только то, что Земля наша — шар! Об этом догадывались и раньше. Но Магеллановы моряки принесли еще одну истину, и она связана с Пигафеттой, с потерей одного дня из его календаря. Святая дева Мария, что же это обозначает?! А обозначает это новую истину, о которой и не помышляли мудрецы: оказывается, паша планета Земля находится в непрерывном движении вокруг своей оси, вот почему, плывя все время на запад, можно «урвать краткий миг у вечности!». Нынче это известно даже школьникам младших классов, а в те времена было потрясающим открытием. Да, неохотно открывает природа свои тайны!
Моряки Магеллана не привезли своему королю золотого идола, осыпанного драгоценными камнями, как это сделал в свое время Васко да Гама. Но они подарили миру нечто большее: новую истину!
К самому Магеллану, к памяти о нем судьба еще долго останется неблагосклонной. Дель Кано, который привел в испанскую гавань единственный уцелевший от всей флотилии корабль «Викторию», не потрудится оповестить мир о подвиге своего погибшего начальника, славного адмирала, благодаря которому были достигнуты столь высокие цели. Он присвоит себе лавры победителя.
Антонио Пигафетта был возмущен до глубины души поведением дель Кано. И это скажется в его будущей книжке, адресованной магистру Родосского ордена, коего рядовым членом был и он сам. Магистр просил его изложить весь ход экспедиции, что Пигафетта и сделал, но он ни единым словом не упомянул о том, кто вел корабль от Молукк до Сан-Лукар-де-Баррамеда: то был протест против несправедливости дель Капо — единственное, что мог сделать Пигафетта в память Магеллана, человека, которого он ставил выше всех. Пигафетта возвратится скоро в старинный палаццо своих предков в тихом городе Виченце, а его подробнейшие записки, которые он вел изо дня в день, таинственно исчезнут. Видно, не очень-то хотелось многим оставшимся в живых участникам экспедиции, чтобы стала известна вся правда и о Фернане Магеллане, и о них самих…
Но все это ждет моряков, которые спят сейчас крепчайшим, безмятежным сном без сновидений.
…А в это время гонец пришпоривает коня. Он мчится в королевский дворец Карла с доброй вестью: вернулись те, кого уже никто не ждал, — моряки Фернана Магеллана, и в знак выполненного поручения, следуя обычаю рыцарских времен, хотят вручить перчатку своему королю.
А еще через два дня буксир приведет усталое судно «Виктория» в гавань Севильи. На берег сойдут восемнадцать моряков; они будут в длинных белых одеждах, босиком, каждый с зажженной свечой в руке. Так они пройдут по улицам Севильи к церкви Санта-Мария де ля Виктория, выполняя обет благодарности за свое счастливое спасение.
На улицах Севильи толпы народа. Молча, с уважением будут смотреть люди на бледных, истощенных моряков. Но почему нигде не видно Беатрисы? Ах, она скончалась! Бедняжка! Скончались и ее маленькие сыновья; второго сына Магеллану так и не суждено было увидеть…
Моряки вступают под своды храма. Здесь три года назад они были все вместе, весь экипаж флотилии, двести шестьдесят пять человек. А вернулась жалкая горсточка… Нет с ними товарищей. Нет и славного адмирала, кавалера ордена Сантьяго благородного сеньора Фернана де Магеллана.