faire le Pont-Neuf («сделать, построить Пон-Нёф»). Je me porte comme le Pont Neuf, замечали парижане – «Я чувствую себя так же надежно, как Пон-Нёф». А о чем-то, в чем жители города были абсолютно уверены, они говорили так: Le Pont Neuf dans mille ans s’appellera Pont Neuf – «Через тысячу лет Пон-Нёф по-прежнему будет называться Новым мостом».
Что ж, прошло уже больше четырехсот…
В 1689 году Людовик XIV построил еще один большой мост через Сену, мост Руаяль. Он имел едва ли 50 футов в ширину и всего 400 футов в длину, то есть был более чем вполовину короче, чем Пон-Нёф. В конце XVII века общественное сооружение, с которого Генрих IV начал модернизацию города, оставалось тем же, чем оно является и сегодня, – самым длинным и широким мостом в Париже.
Глава 2. «Сияние Города Света»: площадь Вогезов
В 1550-х годах Филипп II Испанский задался целью ознаменовать свое правление и возвести грандиознейшие памятники архитектуры, подобных которым еще не видел мир. В качестве советника он выбрал архитектора Гаспара де Вега. В 1556 году этот посланник короля объехал всю Северную Европу и Францию в поисках источников вдохновения. Париж он посетил в мае, и его вердикт французской столице был категоричным и кратким. Гаспар де Вега провел в городе всего лишь день, чтобы осмотреть Лувр, и назвал его «старомодным сооружением». «Это краткий срок для такого большого города, – признал архитектор, – но я не заметил ни одного выдающегося здания, и единственная интересная вещь в этом городе – это его размер».
Такова была столица, доставшаяся Генриху IV в 1598 году: город, который один из ведущих экспертов счел настоящей пустыней в архитектурном отношении.
В начале XVII века в Париже не было ни одного сколько-нибудь значимого места для общественных собраний. Французское слово place (буквально – «место» или «пространство») в то время означало всего лишь свободный от зданий участок под открытым небом. Places назывались либо ничем не примечательные площади вроде рыночных, без инфраструктуры, либо просто часть улицы, достаточно широкая для того, чтобы на ней могло собраться какое-то количество людей.
К концу XVII века у этого слова появилось новое значение; оно доказывало, что в Париже возникли совершенно другие «площади». Place теперь описывалась как «открытое публичное пространство, окруженное зданиями», предназначенное для определенных целей, а именно: «предоставить место для общественных собраний», «украсить собой город» и «способствовать торговле».
К этому определению все современные словари приводили один и тот же пример: Пляс Руаяль, то есть площадь Руаяль, или Королевская площадь. Новая дефиниция слова place фактически была специально придумана для того, чтобы соответствовать площади Руаяль. Эта образцовая place существует до сих пор, и сейчас она известна как площадь Вогезов; другое название ей было дано в 1800 году. Площадь Руаяль была первым значимым современным архитектурным проектом Парижа, первым распланированным публичным пространством, оригинальной современной городской площадью – и вторым местом, вокруг которого стал формироваться новейший Париж. В ходе XVII века она несколько раз меняла свое назначение, и каждый раз это оживляло город и изменения оказывались совершенно необходимыми для его дальнейшего развития.
В октябре 1604 года, когда Пон-Нёф открыли для публики, первая фаза плана Генриха IV по преобразованию Парижа успешно завершилась. В последние месяцы 1603 года король уже заложил основу для другого проекта. Французская экономика, ослабленная годами войны, отчаянно нуждалась в новом толчке. Роскошный (и астрономически дорогой) шелк особенно ценился в европейской моде того времени. Франция импортировала огромное количество этой материи у ведущего европейского производителя, Италии, и это сильно истощало финансовые ресурсы государства. Генрих IV решил запустить производство шелка во французской столице. То, что изначально являлось попыткой встряхнуть экономику страны, привело к совершенно неожиданным результатам: созданию новаторской модели городской площади и абсолютно нового района.
В августе 1603 года король созвал лидеров деловых сообществ, чтобы обсудить с ними идею открытия мануфактуры, которая выпускала бы шелковую обивочную ткань высочайшего качества. На тот момент прецедентов создания индустрии любого рода в городских условиях практически не было. В 1590 году папа Сикст V предложил использовать Колизей, чтобы восстановить производство итальянской шерсти, но план не был претворен в жизнь.
Чтобы воплотить в жизнь свою идею, Генрих IV обратился к шести самым состоятельным торговцам и городским чиновникам. Это самый ранний пример феномена, характерного для возрождения Парижа: грандиозные королевские задумки, финансируемые в большинстве своем частными инвесторами.
Лицам, которые оказали финансовую поддержку, Генрих даровал дворянские титулы и освобождение от налогов при производстве шелка. В январе 1604 года он выделил землю для постройки цехов и жилья для рабочих. При этом король выдвинул единственное условие: новая шелковая мануфактура должна была работать до 1615 года.
Карта начала XVIII века показывает, какое превосходное место выбрал король. Главным входом в город служили Сент-Антуанские ворота, расположенные сразу за крепостью, призванной охранять Париж, Бастилией.
Затем гости попадали на самую широкую улицу Парижа, Сент-Антуан. Оттуда было легко добраться до новой площади, и одновременно она была защищена от сутолоки и шума.
Поначалу проект двигался очень быстро. В эдикте от марта 1604 года упоминаются иностранные мастеровые, которые прибыли в страну, чтобы научить французских рабочих ткать шелк. К концу года строительство было большей частью завершено, а к лету 1605 года мануфактура уже работала вовсю. Во главе ее стоял итальянец Сигизмонд Песталосси; миланские ткачи и их французские ученики жили в двенадцати возведенных для них домах.
Площадь Руаяль одной из первых представала взору гостей Парижа. Она была расположена возле главного входа в город, Сент-Антуанских ворот, и на нее легко было попасть с самой широкой улицы, Сент-Антуан
29 марта 1605 года Генрих IV писал министру финансов Сюлли о «той площади», которую они обсуждали раньше. Можно сказать, что это и был тот самый момент, когда из коммерческого предприятия возникло нечто большее – первая современная городская площадь. В следующем июле «та площадь» получила официальное название: «которую впредь мы желаем именовать Королевской площадью». Согласно указу, она должна была украшать Париж, являться местом проведения официальных церемоний и служить для отдыха парижан. Две последние цели можно назвать революционными. Французские монархи до Генриха тоже имели планы по украшению столицы, но он первым принял во внимание практическую ценность, которую можно извлечь из подобных проектов, и оценил их роль в улучшении жизни горожан.
Король решил, что уже существующие здания образуют одну из сторон площади. Три других стороны должны были состоять из «павильонов», по девять на каждой. Их первые этажи использовались как торговое пространство (там располагались магазины товаров новой мануфактуры) с крытой аркадой, призванной защитить покупателей от непогоды. Верхние этажи предназначались под жилье. За символическую ежегодную плату земля была сдана в аренду тем, кто вложил деньги в шелковую мануфактуру, и другим верным короне людям.
Они могли обустраивать внутреннюю часть павильонов по своему вкусу, но фасады должны были быть строго выдержаны в едином стиле: «построены по нашим эскизам». Таким образом, павильоны стали первым в мире ансамблем рядовой застройки (дома одинаковой высоты с одинаковыми фасадами, имеющие общую боковую стену). В 1652 году писатель и специалист по городскому планированию Джон Ивлин провозгласил эти «бесподобно светлые и однородные» дома чудом современной архитектуры. (В Англии блокированная застройка появилась только после Великого пожара 1666 года; ее ввел предприниматель Николас Барбон.) Павильоны на площади Руаяль имели одинаковые покатые сланцевые крыши и идентичные фасады из красного кирпича и золотистого камня. Подобная комбинация не являлась новшеством для французской архитектуры – ее уже использовали в некоторых замках XVI века, – но в Париже таких домов прежде не строили; несомненно, она добавила цвета в городской пейзаж. Первые владельцы зданий были обязаны придерживаться «одинаковой симметрии» – то есть в домах должно было быть одинаковое число этажей, одинакового вида трубы в одних и тех же местах и одинаковое количество окон одного и того же размера. (На самом деле в зданиях на площади имеются некоторые вариации, но они настолько незначительны, что нисколько не нарушают общего впечатления абсолютной гармонии.)
Генрих IV так мечтал воплотить свой проект в жизнь, что отдал приказ завершить строительные работы всего за восемнадцать месяцев. А чтобы удостовериться, что рабочие действительно усердно трудятся, он сам навещал стройку каждый день.
Но, несмотря на заинтересованность и личное участие короля, парижская шелковая мануфактура не снискала большого успеха. В апреле 1607 года Генрих IV решил отказаться от своей первоначальной цели и дал добро на значительные изменения. Мастерские, вокруг которых строился весь план, были снесены, а на их месте возвели еще девять дополнительных павильонов. Тех, кто заканчивал работы в кратчайшие сроки, король награждал. Так, Пьер Фуже д’Эскюр, например, завершил свой павильон на восточной стороне в 1605 году; за это он получил дополнительную землю, на которой построил прекрасный дом, теперь номер девять, единственный на площади с личным садом, спрятанным позади фасада.
Первыми жителями площади были люди разного достатка и разных социальных слоев. Так, в число первых шести домовладельцев входили Пьер Сайнкто, известный торговец тканями, и Николя Камю (или Ле Камю), о котором современники говорили, что он явился в Париж с двадцатью ливрами в кармане. Камю начал свою карьеру в шелковой индустрии и со временем стал выдающимся финансистом. К концу жизни он подарил своим детям более девяти миллионов ливров, – и у него осталось еще сорок миллионов ежегодного дохода. Больше всего в производство шелка вложил Жан Муассе, который сумел буквально вскарабкаться вверх по социальной лестнице, проделав впечатляющий путь от провинциала без гроша в кармане до финансового столпа. Его биография, как и биография Камю, является одним из самых ранних примеров превращения, ставшего столь привычным в XVII веке, но практически невозможного ранее; это история о бедном молодом человеке, чья смекалка и финансовое чутье приносят ему огромное богатство.