Я явился на комсомольское бюро факультета и потребовал исключить Валерия из комсомола. Вот так! Дело ограничилось выговором за недобросовестное отношение к делу или что-то в этом роде. Искомая мною справедливость была частично восстановлена.
Эта история имела комичное и поучительное продолжение. Много лет спустя на конференции в Израиле я встретил Валерия, которого не сразу узнал. Он был мне рад. Во время обеденного перерыва он сидел напротив меня и рассказывал, как его «по еврейской линии» преследовали в Советском Союзе и однажды чуть не исключили из комсомола. Я тогда не вмешался в разговор, умолчав о ситуации, в которой один еврей использует советский карательный инструментарий против другого еврея. Я был впечатлен тем, как человеческая биография задним числом обрастает полезными мифами.
Всего дважды я выпустил, по-моему, вполне удачные номера стенгазеты, причем оба раза отступил от стилистики «подлинной» советской прессы. Наверное, поэтому и получилось хорошо. Первый раз мне это сошло с рук, второй — нет.
Первая газета, получившая положительный резонанс в виде устных одобрительных откликов и студенческой заинтересованной толчеи у стены, была новогодней и посвящалась предстоящей сессии. На ней я довольно похоже изобразил в виде красноносого Деда Мороза с мешком подарков нового декана Николая Борисовича (было известно, что он неравнодушен к алкоголю), а в виде восточного звездочета в чалме, с узким вислоносым лицом и клинообразной бородой — бывшего декана Юрия Сергеевича. В самом центре газеты красовалась объемная бумажная конструкция. Часы с кукушкой били полночь, причем вместо кукушки из распахнутых дверец над циферблатом высовывался покрытый красной скатертью стол, за которым восседал строгий очкастый экзаменатор, подозрительно похожий на нашего политэконома, профессора Владимира Никифоровича.
Я радовался студенческому ажиотажу вокруг газеты, равно как и реакции втравившего меня в это занятие Юрия Сергеевича, который, ухмыляясь по поводу только что увиденного, пришел к нам на лекцию и начал ее словами: «Ну, Нарский, вы даете!»
Второй случай отступления от стенгазетного канона завершился не столь невинно. Дело было под Новый год, в декабре 1982 года, вскоре после смерти Л. И. Брежнева и за полгода до окончания мною университета. Мы с однокашниками затеяли издание итоговой газеты, которая бы обозревала пять лет нашего пребывания в университетских стенах и подводила бы его итоги. Что-то типа армейского альбома, который изготовляют военнослужащие срочной службы накануне демобилизации из армии, или, в просторечии, «дембеля». Бросили клич по сбору фото, обложились красочными журналами для изготовления коллажей, собрали артефакты словесного творчества однокашников за разные годы, поручили одному из наших поэтов-любителей придумать подписи позабористее к фотографиям.
Со всем этим добром мы смогли собраться лишь 31 декабря около полудня, с трудом раздобыв длинный — метров тридцать-сорок — рулон бумаги. Причем собралось нас всего двое — я да однокашник Константин, весьма эрудированный и одаренный в области художественной литературы. Мы увлеченно, с непрерывным гоготом, клеили фото, вырезали коллажи, подписывали плоды нашего изобразительного творчества. В результате получилась огромная газета, которой мы оплели одну из рекреаций второго этажа, где располагались аудитории истфака, с сожалением разрезав для этого газету на две части.
Время пролетело незаметно. Было уже темно, а часы показывали то ли восемь, то ли девять вечера. Когда я прибежал к родителям, где мы собирались праздновать Новый год, моя тогдашняя жена, отворив дверь, сурово спросила меня, где дочь. В спешке я забыл забрать из детского сада ее семилетнюю дочку. Пришлось бежать туда…
Наша газета провисела всего три дня. Те, у кого на третье января были назначены предэкзаменационные консультации, ее увидели. Декан, ознакомившись с содержанием газеты, позвонил ректору. Тот приехал и распорядился газету снять. Как мне рассказывали, она еще несколько лет простояла в квартире то ли декана, то ли факультетского парторга, а ректор распорядился, чтобы на истфак не выдавали бумагу: студенты, мол, достают ее в невероятных количествах.
Что же так напугало декана и возмутило ректора? Мне это было непонятно, пока я не оказался на заседании парткома университета, чтобы испросить обязательную в те годы характеристику для туристической поездки в ГДР. Когда наш куратор и мой научный руководитель Таисия Анатольевна, зачитывая мою характеристику, упомянула активное участие в художественной самодеятельности, ректор нетерпеливо, с угрожающими нотками в голосе прервал ее: «А та газета — это тоже его самодеятельность?» Я вынужден был признаться. Ректор, грассируя, объяснил неосведомленным членам парткома свое раздражение: «Пррредставьте, себе, что там про наш универррситет написано. „Универррситет — известный колледж, нечто вроде высшей школы“! „Нужен универррситет, чтобы было где сидеть!!“ „Без диплома не могу — поступаю в ЧГУ!!!“ Да еще и фото этого Орлова приклеили!!!!»
Нужно объяснить: в газете, помимо прочего, было несколько экспериментальных фото крупным планом. Под изображением покоящегося на аудиторном стуле мягкого места, обтянутого джинсами, была размещена подпись про университет как место для сидения, а фраза про необходимость диплома красовалась под ладонью с советской денежной мелочью. Орлов же был нашим однокашником с первого по четвертый курс, которого исключили потому, что с ним разбирался КГБ: Максим Орлов привлек внимание грозного органа самодеятельными песенками про Афганистан, в которых на популярные советские мелодии он перекладывал свои совсем не патриотические стишки. В подпитии, которое случалось с Максимом регулярно, он распевал их в общежитии, и кто-то из слушателей его сдал. Ни Максима, ни предполагаемого доносчика уже много лет нет в живых…
Физиономия Максима неизбежно несколько раз встречалась в газете на групповых фотографиях разных лет, а под одной из них, на которой были изображены несколько человек, по разным причинам покинувшие вуз, в том числе и Максим, красовалось двустишие:
Ты в печальную примету, друг, поверь —
Не прожить нам в мире этом без потерь.
Ректор не упомянул еще несколько перлов, которые не могли оставить его равнодушным. Так, мы поместили в стенгазете самодельную топографическую карту, изготовленную кем-то из моих однокашников на младших курсах, на которой наш вуз был изображен в качестве сложно организованной местности, топонимы которой были представлены фамилиями ректора, парторга, декана и преподавателей: «Матушкин лес», «Форстман-сити», «Цибульская топь» и все в таком духе. А ЧГУ расшифровали как Челябинское гусарское училище, присобачив к портрету Дениса Давыдова работы Ореста Кипренского горделиво вздернутую голову одного из наших однокурсников…
В общем, характеристику для поездки в Восточную Германию мне тогда не дали. Не дорос, мол, политически. Заступничество моих преподавателей, которым я очень признателен, не помогло. А для студентов, видели ли они стенгазету или нет, она на многие годы стала легендой под названием «дембельская газета».
Н. Н. Карташова: пара штрихов к биографии
КАРТАШОВА Наталья Николаевна [13(26).08.1912, Орел — 20.06.1994, Челябинск], хореограф, балетмейстер, педагог, засл. деятель иск-в РСФСР (1959). Окончила хореогр. отделение Орловского муз. уч-ща (1929). Ученица Е. А. Георгиевской-Языковой, артистки балета Мариинского театра. Работала в Ирбитском театре малых форм и сатиры. Танцевала ведущие партии в опереттах: «Сильва» И. Кальмана, «Цыганский барон» И. Штрауса, «Свадьба в Малиновке» Б. Александрова, «Сорочинская ярмарка» И. Рябова и др. С 1938 по июнь 1941 руководила нар. коллективами в Керчи. В годы Вел. Отеч. войны работала мастером магнитогорского РУ № 13, была рук. коллективов художеств. самодеятельности уч-ща. Учащиеся выступали в воен. госпиталях, участвовали в финальном концерте Всесоюз. смотра художеств. самодеятельности ремесл. и ж. — д. уч-щ и школ ФЗО (Москва, 1944); снималась в фильме «Здравствуй, Москва!» (реж. С. Юткевич). С 1946 К. балетмейстер ДК ММК, рук. танц. коллектива ДК, организатор детского анс. В 1948 переехала в Чел. На базе ДК ЧТЗ создала анс. танца, к-рый стал участником заключит. концерта Всесоюз. смотра художеств. самодеятельности (1954), выступал на сцене Большого театра, на 6-м Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве (1957). Ансамбль гастролировал в Венгрии, Индии, Японии. Результатом поездок стали хореогр. постановки К.: «Дружба народов», «Дети разных народов», венгерский нар. танец. После выступлений коллектива в Хиросиме (1960) К. поставила сюиту из 4 картин «Девочка с журавликом», к-рую можно назвать серией агитационных антивоен. плакатов, выполн. средствами хореографии, пантомимы, музыки, живописи и кино. К. внесла значит. вклад в развитие рус. нар. танца, особенно урал.; открыла бажовскую тему в самодеят. хореогр. творчестве, создав и поставив «Малахитовую шкатулку», «Чугунную бабушку». По мотивам поэм А. Твардовского ею созданы сюиты «Василий Теркин», «Колхозная свадьба». К 20-летию Победы в Вел. Отеч. войне К. поставила хореогр. композицию «Этих дней не смолкнет слава». Более 50 учеников К. стали профес. артистами, балетмейстерами. С 1962 и до ухода на пенсию К. преподавала хореографию в Чел. КПУ. Награждена орд. Труд. Кр. Знамени (1958). С 1994 в Чел. проходит фестиваль народного танца на приз К.[718]
В основе биографии руководителя ансамбля танцев ДК ЧТЗ с 1948 по 1963 год Наталии Николаевны Карташовой (см. илл. 3.1, 3.2), опубликованной в челябинской областной энциклопедии, лежат многочисленные публикации, созданные самой Карташовой[719], а также ее мужем, известным челябинским журналистом Рафаилом Фадеевичем Шнейвайсом, писавшим под литературным псевдонимом Николай Карташов (1910–2002)