При выборе репертуара мы руководствуемся главным образом теми задачами, которые поставлены перед нами партией в деле пропаганды подлинно национального танца. Прежде всего, мы обращаемся к неиссякаемому роднику народного искусства, тщательно его изучаем, чтобы создать произведение, созвучное духу нашего времени. «И песни, и пляски создавались народом на протяжении десятилетий и даже столетий, — писал М. И. Калинин, — народ оставлял в них только самое ценное, бесконечно совершенствовал и доводил до законченной формы. Ни один великий человек не может за свой короткий век проделать такой работы, — это доступно только народу. Народ является и творцом, и хранителем всего ценного».
Вот почему это искусство народа мы должны изучить и сохранить[758].
Ссылки на соответствующие высказывания советских политиков были общепринятым приемом советской аргументации, придававшим солидность и убедительность тексту. Этим приемом вполне владела и Н. Н. Карташова. Интересно, что в начале 1950-х годов, когда многие политические лозунги 1930-х были сданы советской официальной риторикой в архив, хореограф продолжала ими пользоваться. Так, для объяснения перемен в эмоциональном арсенале народных танцев, она, как и ее коллеги в середине 1930-х годов, пользовалась знаменитой фразой И. В. Сталина о том, что «жить стало веселей», а использование сложной хореографической техники — тоже в духе 1930-х — развенчивала как «трюкачество»:
Часто на смотрах художественной самодеятельности приходилось видеть пляски и сценки на такие темы, как капустники, девишники, посиделки, причем постановщики подобных плясок, обрядовых танцев передавали порой глубокую грусть и печаль, которые были характерны для старого, дореволюционного времени, но ни в какой степени не типичны для современной молодежи.
Наша советская жизнь в корне изменила тематику и сюжет плясок и танцев. Народный танец в наши дни, сохраняя всю чистоту и подлинность старого народного танца, все богатство красок, музыкальных мелодий, все разнообразие движений и ритмического рисунка, приобрел новые черты. Советская молодежь вносит в народные танцы бодрость, жизнерадостность и энергию, юмор и неистощимую силу русского человека.
Как-то на колхозном празднике в Верхне-Уральском районе мы наблюдали исполнение «Уральской кадрили». Два поколения колхозников исполняли одну и ту же пляску. И все-таки молодежь танцевала ее иначе. Это был вихревой, яркий, праздничный танец.
Жить стало лучше, жить стало веселее! — вот какой вывод напрашивался, когда мы смотрели эту «Уральскую кадриль».
Самое главное — раскрыть замысел танца, сохранить чистоту и подлинность народного танца, не допускать ничего чуждого и наносного, никакого трюкачества[759].
В статье, помимо прочего, много места заняло изложение содержания, постановки и зрительской рецепции сюиты Н. Н. Карташовой «Праздник урожая». Современная тема разрабатывалась ею в традиционном ключе — с помощью сочетания актуального сюжета, жизнеподобия его воплощения в духе социалистического реализма и попытки связного и осмысленного хореографического действия на сцене вместо постоянно критиковавшегося дивертисментного набора плясок:
Готовясь к смотру самодеятельности, коллектив решил подготовить танцевальную сюиту «Праздник урожая». Тема эта возникла неслучайно: наш завод поставляет социалистической деревне мощные тракторы «С-80», действенно помогает колхозникам бороться за высокий урожай. Отразить в какой-то мере огромную помощь, которую город оказывает деревне, радость колхозного труда, счастливую жизнь советского человека — такую мы поставили перед собой задачу.
Сюжет сюиты «Праздник урожая» прост. Бескрайные колхозные поля. Идет уборка урожая.
И вот появляется колонна тракторов — это на помощь селу идут рабочие завода. Колхозники радостно встречают их. Совместными усилиями механизаторов и полеводов собран богатый урожай. Завершение уборки ознаменовано радостным праздником урожая[760].
Как и положено в советском «политическом» тексте, Н. Н. Карташова, умело и в «правильной» пропорции — не впадая в «очернительство», сочетала демонстрацию достижений с критикой и самокритикой. Так, отметив помощь Р. В. Захарова и И. А. Моисеева в критическом разборе и исправлении ошибок, допущенных ею в постановке «Праздника урожая», она указала на отсутствие критики со стороны областной комиссии по проведению смотра и заключительного творческого совещания по итогам смотра в Челябинске. В этой связи она призвала журнал «Клуб» давать «глубокие рецензии на… отдельные, наиболее значительные и интересные работы»[761].
Досталось в статье также руководителю танцевальной группы Уральского государственного народного хора О. Н. Князевой и Свердловскому областному дому народного творчества, недавно издавшему составленную ею «Памятку руководителю танцевального коллектива»:
В этой брошюре О. Н. Князева рекомендует изучать только местные, уральские танцы, ссылаясь на то, что другие национальные танцы мы не видим, не знаем и всякая попытка ознакомить трудящихся с творчеством других народов СССР может привести к искажениям их национальной самобытности. Подобные доводы вредны. Ограничить репертуар самодеятельных кружков только местными танцами значит искусственно сузить творческие возможности коллективов и отдельных исполнителей[762].
Пафос этой критики был продиктован недовольством системой повышения квалификации руководителей танцевальной самодеятельности, предложение по улучшению которой также сделалось обязательным ритуалом при обсуждении проблем советской самодеятельной хореографии:
Необходимо подумать и о таких формах обмена опытом, как кустовые или областные семинары руководителей, систематические коллективные просмотры и творческие обсуждения в городах и районах наиболее значительных работ самодеятельных коллективов[763].
Типичный мажорный завершающий аккорд статьи также указывает на то, что Н. Н. Карташова владела официальным политическим языком дискурса о самодеятельном танце. Эти навыки были составляющей успешной карьеры в СССР и, несомненно, содействовали громкому успеху Карташовой на поприще самодеятельной хореографии:
Художественная самодеятельность растет с каждым днем. Все больше и больше трудящихся, особенно молодежи, приобщается к искусству. Культурный рост нашей молодежи, повышение ее запросов требуют от каждого руководителя неустанного совершенствования своего мастерства и вдумчивого, творческого подхода к этому важному и благородному делу[764].
Наконец, была еще одна сфера, в которой Н. Н. Карташовой улыбалась удача и которую невозможно оставить без внимания, завершая пунктирный обзор ее жизни и творчества: Наталья Николаевна была не только успешным педагогом, руководителем и балетмейстером, но и счастливой женой и матерью.
Женское счастье
Действующая армия.
15. VIII.1941 г.
Наталочка, родная моя, как я соскучился по тебе и дочери, как истосковалась душа! Очень прошу тебя: как только получишь новый номер полевой почты, напиши мне подробно — как устроилась в Магнитке, как там тебя встретили; как обстоят материальные условия? Напиши мне, что такое Магнитогорск сегодня.
И вот еще о чем прошу: сообщи мне все, что узнаешь о судьбе матери и семьях моих сестер — где они, что с ними? Все сердце изболелось из-за неведения и страха за судьбу близких, родных мне людей.
Обнимаю, родная моя, крепко целую тебя и Танюшу. Желаю вам счастливого пути на Урал, столь дорогой и близкий нашим сердцам.
Твой Николай.
Магнитогорск.
Январь, 1942.
Мой дорогой, любимый!
Словно сердце мне подсказало эту радость и послало скорее домой. И верно, дома — твое письмо, такое дорогое, столь долгожданное. Ты — жив, жив, жив!.. Это для меня главное. Я столько передумала, перестрадала за эти долгие месяцы. Знала, что участвуешь в боях за Москву. Но главное для меня — знать, что жив и здоров. […]
Спасибо за присланную мне твою статью из красноармейской газеты. Правда, когда прочла заголовок «На фронт! На защиту родной Москвы!» — у меня сердце оборвалось: ведь в самое пекло, на самую горячую точку. Но потом, когда прочла твою статью, то прониклась твоей убежденностью, твоей верой в победу.
Можешь себе представить, с какой радостью, торжеством, гордостью мы все здесь читали вести о разгроме немцев под Москвой!
Как я горжусь тобой, мой родной! И как я боюсь за тебя… […]
Когда мы с Таней приехали в Магнитогорск, здесь уже были все твои сестры с семьями и мать. Ну, а мы, то есть я с Татьяной и две семьи твоих сестер, которые эвакуировались в Магнитогорск, поселились в квартире на «Щитовых», в бараке. Тесно, но все же под крышей, на своей постели. Все здоровы, все трудятся. Дети — кто в школе, а кто и дома.
[…] Уже много вдов. Ужасно больно смотреть им в глаза. Вдовы в двадцать, в тридцать лет! Я, глядя на них, представить не могу: о чем они думают в темные бессонные ночи?
Прости, родной, за эту грустную лирику. […]
Все наши мысли о тебе, родной ты наш, чтобы ты был жив и здоров, чтобы скорее наша армия разбила врага и наступил мир.
Ты просишь написать о жизни матери, сестер. Они тебе сами напишут. Но вот о чем должна сама сообщить с горечью, с тяжелым сердцем: Вениамин — муж Софьи — пропал без вести. Эта весть омрачает жизнь всех нас. Но что поделаешь — война.
Дочурка шлет тебе тысячу поцелуев и уверяет всех, что «папка фашистов побьет и приедет». Говорят: истина глаголет устами младенцев. Вот бы так свершилось!