— В юности мне все удавалось и нравилось: и спорт, и пение, и цирк. Очень любила драму, но сама для себя то и дело почему-то сочиняла танцы. В 1944 году (было это в Магнитогорске, и работала я тогда воспитателем в рабочем общежитии) послали меня на курсы организаторов самодеятельности, на отделение драмы. Урок танца вела Наталия Ивановна Карташова, организатор первого танцевального коллектива в Магнитогорске.
«Откуда ты?» — спрашивает меня. «Из драмы», — говорю.
А она в ответ: «Тебе сам бог танцевать велел!» И как благословила, так никуда я уже от танцев уйти не смогла; не сразу, не просто, но стало это в жизни главным моим делом.
Навсегда запомнила я уроки своего педагога, солистки Большого театра Раисы Абрамовны Штейн, жившей в Магнитогорске в войну, в работе она была беспощадна: «Хочешь скрутить 64 такта на сцене — в классе крути 360!» И я падала с ног. А она: «Больна — лежи дома, а пришла в класс — изволь трудиться!»[780]
Интересно, что еще тогда, в 1980 году, В. И. Бондарева говорила о Р. А. Штейн как о своем педагоге, но ее роль в своем становлении не определяла. У читателя, скорее, могло сложиться впечатление о бесчеловечности метóды балетмейстера и репетитора Штейн, которая «муштровала» ученицу до рвоты. В последнем опубликованном интервью с В. И. Бондаревой 2010 года обстоятельства знакомства ее с Карташовой описаны наиболее подробно, причем из текста становится ясно, что Карташова лишь благословила самородный сценический талант Бондаревой, пораженная ее артистическими способностями:
В детстве мама отвела меня в балетную студию. Но началась война, и студию закрыли. А в 1944 году открылись курсы молодых специалистов, и я поступила на драматическое отделение. Я была мастером слова, мне пророчили большое будущее. Как все-таки в жизни все интересно устроено — останься я на драматическом отделении, и жизнь сложилась бы по-другому.
На одном из занятий, где мы что-то танцевали, меня увидела Наталья Николаевна Карташова, известный тогда хореограф. Она подошла ко мне и сказала: «Вам сам Бог велел танцевать. Переходите на мое отделение». Она договорилась с директором, и мне разрешили посещать и драму, и танцы. Так решилась моя судьба.
Мой первый танец, в котором я участвовала, назывался «Лучинушка». Это композиция, в которой показывались представители русского сословия. Наталья Николаевна сказала мне: «Я хочу поставить тебя в „Лучинушку“». А я отвечаю: «Можно я сама себе роль выберу?» Она удивилась: «Это какую же?» «Крепостной актрисы». У меня дома была открытка «Крепостная актриса». Она произвела на меня очень сильное впечатление. На ней изображен барин, который вырывает у крепостной актрисы младенца, а она рыдает.
«Ну-ка, покажи», — сказала Карташова.
И я начала показывать. Я так вжилась в роль, настолько мне удалось пластикой, движениями передать, что барин надо мной издевается, толкает, вырывает из моих рук ребенка. Я плачу, взываю к Богу, прошу у него помощи, защиты. Сама сейчас удивляюсь, девчонка совсем была, понятия не имела, как молиться, а показывала. Наталья Николаевна была поражена. Эта сцена вошла в танец. Музыка для него была «Догорай, гори, моя лучинушка». Когда мы показывали этот танец, в зале стояла гробовая тишина[781].
Сигналом о наличии или отсутствии преемственности, о добрых отношениях между руководителем, покидающим коллектив, и его преемником является то, как коллектив относится к новому руководителю. Судя по отдельным опубликованным репликам о начале работы Бондаревой в Челябинске, карташовские танцовщики приняли ее в штыки.
1980
…тогда, в 1963-м, тут начиналась ее первая репетиция. В коллективе, созданном опытной Карташовой и уже имевшем в ту пору немалую известность. И свою школу, и свои традиции. «Старики» из ансамбля тогда вообще демонстративно ушли. Осталась одна молодежь, и через три месяца ей предстояло выходить с первомайским концертом на сцену оперного театра. Незнакомые глаза смотрели на нее недоверчиво, но она сказала себе: могу! И как-то сразу пришли силы, захлестнула веселая спортивная злость, и она произнесла просто: «Ну что ж, давайте попробуем работать вместе…»[782].
2004
В 1963 году коллектив возглавила ученица Н. Н. Карташовой Вера Ивановна Бондарева. Ей пришлось коллектив поднимать заново. Ведь в отсутствие руководителя многие ведущие солисты из ансамбля ушли[783].
2010
Революцию делать всегда сложно. Приехав в Челябинск, я столкнулась со многими препятствиями. Но понимала, что революция нужна. И танцы, и костюмы, и манера танцевать — все это здесь было уже устаревшим[784].
Итак, «старики» — солисты ансамбля Н. Н. Карташовой демонстративно отказались работать с В. И. Бондаревой. Как повела себя в этой ситуации Карташова? Поддержала ли свою ученицу? Да и была ли Бондарева ученицей Карташовой?
По поводу этих вопросов письменные источники хранят молчание. Сама же преемница Н. Н. Карташовой в устных рассказах на последние вопросы отвечает отрицательно. На двадцатой минуте первого разговора со мной Вера Ивановна между прочим сообщила мне, что Наталия Николаевна однажды спросила ее, может ли называть Бондареву своей ученицей. И через полтора часа повторила мне эту историю более детально. Согласно ей, Н.Н Карташова спросила у В. И. Бондаревой разрешения называть ее своей ученицей перед тем, как после итогового отчетного концерта она в октябре 1963 года официально передала коллектив Бондаревой, сопроводив этот акт картинной передачей преемнице лауреатской медали, недавно полученной ансамблем. В интервью Бондарева сформулировала свой ответ почти пятидесятилетней давности так: «Если вам приятно, можете, говорю, называть меня своей ученицей»[785]. Видимо, эта история мучила В. И. Бондареву, раз она рассказала ее незнакомому человеку сразу и не однажды. Вскоре после того, как она позволила считать себя ученицей Н. Н. Карташовой, появились публикации последней, закрепившие изобретенные отношения «учитель — ученик» печатным словом. Скорее всего, В. И. Бондарева попалась в ловушку и вынуждена была в дальнейшем в собственных текстах подтверждать эту легенду, чтобы не создавать неловкую ситуацию разоблачения лжи двух уважаемых людей.
По мнению В. И. Бондаревой, ее предшественница повела себя по отношению к ней недоброжелательно, не афишируя этой неприязни перед начальством и посторонними, но демонстрируя ее коллективу. В память В. И. Бондаревой до конца ее дней врезались детали первой репетиции в Челябинске, не переданные в опубликованном переработанном интервью 2010 года, но наверняка рассказанные, потому что мне она о них поведала на первой же встрече:
На второй день она (Карташова. — И. Н.) пришла на репетицию, коллектив пришел на репетицию. Все пришли… Мне не понравилось. Она мне говорит: «Вера, ну, веди урок». Я, значит, говорю: «Наталья Николаевна, я не знаю, как вы им преподавали….Вы проведите урок, а я потом буду знать… от чего мне оттолкнуться». Она говорит: «А ты хитрая». Я говорю: «Я не хитрая». Я просто подумала: «Ну что же вы меня… подставляете, чтобы потом меня ребята клевали. Вы уж мне передайте по праву, как это положено». […] Я никогда не забуду даже тот тон, каким это было преподнесено: «Ну что ж, ребята, давайте встанем. Я проведу вам урок, самодеятельный, как мы привыкли… без всяких арабесков»… Я все это проглотила спокойно. Думаю: «Ладно, Вера, терпи»[786].
Этот воспроизведенный по памяти и, конечно, неточный диалог ярко передает выжидательное и недоверчивое настроение его участников, которое не могло укрыться от глаз зрителей. Н. Н. Карташова, которая постоянно говорила и писала о необходимости классического тренажа на уроках самодеятельного хореографического коллектива и, по воспоминаниям участников, его регулярно проводила[787], в этом диалоге объявила войну народного танца классическому. Последовавшее поведение «стариков» тем самым оказалось запрограммированным.
Есть в устных рассказах В. И. Бондаревой и альтернативное объяснение обстоятельств переезда из Магнитогорска в Челябинск в 1963 году, которое я перескажу в связи с неудобочитаемостью оригинального текста. Согласно ее версии, ее семейная жизнь в Магнитогорске не сложилась и она собралась уезжать в Рязань (а не в Кемерово, как написано в статье 2010 года «Вера») на работу в профессиональном танцевальном ансамбле. В Челябинском областном совете профсоюзов, узнав об этом, решили во что бы то ни стало удержать ее.
В это же время положение Н. Н. Каташовой на ЧТЗ стало неустойчивым. Директор дворца ЧТЗ считал ее хореографию устаревшей и в 1962 году, после поездки танцевального коллектива в Москву на празднование 45-летия Октябрьской революции, якобы заявил ей: «Больше, Наталия Николаевна, вы ездить не будете. Пора поездить другим коллективам»[788].
С В. И. Бондаревой начались переговоры, которые не афишировались и отчасти проходили в ее магнитогорской квартире под покровом тайны. Об их серьезности говорит состав участников, среди которых были председатель завкома и секретарь парткома ЧТЗ, директор и художественный руководитель ДК ЧТЗ. Переговоры длились год, В. И. Бондарева ни в коем случае не желала уезжать из Магнитогорска, где профессионально ее жизнь складывалась очень успешно, — и не уехала бы, если бы у мужа не начались запои. Вера Ивановна бежала от позора. Н. Н. Карташова подключилась к приглашению В. И. Бондаревой лишь на последнем этапе, спасая лицо и мотивируя свой уход состоянием здоровья