В танцевальном ансамбле челябинских тракторозаводцев — и в челябинской самодеятельности в целом — появился балетмейстер совершенно нового уровня: с богатой фантазией, крепкой техникой, железной дисциплиной.
Хореограф Бондарева
В день рождения ей подарили гравюру: под деревом, прильнув к стволу тоненькой хрупкой спиной, стоит девушка с поднятым к небу лицом.
Подумалось: о чем она грустит ли, мечтает? И мгновение спустя уже проворно засновал паучок фантазии, оставляя первые узелки на кружевной паутинке рождающегося танца.
Наутро она пришла во Дворец окрыленная и сразу к своему первому помощнику, репетитору ансамбля Юре Основину:
— Знаешь, кажется, есть идея.
И они написали либретто нового танца… […]
Итак, они написали либретто, и началось самое трудное. Покрой танца, набросанный на бумаге, как минимум три-четыре раза «перешивался» на танцорах. Выматывались постановщики, «выжатыми лимонами» расходились с репетиций ребята, но наконец примерка удалась, новое платье «Рябинушки» перестало жать, и настала пора наработки техники и души танца, поиска образов, шлифовки актерского мастерства[790].
Поэтическое описание труда балетмейстера в данном случае — не плод фантазии журналиста. В. И. Бондарева, о постановке которой идет речь в приведенной цитате, в устных рассказах описывала свой труд увлеченно и с любовью. Глухой голос измученной болезнями пожилой женщины при этом прояснялся и креп, звучал властно, как, наверное, во время репетиций.
О ее балетмейстерских работах речь пойдет в другом месте. Сейчас важно отметить, что они были оплодотворены талантливой фантазией тонко чувствующего человека и неустанным трудом и самого постановщика, и репетитора, и исполнителей. Вот как о качествах, необходимых для успешной постановки, говорила сама Бондарева:
Балетмейстер должен обладать фантазией, талантом и светлой головой. Если я придумываю номер — ночи не сплю, изведусь вся. Нужно «заболеть» номером, узнать все доподлинно о том, что собираешься ставить, изучить книги по этой теме. Мало просто хорошо танцевать, надо уметь передать свое умение. Научить чувствовать танец.
Меня однажды спросили: «Какой танец ваш самый любимый?» Да нет такого, они для меня все любимые. В танце обязательно должен быть смысл, какой-то корень. Он должен нести в себе идею, чему-то научить зрителя. Иначе зачем танцевать?
Нужно обязательно понимать, ЧТО ты танцуешь. Например, женский танец «Мелодия». Это народный номер, девушка символизирует в нем, начиная с пушкинских времен, крестьяночку, опоэтизированную образом России. Звучит простая мелодия, идут девушки задумчиво, и они должны пластикой, движениями передать всю нежность своей молодой души. Должны до конца понять и полюбить этот образ и себя в нем. Чтобы зритель проникся этим содержанием, чтобы понял все, что ему хотели сказать этим танцем.
Когда мы выступали в США, после концерта к нам подошли американцы и задали вопрос: «Неужели у вас так любят? Такая кристальная чистота отношений?» И я ответила: «Да. Невозможно понимать, ЧТО ты танцуешь, если не прошел через это». Они были поражены[791].
Из этого высказывания В. И. Бондаревой становится очевидным, что по убеждениям она была каноническим советским хореографом. Она, в соответствии с методом социалистического реализма, придерживалась мнения о непременном наличии в танце переводимого в слова содержания и смысла. В основе постановки, придающей танцу аромат «подлинности», должно было лежать обращение к «первоисточнику», в данном случае — к художественной литературе. Гендерные образы, отраженные народным танцем, должны были дышать чистотой отношений между мужчиной и женщиной.
Основоположником и главным авторитетом в области сценического народного танца для В. И. Бондаревой был И. А. Моисеев. О нем В. И. Бондарева в разговорах со мной высказывалась в превосходных степенях: «отец всей хореографии», «хореограф народного танца всей земли», который «дал всему миру [понять], что такое народный танец»[792]. В 2000-е годы, после смерти Моисеева и краха советского государственного проекта художественной самодеятельности, она разделяла его опасения и приписывала народному танцу экзистенциальную миссию спасения российской коллективной памяти и идентичности:
Игорь Моисеев на закате своей жизни переживал за свое детище и говорил: «Все, что я создал, будет жить, пока жив я сам. Но я не вечный. Я переживаю за будущее народного танца и боюсь, что он постепенно исчезнет».
Я с ним согласна. Он возродил народный танец, сделал революцию. И наша задача — это сохранить. Если мы подрубим под собой корни народные, мы будем Иванами, не помнящими родства. У нас не будет своей культуры. У нас не будет ничего[793].
Советскость В. И. Бондаревой не означала усредненности или посредственности. Она была талантливым хореографом, и челябинцы сразу почувствовали, что тракторозаводцы стали танцевать иначе, чем при Н. Н. Карташовой. Опытным глазом Бондарева сразу увидела исполнительские недостатки танцоров ЧТЗ, которые, по ее словам, «танцевали хорошо», но не по ее меркам — без «академического лоска», и оценила масштаб предстоящих перемен:
…Я видела все сразу ошибки: что одна линия танцует, первая, что задние, третьи — все хуже, хуже и хуже; что нет единого ансамбля, что нет академического отношения к танцу. […] Я сказала, что это будет революция[794].
В условиях саботажа со стороны карташовских «стариков» В. И. Бондарева за считанные недели должна была подготовить два номера для концерта в Челябинском театре оперы и балета, посвященного майским праздникам. После выступления танцевального ансамбля художественный руководитель программы праздничного концерта с удовольствием заметил: «Ну что, появился наконец-то настоящий руководитель»[795].
В. И. Бондарева гордилась достигнутым ансамблем исполнительским уровнем. Менее чем через два года после ее переезда в Челябинск на зарубежных гастролях мастерство принятого ею коллектива могли оценить все:
В Чехословакии на фестивале, посвященном 20-летию Победы, мы танцевали чешский танец «Бочонок». Когда чехи увидели этот танец, они не стали заканчивать концерт своей программой. Потому что мы были сильнее. Мы танцевали чешский танец лучше, чем сами чехи[796].
Коллеги по хореографическому цеху считали ее крепким хореографом с неистощимой выдумкой. Даже профессиональные балетмейстеры отдавали ей должное. Вот что рассказал в 1980 году по этому поводу челябинской журналистке тогдашний репетитор «Самоцветов» Ю. И. Основин:
Вспоминаю Крым, 1969 год, где я был вместе с Верой Ивановной на семинаре балетмейстеров, — рассказывает репетитор ансамбля, ученик Бондаревой с 1961[797] года Юрий Основин. — Она должна была показывать фольклорные танцы Урала…. все были поражены ее мастерством, искренне удивлены тому, что ансамбль имеет свои постановки, а не работает на репертуаре профессиональных коллективов. Никогда: ни до, ни после того — не слышал я, чтобы маститые балетмейстеры, привыкшие замечать скорее недостатки, так щедро хвалили свою коллегу. Ей было сделано тогда какое-то редкостное исключение…[798]
Быстрый и стабильный успех В. И. Бондаревой и вверенного ей коллектива был плодом неустанного и изнурительного, почти беспощадного «моисеевского» труда:
Когда у них много концертов, она начинает скучать по репетициям. Во всех коллективах Дворца занятия оканчиваются «по звонку». Здесь репетиция длится, пока не придет к своему естественному завершению, то есть все не почувствуют удовлетворение от того, что сделан еще один шаг вперед.
И еще одна любопытная деталь. «Пришельцы», начинавшие заниматься танцем в других коллективах, у нее не выдерживают. На это способны лишь те, кто с младых ногтей привыкал к ее профессиональным требованиям, к ее дисциплине, истовости, способности отречься порой от всего во имя дела. Нередко бывает — перед ответственным концертом репетиции ежедневны по две недели подряд. Такое способен выдержать не каждый. Но ведь и не в каждый коллектив постоянно приезжают специалисты из профессиональных, государственных ансамблей страны с тем, чтобы пригласить к себе ее учеников. Сегодня в стране, пожалуй, нет такого коллектива, где бы не танцевали бондаревцы.
— Встали на «Уральский пляс»! Сразу — в полную ногу! И…
Капли пота на подбородках, прозрачные его ниточки струятся по худеньким спинам, но улыбка на лице неизменна.
Кажется, уже больше нечего прибавить, а Бондарева все взвинчивает темп, ставит новые задачи, и прищуренный глаз ее глядит по-прежнему взыскательно и упрямо.
А передышки — минута, и снова: «Встали на „Рябинушку“! Нет, это меня не греет, не понимаете, про что танцуете, идете пустыми! Когда этот танец будет у вас промыт? Ведь прозрачность — душа его, его суть!..»
Пришла и ушла чья-то жена с сынишкой, а репетиция все продолжалась…[799]
Надежным показателем уровня успешности балетмейстера и репетитора является память участников постановок и репетиций. Бывшие ученики В. И. Бондаревой, которые впоследствии стали ее преемниками в руководстве «Самоцветов», — Ю. И. Основин и Н. В. Седова прежде всего вспоминают В. И. Бондареву как талантливого балетмейстера и педагога танцев, требовательного к себе и умеющего точно передать исполнителям свой замысел. Вот их свидетельства: