Однако на этом сюита не заканчивалась. Она продолжалась танцевальной композицией «Тачанка» на тему Гражданской войны в России[876]. Более неуместное смешение тематики, казалось бы, трудно вообразить.
3.14. «Кубинская сюита» в исполнении «Самоцветов», 1969 г. (Музей ЧТЗ. Незарегистрированная папка Л. В. Авсянниковой).
В. И. Бондарева объясняла появление этого танца в сюите «Ильмень золотоцветный» необходимостью каким-то образом связать сюиту со столетием со дня рождения В. И. Ленина: «Надо же было!..» Именно в этой связи и просила В. И. Бондарева Ш. Г. Хайсарова «не расстреливать» публику, а направлять воображаемый пулемет поверх голов зрителей.
Как видим, в данном случае балетмейстер вынужден был учитывать идеологическую конъюнктуру, пожелания администрации заводского клуба и перспективы личной карьеры, поскольку, как помнит читатель, «Ильмень золотоцветный» ставился под получение В. И. Бондаревой звания Заслуженного работника культуры РСФС, которое ей благополучно присвоили в 1969 году — первой в Челябинске.
Наряду с директивами сверху нужно было учитывать и интересы снизу, со стороны самих участников «Самоцветов», которых однообразный и морально стареющий «народный» танцевальный репертуар мог разочаровать. Балетмейстер самодеятельного ансамбля оказывался как бы между молотом и наковальней, что могло ограничивать его свободу творчества и вместе с тем направлять его в «правильное» русло. Наличие подобных рамок требовало от постановщика тактической гибкости — порой вопреки собственным эстетическим пристрастиям. Так, например, вскоре после «Ильменя золотоцветного» появилась в репертуаре «Самоцветов» «Кубинская сюита» (см. илл. 3.14):
Мы договорились с Тейдером[877]… пошли очень бальные танцы. И я, конечно, тоже клюнула на это. Ну, как-то я новшествами не очень увлекалась: шла, шла, в народном плане шла. А это вот — ребята тянутся, они же хотят все попробовать. Вот. Пошла прямо эпидемия этих бальных танцев. А тогда еще не было «бальников»… […] И я ему предложила. Я говорю ему: «Виктор Андреевич, давайте поставим бальные танцы, сюиту бальных танцев. Самые популярные»… И он говорит: «А как вы мыслите?» Я говорю: «Вы делаете… „скелеты“ всех этих „бальников“… — ну, все эти бальные танцы… Обязательно, чтобы „Калинка“ была последняя, русская… А кубинский номер, говорю, кубинский номер…. народные то есть кусочки… будут народники. Это делаю я. Я делаю народные кусочки, а вы делаете… эти бальные танцы».
И мы с ним поставили сюиту бальных танцев. Это было очень интересное содружество. Очень интересно, популярно получилось[878].
В. И. Бондарева была немного знакома с латиноамериканской хореографией благодаря бывшему ученику из Магнитогорска Геннадию Коробейникову, ставшему профессиональным опереточным балетмейстером в Москве и имевшему опыт постановок в «кубинском стиле»:
И [он] поставил мне кубинскую сюиту… Я не знала, конечно, этих танцев — ничего, по сути дела. А от меня [он] попросил взять что-то народное — всегда обмен был[879].
Наряду с упоминанием о том, что оплата постановочной работы среди хореографов зачастую осуществлялась «бартером», постановкой за постановку, в этой истории интересен мотив хореографа, учитывавшего при формировании репертуара самодеятельного хореографического коллектива настроения его участников. Важно было не только иметь идеологически корректный репертуар на современную тему, но и блюсти массовость, а значит — создавать репертуар, привлекательный для его участников.
Конечно, разнообразный репертуар был не единственным фактором, поддерживающим заинтересованность танцоров в участии в самодеятельном коллективе. Важными стимулами для сохранения крепкого ансамбля, помимо прочего, были активная гастрольная деятельность и здоровая атмосфера в коллективе. Пора поочередно — после лирического отступления — обратиться к этим сюжетам.
Ниночка
Перебирая в памяти случаи прямого соприкосновения с советской художественной самодеятельностью, я диву даюсь тому, как их много — значительно больше, чем я вначале предполагал. Помимо прочего, я изначально совершенно упустил из виду, как много времени я отдал художественному любительству не напрямую, лично участвуя в нем, а организовывая занятия самодеятельностью своих детей. В первой моей семье сопровождение детей в любительские кружки входило в круг моих обязанностей. Компетентный поиск заслуживавших внимания самодеятельных объединений, в которые не стыдно отдать внучку, добровольно и с энтузиазмом включила в число своих «бабушкиных» задач моя мама, выполняя его безупречно. А вот ежедневное рутинное осуществление замысла — отвести в кружок, через два-три часа забрать и доставить домой — этим, как правило, занимался я. Мне года два подряд довелось водить в хореографическую студию дочь первой жены, много лет подряд сопровождать в вокальный ансамбль свою старшую дочь, некоторое время выполнять эту же функцию в отношении младшей дочери, которая с заслуживающими восхищения любознательностью и целеустремленностью танцевала, пела, играла, рисовала, изучала звездное небо.
Но дольше всего — целых семь лет — я повседневно соприкасался с самодеятельным художественным творчеством благодаря моей старшей дочери Нине, которая в возрасте от пяти до двенадцати лет посещала в Челябинске вокальную студию «Мечта», куда чуть раньше ходила моя будущая жена Наташа. Ее фотографию, сделанную во время выступления ансамбля, я часто рассматривал, ожидая дочь. Хитросплетения судьбы…
Вот справка об этом коллективе, помещенная в «Википедии»:
Детская вокально-хоровая студия «Мечта» (с 1994 — детская вокально-хоровая школа, в настоящее время — вокально-хоровое отделение ДШИ № 1 г. Челябинска) — основана в 1972 г. В. Шереметьевым и А. Барташовой. Хоровые коллективы студии — лауреаты городских, областных и всесоюзных конкурсов и фестивалей. В «Мечте» обучаются дети школьного возраста. Изучаемые дисциплины — хоровое и сольное пение, хореография, игра на музыкальных инструментах. Цель занятии — через обучение искусству привить детям высокую культуру, расширить кругозор и развить их интеллект. В 1980-х в «Мечте» одновременно действовали до десятка различных хоровых коллективов, 2 вокально-хореографических ансамбля, а также класс сольного пения. В начале 2003 в студии занимались около 400 детей с 36 педагогами.
Многие выпускники «Мечты» продолжают учебу в музыкальных училищах и консерваториях. Среди выпускников школы — хормейстеры, солисты оперы и филармонии, работающие как в России, так и за рубежом (Израиль, США, Швейцария)[880].
С маленькой Ниночкой я проводил удивительно много времени, несмотря на большую занятость на работе, соискательство в Москве и подготовку кандидатской, а затем и докторской диссертации (ей было соответственно неполных шесть и двенадцать лет, когда я их защитил). Почти каждое утро я отвозил ее через полгорода в детские ясли, позже в детский сад и начальную школу, а вечером забирал оттуда. Мы проводили в общественном транспорте до двух часов в день, и это время надо было чем-то занять. Помимо прочего, я с ее младенческого возраста вполголоса мурлыкал ей песенки, и она довольно рано стала мне помогать — правда, не очень уверенно попадая в мелодию. О ее вокальных данных я был невысокого мнения, но они по крайней мере, были мне известны.
А вот ее хореографические таланты прорезались совершенно для меня неожиданно. Они обнаружились в Абхазии, куда я на два месяца уехал вдвоем с четырехлетней дочерью. Папы длинноволосых маленьких дочерей, не повторяйте моего опыта: по нескольку раз в день расчесывать волосы, спутанные после морского купания, любимому ребенку — серьезное испытание! Но я проявил тогда верх легкомыслия и рискнул поехать с ней вдвоем, чему способствовало одно утешительное обстоятельство: на пару недель наш отдых по времени и месту совпал с каникулами моей кузины Натальи, которая с мужем Борисом и сыном Павликом отдыхала там же.
Там, в Абхазии, Нине исполнилось пять лет. Мы решили всей компанией отпраздновать это событие в ресторане, куда и отправились с пляжа. Абхазский ресторан времен заката советской эпохи, 1988 года — это непритязательная закусочная с грязными клеенками на столах и унылым меню, несмотря на обилие специй и остроту блюд.
Я очень хорошо помню эту сцену. Маленькая Ниночка была одета в только что подаренные ей малиновый комбинезон и голубые резиновые пляжные туфельки. Около открытого ресторана пришлось какое-то время ждать свободного столика. Было солнечно и жарко, хрипло орала из дряхлых колонок ресторанная музыка. Мы лениво болтали в ожидании «посадочных мест», расслабленные теплым морем и южным солнцем, когда Борис оживленно кивнул куда-то за мою спину: «Посмотри, что она делает!» Я обернулся. Ниночка стояла совершенно одна в середине большой пустой площадки между столами и очень легко и грациозно, по-взрослому, как крошечная дама, двигалась в такт мелодии. Это было чуть-чуть смешно, очень трогательно и невероятно красиво. Я гордился своим чадом!
Той же осенью было решено отдать Нину в вокально-хоровую студию «Мечта». Почему мы решили, что она должна заниматься пением, а не танцами, не помню. Я запомнил наш первый поход на занятие в студию. Взрослым — обычно это были матери и бабушки, я принадлежал к нечастым исключениям — разрешили присутствовать на первом занятии. Руководительница Нининой группы Альбина Владимировна, полноватая дама средних лет в очках, очень внимательная, собранная, волевая, первоначально вызвала у меня не восхищение, которого она, как я вскоре установил, по праву заслуживала, а сочувствие. Я не мог представить, как можно справиться с тремя десятками писклявых маленьких девочек, непрерывно двигающихся, с любопытством вертящих головами, не слышащих руководительницу и друг друга. Я не верил, что у нее что-то получится. Больше нас, взрослых, на занятия не пускали.