Итак, в 1967 году на смотре в Свердловске, посвященном 50-летию Октябрьской революции, несколько старших участников ансамбля, доставшихся В. И. Бондаревой от предшественницы, не пришли на репетицию. С ними, подвыпившими, она столкнулась в гостиничном коридоре. Один из них, выступив вперед, в присутствии других участников ансамбля и обслуживающего персонала гостиницы бросил ей в лицо оскорбительные фразы, приведенные в начале этой истории[966]. Она молча выслушала его и ушла в свой номер, где с нею случилась истерика:
Я пришла, и такая со мной истерика, такая истерика!..И только я, значит, вот, пошла, душ приняла… ледяную воду на себя лью, а сама реву, чтобы только успокоиться[967].
Вскоре к ней пришли члены бюро танцевального коллектива, председатель которого, Л. Давиденко, обратился к ней с ультиматумом:
Вера Ивановна, мы пришли с вами поговорить. […] Если вы — сегодня мы собираемся на репетицию — […] если вы сегодня вечером не исключите этого, который говорил, оскорблял вас всяко, мы ни один — мы все собираемся и уезжаем домой. Мы вам никогда этого не простим. Он и нас оскорбил[968].
В. И. Бондаревой ничего не оставалось, как обратиться за советом к Н. Н. Карташовой, также приехавшей на смотр:
Она говорит: «Что с тобой?» Она видит, что я вся опухшая. Я начала рассказывать, как меня, как они вот прокатились по мне, и при всем коллективе, при работниках гостиницы… Она говорит: «Ну и что? Ну и что? Подумаешь! Ты же от этого не растаяла. На дураков закон не писан. Но идет смотр, решается судьба города. И ты должна посчитаться с этим делом. И поэтому какое твое личное дело? Ты сейчас защищаешь город. Никаких исключений! Я поговорю с ним. Но… ничего не меняй»[969].
Н. Н. Карташова действительно поговорила с обидчиком, и тот публично, перед автобусом, отвозившим их на репетицию, извинился, попросил не исключать его из программы и не отыгрываться за его проступок на его жене, также танцевавшей в ансамбле. Он пообещал уехать в Челябинск сразу после выступления. В. И. Бондарева просьбу о прощении отвергла, но к выступлению допустила:
Вы будете танцевать — ради Натальи Николаевны…. ради города. Но ко мне больше не подходите с этой просьбой. Насчет Ирины не беспокойтесь. До такой низости я не опущусь, чтобы мстить вашей жене. Как танцевала, так и будет танцевать. Но скорее всего — я уеду. Вот. Я, — говорю, — не выдержу. Мне, — говорю, — вот такие подарки ваши не нужны[970].
О чем говорила Наталья Николаевна со своим воспитанником, неизвестно. Но многое свидетельствует о том, что в этой ситуации она скорее заняла сторону своих учеников. «Карташовец» извинился сквозь зубы, опустив глаза, чтобы не выдать своего бешенства, под злорадные улыбки старых танцовщиков. В. И. Бондарева не смогла вести репетицию, и Н. Н. Карташова продемонстрировала свое отношение к ситуации, отнюдь не дружелюбное по отношению к преемнице:
Наталья Николаевна: «Ну хорошо, Вера, давай, репетируй». Я молчу. «Ну, она не может. Давайте я с вами по старой привычке поработаю… Капризы. Капризы у человека. Давайте посчитаемся со слабостью этого человека». Она меня очень укусила тогда… Я прошла Голгофу тяжелую[971].
От конфликтной ситуации ее участников попытался отвлечь приехавший с челябинцами режиссер Челябинского драматического театра М. С. Лотарев. Зная о конфликте, он на свой страх и риск направил автобус с танцорами к «ипатьевскому дому» и рассказал о расстреле в нем царской семьи. Его рассказ произвел на В. И. Бондареву сильное впечатление, заставив пересмотреть масштаб собственной обиды:
Я была потрясена тогда и думаю: «Какая трагедия! А что я со своими еще, действительно, переживаниями, когда здесь вот решалась тогда судьба, и что люди пережили?!» Вот это меня тогда буквально всю перевернуло[972].
Конфликт между старыми танцорами и новой руководительницей не ограничился инцидентом в Свердловске. Он подспудно тлел и не мог укрыться от глаз молодых и преданных В. И. Бондаревой участников ансамбля. Постепенно он сошел на нет — по мере замещения «карташовцев» «бондаревской» сменой:
Что Вера Ивановна требовала… они не тянули. Да. То есть лентяи были, у станка, а это надо же себя насиловать, разогревать, это надо ножки тянуть… а без этого же никак нельзя. Никак нельзя. Вот им и не нравилось… что… она заставляет час разогреваться… а без этого формы не будет, ни манеры, ничего. […] И потом стали свои появляться, а «карташовцы» — вытесняться. Не то что Вера Ивановна специально их выгоняла. Просто… постановки стали более серьезные, более такие техничные[973].
Конфликт с «карташовцами» был болезненным, унижения нового руководителя — несправедливыми. Но горечь обиды смягчалась тем, что из этого конфликта ансамбль вышел окрепшим и преобразившимся. Гораздо более травматично воспринимался В. И. Бондаревой конфликт, развернувшийся в последние годы ее работы с «Самоцветами». Причин было две. Во-первых, заслуженный хореограф связывал закат своего детища именно с этим инцидентом. Во-вторых, обида, причиненная чужим, ранит не так, как удар, нанесенный близким человеком и учеником, на которого потрачено много сил и в которого вложено много знаний.
«Два медведя в одной пещере не уживутся»
Она ее безумно любила. Вот со Светой мы были подружками. Когда я пришла в коллектив… Света такой человек была: она когда поняла, что Вера Ивановна начала… любить меня, как танцовщицу, видимо — а Света, она должна быть вот впереди планеты всей, — она быстренько со мной сдружилась. Мне было удивительно, что какая-то девочка из Ленинского района, а Света здесь вообще уже такая вся, в центре внимания. Мы стали с ней подружками вообще очень близкими. И когда получилось так, что они со Светой так вот разошлись… Света хотела иметь свое дело самостоятельно, а Вера Ивановна не понимала… Она родила этот коллектив детский, в каком плане родила: то есть коллектив всегда был для того, чтобы поставлять детей в старший коллектив. А Светлане захотелось самостоятельности. И вот отсюда эту обиду она ей простить и не смогла. Потому что как бы Вера Ивановна тоже считала, что Свету она научила многому. И думала, что они так и будут по жизни идти: Света будет на детском коллективе работать, Вера Ивановна — на взрослом. Всегда будут хорошие дети поставляться от Светы, потому что Света была очень сильная классичка, а классика — это основа всему. Вот. Но вот как-то не сложилось. Разошлись[974].
Эта история, кратко очерченная нынешним руководителем «Самоцветов» Натальей Васильевной Седовой, была отнюдь не короткой и не простой. Она началась в 1974 году, когда стараниями В. И. Бондаревой одна из ее солисток, Светлана Ивановна Гришечкина[975] (1953–2007), стала руководить в ДК ЧТЗ хореографической студией «Детство», и растянулась на десятилетия, до смерти обеих участниц конфликта. Значительная часть этой истории хронологически выходит за рамки нашей книги. Но мне она показалась важной для понимания того, какие человеческие страсти могли клокотать в декорациях государственного проекта, созданного, помимо прочего, для «правильной» канализации эмоций; какая конкуренция и борьба за власть могли найти приют в рамках институции, нацеленной на культивирование коллективизма и взаимопомощи.
Острота описываемого столкновения усугублялась тем, что ученица страстно любила и яростно ревновала учительницу, а та, в свою очередь, по-матерински беззаветно и бескорыстно опекала участницу своего ансамбля, которую на длительное время даже приютила у себя.
По традиции студия готовила танцовщиков для взрослого танцевального коллектива, в который лучшие из студийцев вводились в пятнадцатилетнем возрасте и два года спустя, если они оправдывали ожидания руководителя взрослого коллектива, оставались в его основном составе. В 1992 году бывшее «Детство», а теперь — молодежный творческий центр «Поиск» под руководством С. И. Гришечкиной перестал передавать детей в «Самоцветы», став взрослым коллективом.
Этому предшествовало тяжелое заболевание С. И. Гришечкиной. После операции в Оренбурге ее лечащий врач попросил В. И. Бондареву, которая специально приехала туда выхаживать ее в больнице, отговорить его пациентку от продолжения хореографической работы, опасной для ее здоровья. В. И. Бондарева, зная необузданный, взрывной характер младшей коллеги, смягчила формулировку врача и предложила ей на год, на время реабилитации, передать свой коллектив руководительнице «Самоцветов». Та оскорбилась, заявив В. И. Бондаревой, что она видит в ней инвалида и не доверяет ученице. А за глаза, как было передано ее наставнице, заявила:
«Что Вере Ивановне не сделать на готовом коллективе? Можно чудеса творить. Люди подготовлены, люди сделаны, и, по сути дела, не надо трудиться над ними. Она готовое проглатывает, как… акула». Мне очень было это больно, потому что у меня в мыслях этого не было[976].
Оскорбленная В. И. Бондарева стала избегать общения с С.И Гришечкиной; когда же та сама обратилась к ней, между ними состоялся неприятный разговор:
А потом… — прошло какое-то время — она мне говорит: «Вера Ивановна, может быть, мы что-то начнем ставить?» Я говорю: «Нет, Света! Хватит. Я с тобой сделала три сказки