Советский проект танцевальной самодеятельности не был уникален. Необычными были его зависимость от государства и автономность от рынка, ориентация на успех и муштра до физического изнеможения, присущая профессиональным классическим и спортивным танцовщикам, а также идеологические и эстетические обязательства. Однако проект и его реализация — две разные реальности. Подведем черту под третьей частью постановки заглавного вопроса.
И что же из этого вышло?
Мы готовимся к выступлению, и вдруг нам говорят, что на концерте будет присутствовать Сталин. Как все отреагировали? Конечно, испугались. А я решила — если есть возможность увидеть Сталина, надо его рассмотреть хорошенько. Мы выходим на огромную сцену, нас всего восемь человек — четыре пары, мы танцевали кадриль. Сталин сидит один в ложе над сценой, то есть совсем близко. И я с партнером, когда нужно было по танцу обойти круг и вернуться к центру, веду его не по тому пространству, которое нам отмерили, а захватываю больше и иду прямо на ложу. И не на партнера смотрю, как нужно, а на Сталина. Покосилась немного на Гришу — у него глаза испуганные, рот открыт. Я его встряхнула, тихонечко так говорю: «Гриша, ну-ка очнись! Улыбочку!» А у него ноги ватные, он перепугался. А нужно еще по музыке, по движениям уложиться, чтобы все правильно было. Но мы все сделали красиво, повернули в нужный момент. И я еще вовсю на Сталина посмотрела[1047].
Эпизод, о котором В. И. Бондарева с удовольствием рассказывала ученикам и интервьюерам, в том числе и мне, относится к 1951 году, когда магнитогорский танцевальный ансамбль под руководством Р. А. Штейн участвовал в правительственном концерте в Большом театре. Это происшествие, в котором выступавшая перед «вождем» танцовщица использует возможность разглядеть его, как диковинное животное в клетке зоопарка, прекрасно подходит в качестве метафоры процесса, который перманентно — изначально подспудно и менее заметно, а со временем все интенсивнее и очевиднее — переживало советское (танцевальное) любительство. Процесс этот состоял в приспособлении участниками самодеятельной хореографии государственного проекта к своим индивидуальным запросам, в замене одних, официальных мотивов участия в нем другими — частными. Задуманная государством с целью «огосударствления» свободного времени населения, самодеятельность в действительности оказалась «приватизированной» советскими гражданами. Они научились пользоваться государственными ресурсами, предоставленными для развития массового и коллективного художественного творчества во имя создания «нового человека», удовлетворения ради личных интересов и для получения собственного удовольствия.
Даже описанная В. И. Бондаревой весьма драматичная ситуация, в которой все «конечно, испугались», а партнер от страха и неожиданности находился в полуобморочном состоянии, не остановила молодую женщину от желания удовлетворить свое любопытство. Причем ситуация-то была еще более напряженной, чем описано выше. Танцоры были доставлены в Большой театр сквозь усиленный заслон «чекистов», которыми театр кишмя кишел. Перед выступлением обнаружилась пропажа чемодана с костюмами, за которую Р. А. Штейн буквально чуть не убила своего репетитора В. И. Бондареву. И неудивительно: Штейн в связи с расстрелом мужа в 1945 году была выслана из Москвы и очень надеялась вернуться в столицу в случае успешного выступления своего коллектива. Во время незапланированного маневра на сцене Бондарева поскользнулась и чудом не упала. Этого, возможно, не заметили зрители, но от глаз балетмейстера это не могло укрыться: Р. А. Штейн за кулисами упала в обморок. Тем не менее, наперекор неблагоприятным обстоятельствам, наша героиня воспользовалась ситуацией для реализации собственного мотива.
Ее логике могли соответствовать разнообразные мотивы сотен тысяч участников танцевальной самодеятельности: благоприятной конъюнктурой — возможностями, предоставленными государством участникам любительских объединений на «казенном» попечении, — следовало пользоваться. Раз повезло выступить на главной сцене и перед первым лицом страны, так почему бы это лицо не разглядеть хорошенечко? Если успешный участник самодеятельности получает исключительные привилегии бесплатно путешествовать по стране и за рубеж, освобождается от работы и учебы в период подготовки к смотру и за государственный счет вместе со всем своим коллективом отдыхает на черноморском или балтийском побережье во время летнего отпуска или каникул — надо пользоваться всеми этими благами максимально интенсивно.
Я не оцениваю эту мотивацию и не разоблачаю ее как незаконную. Я считаю важным подчеркнуть, что государство создавало для участников самодеятельной хореографии чрезвычайно широкую рамку действий, в которой они не чувствовали себя ограниченными, используемыми, обманутыми. Участие в самодеятельности позволяло проверить и развить свои возможности, добиться признания и избежать социальной изоляции[1048].
Вот как ответил на мой вопрос о мотивах и стимулах для участия в советской художественной самодеятельности Ю. И. Основин, полвека отдавший танцевальному любительству во Дворце культуры ЧТЗ:
Поощрения были: путевками, наградами, награждали… денежными… премиями, часами, там… Ну, заинтересованность была. И поездки: в Москву, на 50-летие советской власти, там в Кремлевском дворце выступали. Это же почетно! Это как это?! Ни с того ни с сего?! Если бы я в самодеятельности не занимался, я разве бы увидел столько стран зарубежных? Столько городов нашего Советского Союза объездить? Это же, конечно, нет! Заинтересованность[1049].
На примере челябинских «Самоцветов» читатель имел возможность увидеть, что руководитель самодеятельного танцевального коллектива мог добиться успеха, не будучи профессиональным балетмейстером, — благодаря режиссерскому и актерскому мастерству (Н. Н. Карташова) или природной балетмейстерской фантазии и железной дисциплине (В. И. Бондарева). Границы их свободы творчества корректировались самоцензурой: нужно было владеть «правильным» языком: языком советских коммунистов — в текстах (включая либретто), языком социалистического реализма (читай: драмбалета) — на сцене. Нужно было уметь заинтересовать участников во имя соблюдения массовости — захватывающими рассказами в промежутках между репетиционными занятиями и/или привлекательным для них репертуаром, добрым отношением в сочетании с требовательностью.
Об обширности пространства свободы руководителя самодеятельного коллектива свидетельствует то, что наиболее острые конфликты разворачивались не по вертикали — с начальством или участниками, а по горизонтали — между коллегами. Конкуренция, распределение власти, нарушение авторских прав были главными болевыми точками конфликтов.
Выход из них был своего рода учебным процессом. Его участники присматривались друг к другу — реже по вертикали (как в случае столкновения В. И. Бондаревой с сопровождавшими группу во время американских гастролей), чаще по горизонтали (конфликты между Н. Н. Карташовой и В. И. Бондаревой, между В. И. Бондаревой и С. В. Гришечкиной) — и в ходе коммуникации приспосабливались к ситуации. Работа над ошибками давалась особенно трудно, а конфликт разрешался лишь после физического выбывания конкурента, если им оказывался человек из круга самых близких и, казалось, надежных коллег.
Рядовые участники самодеятельности, случалось, оказывались втянутыми в конфликты в исключительных ситуациях — как правило, связанных со сменой руководителя. Об этих моментах они не помнят — или вспоминают неохотно. В их памяти годы участия в танцевальной самодеятельности фигурируют как счастливые годы под присмотром заботливой «второй мамы» в теплом и уютном «втором доме». И неудивительно. Яркая сценическая жизнь, сказочно красивые костюмы и декорации, удивительные поездки, в которые их направляли как полномочных «народных дипломатов» и достойных представителей страны, а по возвращении встречали цветами и вспышками фотокамер, — все это действовало завораживающе и на неблагополучного в недавнем прошлом дворового подростка, и на рабочего, и на конструктора. Для всех для них, привыкших к серому, унылому антуражу советского промышленного города, выступление на сцене было выпадением из будней, то есть праздником. В те годы и в том месте — в самодеятельном ансамбле танца ДК ЧТЗ — они обросли друзьями и завели семьи. Они проводили в коллективе много времени, и если бы было возможно — проводили бы еще больше.
Все говорит о том, что «счастливое время», о котором охотно вспоминают бывшие участники «Самоцветов», не является продуктом, задним числом созданным работой памяти, чтобы придать смысл прошлому. Современные исследования медиков, психологов и антропологов превозносят танец как занятие, укрепляющее здоровье, продлевающее жизнь, повышающее настроение, снимающее стрессы, излечивающее от застарелых психологических травм, развивающее интеллект, вырабатывающее навыки коллективизма, сопереживания и дисциплины — словом, улучающее качество жизни. Танец интерпретируется как продуктивное занятие, полностью захватывающее человека и являющееся вызовом для всех его интеллектуальных, эмоциональных и физических ресурсов, а потому более продуктивное, чем какой-либо из видов спорта:
Может ли танец дать больше, чем любой из видов спорта? В категориях ритмики и музыки, эстетики и мелкой моторики его преимущества очевидны. Кроме того, он обостряет способность к концентрации и координации и соединяет многие составляющие: здесь встречаются друг с другом музыка, движение и подражание, танцор проникает в группу и становится частью целого. Задействованы все органы чувств, просчитаны пространство и время, движения организованы и соотнесены с внешними параметрами. Танец захватывает человека полностью и усиливает связи между «головой, сердцем и рукой», которые Иоганн Генрих Песталоцци 200 лет назад пропагандировал в качестве педагогической триады