Основная мысль, ведущая идея последних постановлений ЦК партии о литературе и искусстве относится ко всем работникам театра, в том числе, конечно, и балета. Нам нужно проверить, что делается в нашем доме, не слишком ли долго там были закрыты окна и двери, что, как известно, не способствует чистоте атмосферы[357].
Сколь бы лояльны не были высказывания советских деятелей искусства в отношении советского режима, их самочувствие в немалой степени должно было зависеть от того, насколько прозрачной и предсказуемой была его культурная политика. Следующий эпизод может послужить тому примером.
«Многое увидеть в ином свете», или Диалог с властью
Закончил свою работу XXII съезд КПСС. В моей памяти свежи впечатления, которые я ежедневно уносила с собой из чудесного Кремлевского Дворца съездов, построенного с необыкновенным вкусом из совершенно новых современных материалов. Находясь в этом великолепном сооружении, ощущаешь все величие, весь прогресс нашей жизни, в которой старое уступает новому.
И вот сейчас, что бы я ни делала, как бы ни была занята, мысли невольно возвращаются к незабываемым дням, проведенным на съезде. Я словно слышу бодрый голос Никиты Сергеевича Хрущева, вижу громадный зал, с особым вниманием воспринимающий глубокие, яркие и чрезвычайно важные не только для нашего народа доклады. Сколько мыслей и чувств вызвали они!
Я видела на съезде самых различных людей: академика и рядового рабочего, прославленных космонавтов и тружеников полей. Не знаю, о чем думал каждый из них в ту или иную минуту, но, наверно, не ошибусь, если скажу, что все они прежде всего испытали чувство большой гордости за нашу ленинскую партию, которая мудро и смело, сметая все преграды, ведет нас в коммунистическое завтра.
Это светлое будущее уже не так далеко. Новая Программа партии, принятая на XXII съезде КПСС, наметила реальный путь, по которому мы, советские люди, пойдем к коммунизму. Нашей Программе чужды утопические мечтания и несбыточная фантазия, новая Программа КПСС зовет к конкретным действиям.
Нелегка будет наша дорога. Но нам ли бояться трудностей? Да и вообще, можно ли говорить о них, когда впереди заветная цель всего человечества.
Еще в дни работы съезда, слушая выступления делегатов, я испытала удивительное ощущение встречи с грядущим. Это чувство, может быть, объяснялось тем, что уж очень конкретно и реально говорилось о наших делах и возможностях. А вокруг, куда ни посмотришь, мужественные и вдохновенные лица коммунистов, творцов истории, которые уже не раз доказали миру, что они утверждают коммунистическое завтра.
В перерывах между заседаниями я беседовала с этими замечательными людьми. Они очень четко представляют себе, что произойдет в нашей стране за 20 лет, и каждый видит в этом свое конкретное участие, задумывается о том, как и чем он может помочь быстрейшему претворению в жизнь решений съезда. В словах делегатов слышались твердость и уверенность.
Мне пришлось обмениваться впечатлениями и с товарищами по искусству — актерами, режиссерами, писателями. Нас, конечно, волнуют задачи художественного творчества, намеченные в новой Программе партии. Разговор сводился к тому, что советский театр должен принять самое живое участие в практике коммунистического строительства, оказывать повседневную помощь партии и государству в воспитании поколения передовых борцов за идеалы человечества.
Такая проблема стоит не только перед профессиональным искусством. Она в одинаковой мере касается художественной самодеятельности. И мы все вместе — мастера сцены и любители — должны бок о бок работать над этой задачей, стремиться как можно успешнее решить ее.
В Программе партии сказано: «Развитие и обогащение художественной сокровищницы общества достигается на основе сочетания массовой художественной самодеятельности и профессионального искусства».
Помню, как кто-то из делегатов заметил по этому поводу:
— А хорошо сказано, не правда ли?
Я бы добавила: и очень своевременно. […]
В своем докладе на XXII съезде Н. С. Хрущев внес определенную ясность. Он сказал, что художественная самодеятельность приобретает все больший размах и представляет огромные возможности для выявления и развития народных талантов и дарований. Однако это не означает, что отпала необходимость развивать профессиональное искусство. В творческой деятельности профессиональных коллективов и выдающихся мастеров искусств художественная самодеятельность будет и впредь находить для себя образцы, на которые следует равняться. В свою очередь народное творчество послужит неиссякаемым источником обогащения и расцвета профессионального искусства.
Я вдумываюсь в эти строчки, и их смысл заставляет многое увидеть в ином свете.
В нашей стране многие театры шефствуют над самодеятельными коллективами. И это очень хорошо! Но, на мой взгляд, настало время кое-что пересмотреть в наших взаимоотношениях с клубными энтузиастами.
Уже само слово «шефство» звучит сейчас не совсем точно. В нем улавливается этакая снисходительность к художественной самодеятельности. Оно однобоко определяет творческий контакт мастеров с любителями искусств. А разве этого от нас требует партия и вся наша жизнь? Нам нужно такое содружество, которое бы взаимно обогащало и способствовало созданию высокохудожественных произведений.
Мне кажется, что для нас общим основным ориентиром в творчестве должен быть моральный кодекс строителя коммунизма, так ярко изложенный в новой Программе партии. Наша прямая обязанность — средствами искусства развивать и закреплять в людях основные правила коммунистического общежития. Нет выше и благороднее цели для советского художника, чем создавать правдивый, жизненный образ современника, передавать в его облике лучшие черты наших дней, вызывать у зрителя желание подражать этому герою. И мы сделаем все возможное, чтобы коммунистическое сознание, принципы морального кодекса строителя коммунизма вошли в плоть и кровь советского человека, превратились в привычку, стали обычными нормами повседневной жизни. […]
…Еще раз мысленно возвращаюсь в Кремлевский Дворец съездов. И словно поднимаюсь на такую высоту, с которой открываются необозримые дали. XXII съезд партии как бы раздвинул горизонты, придал нам свежие силы, чтобы жить и творить по-новому[358].
Фрагмент статьи актрисы театра (МХАТ) и кино, лауреата Сталинской (1952 г.) премии, вдовы советского писателя А. А. Фадеева и делегатки XXII съезда КПСС А. И. Степановой показателен во многих планах. Несмотря на привычные в официальном советском дискурсе слова о «мудрой и смелой» партии, о реализме и взвешенности ее планов, текст ее не представляется казенным и пустым. Этому есть, на мой взгляд, несколько объяснений. Во-первых, в нем читается некий вздох облегчения, вызванный внесенной первым лицом партии и государства ясностью по поводу будущего профессионального искусства, которое, как поговаривали, будет вытеснено самодеятельностью. Программу партии и доклад Н. С. Хрущева в этой связи автор статьи восприняла как долгожданные и своевременные документы. Во-вторых, новая Программа КПСС и другие документы съезда, очевидно, интерпретировались Степановой в качестве практических ориентиров в театральной деятельности, в отношениях профессионалов с самодеятельностью. Выраженное ею ощущение раздвинувшихся горизонтов благодаря достижению небывалой высоты обзора связано, скорее всего, с открытостью, публичностью обсуждения «наболевших» вопросов — недаром она упомянула голос Хрущева и лица слушателей, обмен мнениями в кулуарах. Прояснение ситуации с перспективами художественного творчества окрыляло.
Совершенно иначе должны были чувствовать себя многие деятели литературы и искусства в середине 1930-х, когда партия совершала резкие повороты в культурной политике, заставляя ученых, литераторов и художников по отдельным сигналам сверху догадываться о новых преференциях режима. В этом плане весьма характерен случай с опалой в 1936 году «пролетарского поэта» Д. Бедного, последовавшей за постановкой А. Таировым в Камерном театре комической оперы «Богатыри», либретто которой написал Бедный. Либретто вполне соответствовало официальному отношению большевистского руководства 1920-х годов к дореволюционной истории России как к мрачной и не имеющей самостоятельной ценности предыстории Октябрьской революции, а к фольклору — как к классово чуждым текстам аристократического происхождения. Несмотря на успешную премьеру, опера через две недели была запрещена, а на автора либретто покатилась волна газетных разоблачений за очернительство героев русского эпоса, оплевывание прошлого и клевету на русский народ. Постановлением Политбюро пьеса была запрещена, а Д. Бедный — исключен из партии, по поводу чего он горько сетовал на собственную близорукость и замысловатые перемены в интерпретации русской культуры, за которыми он оказался не в состоянии уследить[359].
Итак, задачи, стоявшие перед деятелями культуры, с 1930-х по 1980-е годы принципиально не изменились. В их обязанности входило воспитывать народ идеологически и эстетически, следовать партийной линии и обслуживать ее актуальные потребности, пользоваться стилистическим каноном социалистического реализма, славить достижения и разоблачать недругов. Содержательные нюансы того или иного ситуативного контекста могли серьезно варьироваться, но принципиальные установки оставались незыблемыми.
Гораздо более существенная перемена произошла в области диалога партийно-государственного аппарата с «мастерами искусства». Он стал, несмотря на разовые срывы, более предсказуемым, более открытым, менее воинственным. Это должно было повлиять на то, как они, в том числе балетмейстеры, балетные критики и хореографы-педагоги, определяли свою идентичность, что они принимали и отвергали, как и насколько готовы были помогать режиму в воспитании идеологически и эстетически зрелых «борцов за светлое будущее».