1. Чем объяснить феномен «отказа от парного танца»? Сейчас танцуют группами, большими и малыми, и даже в одиночку. Иногда эти группы состоят из одних девушек, иногда из одних мужчин, но чаще всего состав таких групп случаен. Что это — веяние времени или слепое следование моде?
2. Как вы относитесь к дискотекам? Не вытеснят ли они в будущем танцплощадки?
3. Какими представляются вам танцы 80-х годов? Ваш прогноз[454].
К слову сказать, предложенная анкета демонстрировала некоторое отставание опрашивающих от жизни. С середины 1970-х годов в США и Европе началось возрождение парного танца. А второй вопрос вызвал, например, у знаменитого кинорежиссера А. А. Тарковского, который тоже не поленился заполнить анкету, недоумение — по его мнению, танцплощадка давно умерла[455].
Среди прочих, как тогда говорили, «мастеров искусств» ответил на эти вопросы и В. В. Васильев. Его ответы не нуждаются в комментариях, за исключением разве что одного: проект советского бального танца потерпел поражение по причинам не столь хореографического происхождения. Он оказался устаревшим и безжизненным, как и советский проект в целом. Он не был отменен сверху, как это произошло с Советским Союзом. Его отменила советская молодежь, не приняв как непригодный для социальной практики обучению взрослости.
1. Это причины психологического, а не хореографического порядка….Исчезла необходимость в прикосновении, исчезли флюиды, витавшие над парой, романтический ореол. Играет роль и другой фактор, о котором почему-то не принято говорить. Присутствие элементов эротики в танце было и будет всегда. Парность ограничивает их проявление. В индивидуальном танце эротика проступает ярче. Вы можете возразить, что танцуют не в одиночку, а группами. Да, группами. Но в том-то и особенность современного танца, что в них человек ощущает причастность своей индивидуальности к группе: каждый на людях, и каждый наедине с самим собой. Но объяснить феномен индивидуально-группового танца только указанными выше причинами было бы тоже ошибкой. Ритмы, окружающие нас, и ритмика самой жизни оказывают большее влияние, чем это можно предположить. Во всяком случае, влияние ритма на наше поведение, на характер общественного танца сейчас больше, чем это было в минувших десятилетиях. Конечно, не бывает танцев вне ритма. Есть ритмическая основа и в вальсе, и в танго. Но они лишены гипнотизирующей механичности мелкодробленой фактуры басов и повторности мелодических оборотов, которые есть в музыке «диско». Это и толкает к свободному самовыражению, к стремлению проявить себя в танце, другими словами, к импровизации. Кроме того, прослеживается еще один феномен.
Прогрессирующе быстро растет население крупных городов, а люди все чаще живут в изолированных квартирах. В непрекращающемся потоке уличного движения, в нескончаемой галерее лиц на эскалаторах метро люди чувствуют себя, пожалуй, более изолированными, чем в самой малолюдной деревеньке. И когда есть возможность почувствовать себя частью живого круга, на короткое время переключить внимание на себя, то этой возможности, предоставляемой современным танцем, не упускают. Вы спрашиваете, не связано ли это со старинными традициями народного танца? Нет! Эту версию я отвергаю.
2. Как я отношусь к дискотекам? Они необходимы. Если дискотеки вытеснят танцплощадки, тоже неплохо. Главное, чтобы эти процессы были естественными, не форсировались. Кому-то нравятся танцплощадки. На здоровье! Наконец, число желающих танцевать, свободно импровизируя, всегда будет больше, чем число желающих танцевать по программам школ танца в танцевальных залах, управляемых бальным распорядителем. Но наши дискотеки не должны быть слепой копией зарубежных дискотек. Сохраняя стилевые особенности дискотеки в целом, они должны по атмосфере, по духу быть ближе к нашему строю чувств, к нашей жизни.
3. В следующем десятилетии танцы обязательно изменятся. Миллионы молодых людей гораздо быстрее, чем профессиональные хореографы, ощущают стилевые изменения, тоньше и реактивнее отражают в танце те изменения, которые происходят в жизни. Не отягощенные знаниями и канонами, они более чутки и гибки в незримых тончайших связях системы «жизнь — танец». Хореографы лишь идут за пластическими тенденциями миллионов. Диалектика жизни позволяет утверждать: изменения будут, не могут не быть. Какими они будут конкретно, я предсказать не берусь. Во всяком случае, массовый танец — танец миллионов более робким не станет. Он будет еще более импровизированным, так как накапливается багаж танцев, движений, багаж смелых находок, накапливается готовность следовать новшеству. Рок-н-ролл, несмотря на то что в нем еще присутствовали формальные признаки парного танца и даже держались за руки, был мостиком к современным формам разобщенной импровизации. Кстати, как было бы по-настоящему интересно, если бы творчество миллионов находило выход в «конкурсах индивидуального импровизационного танца в современных ритмах». Во всех отношениях, в том числе и по массовости, и по тому, что бы это дало большой хореографии, эти конкурсы были бы значительно интереснее тех условных конкурсов, которые проводятся сейчас[456].
Победа над обстоятельствами и собой
Из моих лирических отступлений читатель может заключить, что к художественной самодеятельности я относился без особого трепета, ее поклонником не был и желанием посвятить ей всего себя не горел. Был, однако, один-единственный случай в моей жизни, когда любительская сцена буквально спасла меня от тяжелейшего личного кризиса. Случилось это, когда меня в 18-летнем возрасте выгнали из университета за пьянство.
Дело было так. Осенью 1977 года, после уже двух моих неудачных попыток поступить в МГУ, упомянутый выше профессор филологии, добрейший Александр Иванович, устроил меня лаборантом в археологическую лабораторию Челябинского государственного университета. Я был мальчиком на побегушках, без определенных обязанностей. Мне там не нравилось. Но мама считала, что важно налаживать контакты для дальнейшего поступления на историко-филологический факультет. Я родителям не перечил.
Праздничный день 60-летия Октябрьской революции, 7 ноября, я собирался провести в гостях у соседа-приятеля Сергея вместе с еще полудюжиной дворовых сверстников. Но буквально за пару дней до праздника мне объявили на работе, что я назначен на дежурство по нашему зданию, причем в самое неудобное время, с 12 до 18 часов, когда все «нормальные» люди празднуют за домашним столом и ходят друг к другу в гости. Кто подложил мне эту свинью, не знаю.
И я, и мои друзья расстроились. С юношеским легкомыслием мы решили, что они навестят меня на дежурстве, чтобы я там не скучал. Отец, словно предчувствуя недоброе, предупредил меня, чтобы я не смел никого приглашать к себе на дежурство. В политический праздник, да еще в юбилей, дело могло плохо кончиться. Но было поздно — «пацанское» решение принято, отступиться от него значило бы продемонстрировать слабость и трусость.
Однако развитие событий пошло совсем не по тому сценарию, который предполагался. Во-первых, вместо того чтобы навестить меня, дворовые товарищи отправились на дежурство вместе со мной, вооружившись кастрюлями с салатами, пакетами с колбасой и сыром, бутылками с дешевым портвейном. Причем мы до этого ни разу не праздновали вместе и индивидуальных особенностей застольного поведения каждого из нас не знали. Как оказалось, для некоторых моих приятелей это было первое серьезное испытание горячительным.
Во-вторых, на входе в здание университета, к моему ужасу, сидела строгая вахтерша. Вместо того чтобы попытаться договориться с ней, я запустил друзей через окно археологической лаборатории, находившейся на первом этаже и опечатанной, так как в ней грудами лежали не разобранные и не описанные рукописные старообрядческие книги, привезенные из летней этнографической экспедиции по Уралу. Естественно, печать на входе в лабораторию при этом оказалась сломанной.
В-третьих, все мы довольно быстро захмелели. Как я ни старался идти по длинному коридору навстречу вахтерше не покачиваясь, мне не удалось скрыть от нее мое плачевное состояние. К тому же в мое отсутствие — дежурный пункт, на котором я должен был находиться, располагался на втором этаже — ребята на полную громкость включили магнитофон. В общем, вахтерша нас застукала.
Дальше события развивались драматично. Подошел мой сменщик. Приехал кто-то из начальства. До милиции, слава богу, не дозвонились. Вместо того чтобы признаться родителям в случившемся, я молчал все три праздничных дня, а когда вышел на работу, мнение обо мне было составлено. Решено было уволить меня по статье за пьянство на рабочем месте. Меня быстро и формально разобрали на каком-то факультетском форуме (профком?), а затем отправили на судилище университетского уровня, где сильно ругали за недостаток бдительности, которым в славный юбилей мог воспользоваться враг.
Было ясно: трудовая книжка с записью об увольнении за пьянство на рабочем месте — все равно, что волчий билет. На работу не примут, поступать в университет, особенно в тот, из которого выгнали, — бессмысленно. Но главное, что меня повергло в отчаяние, — это ощущение, что о моем позоре знают все вокруг. Я был готов бежать. Куда? Туда, где можно начать с нуля. Географически я размышлял о Новосибирске, где жила семья моей двоюродной сестры, и о Дзержинске Горьковской области, где жили родители и другие близкие родственники матери. В Челябинске я был готов «потерять» трудовую книжку со страшной записью и пойти работать на завод, о чем вел переговоры с сыном моей няни, мастером на ЧТЗ.
Родителей я в свои планы не посвящал, поскольку они случившееся не стали драматизировать как вселенскую катастрофу. Папа, вопреки моему ожиданию, даже не воспользовался формулой «Я же предупреждал…», за что я ему очень признателен. Наверное, близкие видели, как мне плохо. Именно в этот момент и подоспело предложение от моего школьного друга Игоря принять участие в самодеятельной театральной постановке сценок из «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова.