Одна из последних моих работ в хоре имени Пятницкого — постановка орловской пляски «Матаня». Прежде чем начать ее ставить, я проделала большую кропотливую работу по собиранию материалов об этом танце. Ходила в библиотеку, читала и просматривала материалы, касающиеся Орловщины, знакомилась с жизнью и бытом ее населения, изучала одежду, музыку, песни и, конечно, танцы. Затем обратилась к таким замечательным книгам, как «Образы русской народной хореографии» К. Голейзовского, «Русские хороводы» А. Бачинской, «Народные песни» А. Рудневой, трудам других авторов. Работа К. Голейзовского дает много любому руководителю хореографического кружка, учит, как собирать фольклор и как находить сюжеты в самой жизни. Поучительны и полезны фольклорные материалы, собранные в книге А. Рудневой.
Потом я поделилась с композитором и художником своими творческими планами, замыслами, рассказала им о постановке, ее сюжете, композиции.
Одновременно группа активистов-танцовщиков изучала все, что относится к Орловской области, и сделала сообщение на собрании коллектива о новых материалах[480].
Этнографическое «хождение в народ» было не единственным сюжетом, к которому прибегали авторы текстов о создании и создателях «советских народных танцев». Еще одна стратегия показа народных истоков хореографической постановки — рассказ о знакомстве хореографа с народным искусством с младых ногтей, в связи с собственным происхождением или семейными обстоятельствами, в которых прошло детство. Самые известные тексты, очень близкие по форме (воспоминания о детстве) и содержанию (хореографический опыт, усвоенный благодаря близким старшего поколения) — это тексты о детстве Т. А. Устиновой и другой не менее известной постановщицы народных танцев, создательницы и руководительницы женского ансамбля русского танца «Березка» Н. С. Надеждиной. Вот как, согласно автобиографическим версиям, зародилась их любовь к народному танцу:
Незабываемое впечатление осталось у меня от плясок и танцев на посиделках в зимние вечера, которые довелось мне видеть в детстве.
Много лет назад, девочкой, вместе с моими сестрами меня отправляли к родным в деревню Палкино, находящуюся в нескольких километрах от фабрики «Пролетарка» (бывшая Морозова), где жила моя семья. Я ехала туда всегда с большой охотой и радостью, так как получала большое удовольствие от того, что там наблюдала.
У тетки Матрены были две дочки на выданье, поэтому на посиделки чаще всего собирались к нам в избу.
С утра готовились к вечеринке. Полы густо застилали соломой, запасали керосин, посылали в город за пряниками, варили квас, жарили, пекли.
Вечером вместе с гармонистом в избу вваливалась целая орава девушек и парней. Заполнив все лавки, они толпились у дверей — сесть уже было некуда. Нас, ребят, чтобы не мешали, сажали на полати (полки под потолком во всю избу). Оттуда наблюдали мы затаив дыхание обворожительные русские кадрили, слушали чудесные песни. Особенно покоряли меня буйная, задорная, с хитроватыми коленцами пляска парней и гордая, полная грации, нежности и благородства девичья пляска.
Веселье было настоящее. Смех, шутки, забавные игры сменяли то лирические задушевные, то веселые разудалые русские песни и пляски. Ловкие плясуны и плясуньи, сдвинув солому в стороны, лихо отплясывали, соревнуясь, кто лучше, под крики одобрения и веселый хохот зрителей. Танцоры сменяли один другого, и казалось, этому не будет конца.
А сколько простора, красоты и легкости в летнем праздничном веселье на лугу, за околицей! Здесь собиралась не только молодежь, а вся деревня, как говорится, и стар и мал. В своих лучших нарядах (цветные сарафаны, платья, украшения — все надевалось в эти дни) они пели песни, которые разливались по всей деревне. Хороводы с хитрыми узорами сменялись кадрилями, частушками, плясками, играми. Самое же захватывающее зрелище — это русская пляска. Какие же выдумщики были плясуны — они так увлекали своей пляской, что исполнителей становилось все больше и больше.
Я вместе с другими девчатами, пробравшись вперед, ревностно наблюдала за соревнованием в пляске. Я уже знала имена моих героев, лучших плясунов, и с нетерпением и даже волнением ждала, что они покажут нового…[481]
Типологически близок к тексту 1964 года о детских впечатлениях Тани Устиновой следующий рассказ Н. С. Надеждиной, опубликованный в буклете об ансамбле «Березка» в 1972 году:
Мне еще в детстве довелось много лет подряд наблюдать замечательные картины сельских народных праздников. В те годы семья моя проводила лето на живописном берегу Камы. В округе — несколько деревень. Через них лежал путь на прогулки, в ближайшие леса, куда ходили по ягоды и грибы. Однажды, проходя мимо, я стала свидетельницей деревенского гулянья. С той поры не пропускала ни одного из них. Красота этого зрелища меня волновала, будоражила воображение. Своим школьным подружкам я постоянно «ставила» русские танцы и сама очень любила плясать с платочком. Народные праздники с их хороводами и плясками запечатлелись на всю жизнь. Я не забыла о них и когда стала взрослой, сделалась танцовщицей Большого театра. В школьные годы, да и в театре я почти не сталкивалась с русским народным танцем, лишь очень стремилась встретиться с ним уже как хореограф-практик.
Настали новые времена. Народный танец перестал быть достоянием только деревенских праздников. Он стал нужен всему народу, всей стране. Не только селу, но и городу. Народное творчество стало основой профессионального искусства. Мне повезло. Судьба все-таки свела меня с русским народным танцем, и на этот раз навсегда[482].
Рассказы о детском прикосновении к «народным истокам» занимали в дискурсе о знаменитых балетмейстерах народных танцев исключительное место. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что Р. В. Захаров включил в собственные воспоминания интервью, якобы проведенное с Н. С. Надеждиной, которое, кстати, позволило и ему намекнуть на народные корни собственной хореографической фантазии, впервые возбужденной также в детские годы:
Глядя на эти затейливые композиции, я невольно представляю себе те истоки, из которых они вылились. Вспоминаю узоры русских вышивок крестом или гладью, которые мастерски выполняла еще моя мать, и дивное плетение вологодских кружев, орнаменты на рушниках — словом, то, что веками создавал наш народ.
— Когда у вас впервые проявился интерес к танцу? — спросил я как-то Надежду Сергеевну.
— Да с тех пор, как себя помню. Мои бабушка и дедушка жили около Перми, на высоком берегу Камы. Вокруг были разбросаны живописные деревушки, я там впервые и услышала народные песни, музыку, увидела русские пляски. Глаз не могла оторвать от этих плясок, и до сих пор не гаснет то яркое впечатление, которое они на меня произвели. В тихие вечера до нашего домика доносились грустные или веселые напевы, переборы гармошки, балалайки… Надо сказать, что я была страшной фантазеркой и не перенимала в точности то, что видела у взрослых танцоров, а придумывала свои детские танцы и отплясывала их со сверстницами к удовольствию наших родных[483].
Характерно, что в очерке про творчество Т. А. Устиновой В. И. Уральская, в те годы заведовавшая музыкально-хореографическим сектором НИИ культуры, человек, как показывают ее исследования, интеллектуально совершенно самостоятельный, прибегла к точно такому же приему — восхищение неистощимой фантазией балетмейстера привело ее к рассказу о детстве героини:
Знакомясь с творчеством Устиновой, со всеми ее хореографическими сказами, поэмами, былинами, всегда думаешь: откуда в ней эта богатейшая художническая фантазия? Как, когда в худенькой девочке из большой многодетной семьи с тверской окраины «Пролетарка» зародился этот необычайный талант? Может, тогда, когда восхищенно следила она за танцевальным действием на свадьбе или гулянье? Или когда, забравшись на полати, во все глаза смотрела, как плавно движется с платком в руке мать, как потом остановится рядом с отцом-гармонистом, по-особому взмахнув платком, запоет. Еще маленькой девочкой Таня лихо отплясывала русские танцы, вместе с матерью составляя трогательный дуэт. Мать учила, как ногами дробь бить, кружиться, как руки взмахивают, открываются, на пояс опускаются. А научила большему, чем умение «по-особому плечом повести». Как великую ценность передала она дочери любовь к русскому танцу, особый дар понимать его душу.
В двенадцать лет Таня пошла работать на торфоразработки — помогать семье. Вместе с подругами ходила на молодежные гулянья — вот где было раздолье кадрилей, поскольку работать на тверской торф съезжались со всей России — с Рязанщины, из тульских, брянских, воронежских, курских деревень[484].
Интересно, что в интервью, данном И. А. Моисеевым в 1974 году журналу «Клуб и художественная самодеятельность», «этнографический» сюжет также уступает место детскому и юношескому опыту знаменитого хореографа:
От отца передалась любовь ходить по земле, ходить и вкушать жизнь. Все детство прошло в украинском селе, где учительствовали тетки. В 30-е годы с рюкзаком исходил много земли. Верхом изъездил Памир. Все, что видел и слышал, откладывалось в сознании. Это были встречи с народными танцорами и певцами, крестьянами и мастеровыми — я записывал от них мелодии народных песен и плясок, это были годы непрекращающегося накопления материала. Он требовал выхода. Неважно, на какую сцену — профессиональную или самодеятельную. Так возник ансамбль[485].
А в буклете об ансамбле И. А. Моисеева, выпущенном издательством «Прогресс» для зарубежных пользователей в 1966 году, было сделано категорическое заявление о его создателе: «Никогда он не был этнографом»