Кризис власти явно ощущался в эти годы. Администрация Гувера топталась на месте, не сделав никаких улучшающих ситуацию шагов.
Ухудшающееся положение трудящихся несло с собой, помимо прочего, шанс демократической партии на овладение властью в стране, ведь республиканец Герберт Гувер, как показали годы кризиса, ничего не мог сделать для улучшения их положения. Требование перемен становилось едва ли не всеобщим. Страна начала искать альтернативу.
Поиск нового национального лидера не мог не привлечь внимание к трудоголику и оптимисту, всегда улыбающемуся губернатору крупнейшего штата Нью-Йорк, чей вздернутый кверху мундштук на газетных фотографиях стал узнаваемым для множества читателей в стране. Помогли и новые средства информации. Знаменательная дата — в четверг 7 апреля 1932 года американцы услышали по радио новый для многих голос губернатора штата Нью-Йорк Франклина Делано Рузвельта — мягкий, вибрирующий, уверенный в себе.
Если бы Рузвельт был еще одним Гувером, то Соединенные Штаты могли бы пойти по пути семи латиноамериканских стран, чьи правительства были свергнуты жертвами депрессии. Рузвельт иначе, чем его предшественники в Белом доме, взглянул на вставшие перед страной проблемы: «Изменилась сама природа стоящих перед нами политических вопросов. Теперь эти вопросы престали быть чисто легальными и судебными; они стали социальными, затрагивающими саму жизнь общества, вопрос отношения человека к человеку в нашей стране. Ныне правительство имеет дело с поддержанием самой жизни в Америке. Механические, судебные процессы показали свою недостаточность. Искусство и деятельность правительства ныне заключается не в подходе к отдельному человеку, а в подходе к массам». И правительство должно стоять на стороне слабых и обездоленных.
Рузвельт — как и большинство американцев — считал поразившее страну экономическое несчастье временным. Его врожденный оптимизм позволял ему держаться, возможно, даже несколько дольше других. Ему понадобилось довольно много времени, чтобы осознать: экономико-социальный кризис — это всерьез и надолго. Источником многих бед Рузвельт считал «отсутствие у народа в целом лоббистских организаций»; народ молчит по самым существенным для него вопросам. Пока его программа «Новой свободы» строилась на трех столпах: дешевые товары бедным; банки — под контроль государства; антитрестовское законодательство.
А депрессия от месяца к месяцу неукротимо становилась Великой. Для устремившегося к вершине власти Франклина Рузвельта насущной была задача заручиться поддержкой хотя бы части клана экономических хозяев страны: деньги — кровь политики. Деньги на предвыборную кампанию он надеялся добыть у старых манхэттен-ских богачей, помнивших еще его отца. Здесь все ценили уважительное отношение Рузвельта к laissez-faire, к свободной торговле. В старых коричневых домах немалое число думающих о стране зажиточных граждан выписывали чеки с большим количеством нулей. При этом, когда один из таких доброхотов попросил взамен пост посла в Бельгии, на него посмотрели с недоумением.
Рузвельт только лишь начал формировать свой стиль, свое видение и подход к проблеме борьбы с кризисом Демократическая партия еще не консолидировала свои силы. Именно в это время «мобилизованный» губернатором профессор политических наук Колумбийского университета Реймонд Моли пишет о Рузвельте: «Когда он стремится к чему-либо, он проявляет очевидную жесткость, упрямство, настойчивость, энергию... Я был изумлен его интересом ко всему происходящему... Я не уверен, что он прочел много книг об экономических проблемах. Более всего сведений он получает из бесед, и когда он прекращает эти беседы, ты не знаешь, что он извлек для себя».
Республиканцы организуются
Едва ли нужно напоминать, что Уолл-стрит традиционно ориентировался на республиканскую партию, партию северо-восточного капитализма. И примирительные жесты имели определенный успех. Денежная элита, собственно, пока не видела альтернативы. Гувер считал причиной кризиса международный хаос, особенно состояние дел в Европе, когда немцы не платили репарации, французы и англичане не платили долги. Президент Гувер верил только в частную помощь и категорически отвергал государственную поддержку беднякам. Рузвельт верил в себя, и он верил в прямую и непосредственную помощь, в институциональные реформы, в важность морального подъема, в общественную собственность, в продуманные программы.
Более всего Гувер не любил, когда ему напоминали его предвыборное обещание, что в гараже каждого американца будут стоять две автомашины. Он сохранял верность принципу «грубого индивидуализма» и отказывался принимать меры по оказанию помощи бедствующим безработным американцам. Одновременно он инициировал выделение федеральных ассигнований на поддержку банков, железнодорожных и некоторых промышленных компаний.
Тем временем обстановка в стране все более принимала пропорции национального несчастья. Президент Гувер в очередной раз провозгласил, что возврат к процветанию «за углом», и в очередной раз ошибся. Страна стала отворачиваться от него в поисках преемника, который мог бы решить проблему людей, потерявших работу и постепенно терявших смысл жизни; судьбу фермеров, чьи продукты обесценились на 60 процентов; впавших в отчаяние владетельцев акций, стоимость которых на Уолл-Стрите упала с 87 млрд долл. в 1929 году до 19 млрд в 1933-м. Как могли американцы возвратиться к своему исконному оптимизму, если национальный доход страны уменьшился вдвое? Сбережения трудящихся испарились в тысячах исчезнувших банков, трубы заводов не дымили, фермеры уничтожали свою продукцию.
14 июня 1932 года предвыборный республиканский конвент собрался в Чикаго. Политическая платформа республиканской партии защищала президента Гувера, обвиняя во всех невзгодах, выпавших на долю американского народа, экономическую политику европейских правительств. Кандидатом республиканской партии в президенты был снова назван Герберт Гувер, отрекомендованный конвенту как опытный политический деятель, «стоявший у штурвала государственного корабля в самые трудные для страны годы» и «проложивший безопасный курс сквозь туман и ураганы».
Гувер уверовал в то, что его демократического противника не поддержат деловые крути восточных штатов США и это будет практически равносильно поражению на выборах. За три месяца Гувер выступил с девятью программными речами, основной темой которых была защита республиканской администрации от обвинений оппозиции в том, что она содействовала началу экономического кризиса в США. Он сам
когда-то признавал торговлю с Советской Россией невозможной, поскольку ее экономическая система не в состоянии была обеспечить промышленное производство, экспорт и импорт, Гувер теперь называл товары из этой страны демпингом, ставшим одной из причин поразившего Америку экономического кризиса.
Возможно, более всего депрессия оказала влияние на национальный характер американцев. Нация энергичных трудоголиков, всегда готовых откликнуться на шутку, безусловно верящих в свое будущее, стала серой, безликой толпой, потерявшей гордость и самоуважение. Тот, кто сумел бы возвратить эти исконные качества, мог бы рассчитывать на национальную благодарность и безусловное лидерство, подобно экономическому магу.
Новый политический лидер кризисного периода
Именно в этот момент национального кризиса, когда основная когорта политиков опустила руки, Рузвельт решает выйти на национальную арену. Он делает это осторожно, стараясь не оторваться от реальной почвы. Он создает альтернативу политике Гувера: администрация Гувера борется за три святыни — минимальная инфляция, твердый (привязанный к золотому стандарту) доллар и сбалансированный бюджет, а Рузвельт предлагает поставить в центр забот того «простого» американца, который даже не фигурирует в сводках министерства финансов. В марте 1932 года страна начала повторять слова губернатора Нью-Йорка о том, что «никто в стране не может быть ненакормленным, неодетым и лишенным жилья». Рузвельт призвал оставить страхи перед дефицитом бюджета: «В такие необычные времена повышенные финансовые расходы оправданы... Там, где штаты не могут решить задачу, заботу о стране должно взять на себя федеральное правительство». В Белом доме президент Гувер боялся более перипетий кризиса того, что к власти в стране придут безответственные демагоги, ниспровергающие каноны тех экономических воззрений, в которые он свято верил. В стране начали образовываться две полярные точки зрения на способ выхода страны из экономических несчастий. Рузвельт бросил вызов гуверов-ской монетаристской ортодоксии.
К середине ноября замолкли все оптимисты — рынок смел 40 млрд долл. (по пересчету на доллар 2000 г. это было «отнятие» у каждого жителя не менее 25 тыс. долл.). Жизненный уровень населения страны стал резко понижаться — и это не было временным. Гувер постоянно совещался с лидерами промышленного и банковского мира. Генри Форд, Джон Рокфеллер и Чарльз Швоб объявили, что скупают подешевевшие акции. Никаких перемен. Гувер снизил налоги. Был принят тариф Смита — Хоули, закрывший американский рынок от иностранной конкуренции.
Помощница Рузвельта Френсис Перкинс критически выступила против Гувера, отрицавшего резкий рост безработицы. 29 марта 1930 года Рузвельт стал первым губернатором, который указал на угрозу массовой безработицы. 26 апреля 1930 года Франклин Рузвельт сказал, что 80 процентов американской экономики контролируются 50—60 корпорациями, чьи щупальцы проникаюти на финансовый рынок. «Если бы Томас Джефферсон был жив, его обеспокоила бы такая концентрация богатства».
Символами Америки стали очереди за хлебом, продавцы яблок и дома, сколоченные из коробок и кусков железа. Такие дома, которые появились во всех местах Америки, стали называть «гувервилями» — символ непонимания Гувером несчастья, свалившегося на страну, и утверждавшим, что продажа яблок стала более прибыльной. При этом безработица к лету 1930 года достигла четырех миллионов — 9 процентов рабочей силы страны. Рузвельт буквально навязал конференции губернаторов дискуссию о борьбе с безработицей. Теперь Франклин Делано Рузвельт (ФДР) выступал за национальное решение проблемы.
В одном только Нью-Йорке было более миллиона безработных — 24 процента рабочей силы.
Осенью 1931 года размах депрессии расширился.
22 января 1932 года губернатор Нью-Йорка за неделю до своего пятидесятилетия выставил свою кандидатуру на предварительных выборах в Северной Дакоте. В те времена обесценившихся денег и обесценившихся слов далеко не все видели в нем героя.
Прежние претенденты на американский политический Олимп нередко создавали свои «военные советы», но заглавную роль в них всегда играли бизнесмены — промышленники и финансисты. Такова всегда была природа американской социально-политической системы, ориентированной на гениев менеджеризма. Впервые после Джефферсона Рузвельт обратился к иной среде — он поставил на интеллектуалов. Такой подход пришел не сразу, даже выпускник Гарварда с трудом преодолевал малопривлекательный американский скептицизм в отношении «яйцеголовых» представителей профессорской среды. Вначале его отталкивало многословие университетских светил, их педантизм, бесконечное теоретизирование, оторванность от реальной жизни, нередко малообоснованный идеализм. Но со временем он пришел к выводу, что менеджеры компаний, достигшие успеха в цехах и на рынке, попросту игнорируют главное — социальное, человеческое измерение. Рузвельт пришел к выводу, что университетская элита, при всей своей оторванности от многих практических вопросов, несет с собой живительное критическое зерно, которое в союзе с честным политиком неизбежно даст плодотворные всходы. Он довольно рано понял, что только из академического сообщества он может получить стоящие независимые идеи.
Главным источником рекрутирования ярких академических личностей стал Колумбийский университет, расположенный в самом центре Манхэттена. Яркие умы обозначили себя в самых разных сферах. Профессор Моли был специалистом по уголовному праву, Рекс Тагвел — экспертом по сельскому хозяйству. Адольф Берль изучал изменения в экономической системе страны. О существовании этого «мозгового треста»
(так назвала группу советников Рузвельта газета «Нью-Йорк тайме») далеко не всем было известно, поскольку Рузвельт опасался мнения, что он находится под влиянием безответственных радикалов. Не афишируя союз политики и науки, они наслаждались обществом друг друга — Рузвельту нравилось слышать свежие идеи, а профессуре импонировало быть призванной и значимой, быть ответственной — давать советы в годину национального кризиса.
Обычно «мозговой трест» собирался у губернатора в Олбени, приезжая вечерним поездом к ужину. Разговор за столом шел вольный, пока Рузвельт не уводил всю группу в соседнюю комнату к камину, здесь-то и начинался подлинный мозговой штурм проблем. Рузвельт привыкал слушать, нередко сводя свою роль к острым вопросам, стимулирующим независимые мнения. Несмотря на сухой закон, каждый мог подойти к бару, важно было не утратить такт метронома вопросов неутомимого губернатора. В районе полуночи Рузвельт, по привычке размахивая мундштуком, начинал как бы резюмировать услышанное. На этом этапе присутствующим нередко удавалось убедиться в подлинном гении политика — умении услышать и оценить новое, отделить неортодоксальное от рутинного. Научных светил не могло не подкупать восхищение перед их смелыми мыслями, восторг перед очерченным новым ракурсом, признательность за умение сформировать оригинальный подход.
Видимым миру итогом этих «мозговых штурмов» стали радиообращения Рузвельта. Профессора иногда не в меру увлекались и выходили за рамки политических реалий, их сркдения иногда были слишком отвлеченными или не в меру радикальными. Но нация судила и о другом — губернатор крупнейшего штата не погряз в рутине, не стал жертвой политиканства, не утратил критического чутья. И главное, он упорно искал выход из ситуации, где даже признанные авторитеты свели свои рецепты к призыву «подождать и потерпеть».
Уже в первом десятиминутном радиообращении к нации — новой форме общения, — прозвучавшем 7 апреля 1932 года, была изложена общая прогрессист-ская программа действий, в которой говорилось о «забытом простом человеке на дне экономической пирамиды». Он будет сражаться за этого человека. Миллионы американцев едва ли не впервые услышали представителя первого плана национальной сцены, который проявлял о них заботу, который не ждал решения всего и вся от неведомых и непредсказуемо действующих сил рынка. Они слышали политика, который призывал взяться за дело немедленно.
Ничто не вызывало у Рузвельта такой ярости, как принятый в националистическом ослеплении закон Смита—Хоули, поднявший внешний таможенный тариф Соединенных Штатов примерно до 60 процентов стоимости ввозимых товаров. В речи 2 февраля 1932 года он охарактеризовал его как удар и по мировой торговле, и по американскому экспорту, а следовательно, удар по главным рычагам американского влияния. Рузвельт страстно призывал отказаться от возведения стен между торговыми блоками, что, по его мнению, неизбежно вело к отчуждению и конфликтам. Самая мощная индустриальная машина мира — США — страдала от этого в первую очередь. (Придет время, и таможенный тариф США будет понижен к концу тридцатых годов до 13 процентов.)
Но изоляционизм правил бал и в экономике, и в политике. Отражая страх американской буржуазии перед более дешевым импортом, надеясь «отсидеться» за тарифным забором, американский конгресс выступил в 30-е годы противником вовлечения Соединенных Штатов в экономические и политические процессы за пределами своего полушария. Несмотря на то что на Дальнем Востоке и в Европе очевидным образом возникали два очага мировой войны, конгресс всеми силами сдерживал любые попытки США выйти на широкую международную арену.
Американская дипломатия, на взгляд Рузвельта, не была гибкой, она не предусмотрела англо-французского сближения после войны, она не сумела расколоть союзников, не смогла сыграть на противоречиях победителей и побежденных, не использовала фактор общности западных держав перед Октябрьской революцией в России. Возможность для Америки взойти на командные высоты была отодвинута изоляционистской буржуазией, боящейся в погоне за большим потерять гарантированно имеющееся — зону влияния в Западном полушарии. Нового шанса возглавить мировое развитие пока не было видно. Но этот шанс, полагал оптимист Рузвельт, появится, и пока следовало исподволь готовиться к его приходу.
В апрельском радиообращении 1932 года Рузвельт отошел от прежнего дружелюбия. «Эти несчастливые времена взывают к созданию планов, которые исходят из нужд забытого человека, находящегося в самом низу экономической пирамиды». 23 мая 1932 года Рузвельт обратился к аудитории в Атланте со следующими словами, которые характеризуют его политический метод: «Страна нуждается, если я верно понимаю ее состояние, в смелом, постоянном экспериментировании. Здравый смысл диктует: избери дорогу и попытайся пройти по ней. Если она не верна, признай это честно и постарайся пройти по другой дороге. Но, прежде всего, не будь пассивным, пробуй сделать хотя бы что-нибудь. Не стоит ждать от миллионов нуждающихся вечного молчаливого терпения». Это правило должно быть названо золотым для реформаторов всех эпох.
Будущее еще было великим неизвестным, но в кармане у Рузвельта уже лежали написанные его помощником Моли предложения радикально изменить всю систему: создать прочную опору демократической партии на основе союза рабочих и фермеров; увеличить налоги на корпорации; постараться перераспределить доходы. Федеральное правительство укрепит свои позиции, если возьмет на себя заботу о помощи бедным, об общественных работах для безработных, особенно молодежи, на национальных стройках. Фермерам следует предоставить помощь и дать справедливую долю в контроле над перерабатывающей промышленностью. На внешнеполитической арене, где Германия и Япония стали активно искать лучшее место под солнцем, следует признать Советский Союз. Судьба всех этих планов и наметок зависела от степени массовой поддержки, а в конкретной плоскости — от решения конвента его собственной партии.
Кризис и рабочий класс
Экономический кризис уже отразился на внутриполитической обстановке в США. В 1929—1934 годах в стачках участвовали более 3,5 млн рабочих. В 1932— 1933 годах при участии коммунистов состоялись национальные конференции фермеров, принявших решение о необходимости совместной с рабочими борьбы против гнета монополий. Протест фермеров против низких закупочных цен выразился в отказе продавать сельскохозяйственные продукты оптовым монополистическим объединениям. В 1930 году демократическая партия завоевала большинство мест в федеральном конгрессе. Республиканцы стали крайне непопулярными.
Но внутренняя и внешняя программы выхода из кризиса, предлагаемые Рузвельтом, хотя они были едва намеченными, сразу вызвали противодействие. Разумеется, консерваторы в обеих партиях увидели противника. Прежний союзник Аль Смит отбросил уже не куртуазность, а вежливость: «Я снимаю свое пальто и бросаюсь в драку против кандидата, который обращается к рабочему классу страны с демагогическим призывом противопоставить один класс другому, богатых бедным».
Хладнокровная калькуляция летом 1932 года, подсчет вероятного соотношения сил решающей осенью заставили Рузвельта несколько смягчить свои позиции. Он видел, что обходит своего противника из республиканской партии — Гувера, и боялся обращением к жгучим вопросам предстать в качестве безответственного радикала, преждевременно вызвать нежелательную реакцию. В его выступлениях появились ноты, частично оправдывающие новый тариф как в определенной мере содействущий защите американской промышленности. Раздраженный Гувер именно по этому поводу назвал Рузвельта политическим хамелеоном. Но претендент-демократ считал, что «Париж стоит обедни». Прежний — вильсоновский — интернационализм, как говорил здравый смысл, не мог обеспечить большинства у избирательных урн, и Рузвельт предпочел более популярные воззрения. Впрочем, не внешнюю, а внутреннюю политику сделал ФДР основой своего национального мандата в 1932 году.
Демократический конвент
Решающее испытание наступило в июне 1932 года, когда демократы собрались на свой национальный съезд в Чикаго. Республиканцы в том же городе уже провели двумя неделями ранее свой национальный конвент, без особых споров выдвинув молчаливого президента Гувера на новый срок. Единственный несогласный делегат республиканского съезда, пытавшийся выдвинуть на пост президента снова Кальвина Кулиджа, был просто выведен из зала полицейским. Что предлагал бизнес ради спасения страны в самую трудную зиму Великого кризиса, в 1933 году? Призванным в комитет сената по финансам лидерам американского предпринимательства был задан вопрос, как выйти из сложившегося положения. Рецепт «хозяев Америки» суммировал Бернард Барух: «Сбалансируйте бюджет, прекратите тратить деньги, которых у нас нет... Взыскивайте налоги, взыскивайте налоги со всего». И республиканская партия посчитала эту мудрость неоспоримой.
В отличие от республиканского съезда, который кто-то уже называл похоронами, съезд демократов двумя неделями позже в огромном зале чикагского стадиона обещал быть более шумным. «Нью-Йорк Тайме» заметила: «Если для республиканцев политика — это бизнес, то для демократов она — удовольствие».
Рузвельт не поехал на съезд, он предпочел остаться в Олбани. Здесь, в тишине губернаторского особняка, решения принимались более спокойно. Его эмиссары — Луис Хоув, Джим Фарли и Эд Флинн открыли рузвельтовскую штаб-квартиру в чикагском «Конгресс-отеле», обеспеченную надежной связью с Олбани.
Задача стояла сложная, но шансов было немало. Рузвельт после первичных выборов уже вел за собой тридцать четыре штата и шесть территорий. А в целом ему нужны были голоса 768 выборщиков. Настоящая битва наступила после трех дней цветистого красноречия и удушающей жары, которая нередко посещает летом берега Мичигана. Несколько подготовительных мер уже было предпринято. К примеру, делегацию каждого штата встречал голос Рузвельта из репродуктора. Лидеры делегаций вели продолжительные телефонные переговоры с нью-йоркским губернатором Собственный оператор, предотвращая утечку информации, переключал телефоны. Секретаршам в целях сохранения секретности было запрещено знакомиться с мужчинами. Была избрана вместо гимна песня «Вернулись счастливые дни». Это была находка. Песня стала своего рода заглавным мотивом, своего рода музыкальной заставкой правления Рузвельта.
Под звуки этой мелодии 30 июня 1932 года старый друг — Джон Мэк из графства Датчес выдвинул кандидатуру Франклина Рузвельта.
Этикет требовал согласия на номинацию после недельного размышления. Но непревзойденный мастер оценки психологической ситуации Рузвельт спиной ощутил, что в данном случае стереотипы неуместны, что настал момент тех слов, в которых давно нуждалась обеспокоенная нация. Жесты и слова сейчас значили многое. Не ожидая обычной — недельной — паузы, в тот же день, 2 июля 1932 года, Рузвельт, Элеонора, двое сыновей, три секретарши и два телохранителя вылетели из Олбани на взятом напрокат фордовском трехмоторном самолете. В ходе всего полета Рузвельт и Розенман продолжали работу над речью о принятии номинации. После посадок в Буффало и Кливленде, завершив девятичасовой полет, самолет приземлился в Чикаго.
Американцы любят это: полет на самолете и превосходная речь.
Шляпа слетела с головы претендента, очки соскользнули с переносицы, но фирменная улыбка Рузвельта оставалась все той же при виде толпы, чествовавшей избранника демократов. Его ноги в протезах зашагали прямо к трибуне. Держась за нее крепкими руками, Рузвельт медленно рассматривал многотысячную толпу. Перед страной стоял пятидесятилетний широкоплечий человек, с седеющими волосами, голубоглазый, большая морщина вокруг рта. Перед страной стоял единственный политик, смотревший на экономику как на моральную проблему. Десять миллионов американцев включили радиоприёмники.
Радиоволны Америки разносили вибрирующий голос: «Я приступаю к выполнению стоящей передо мной задачи, отойдя от абсурдной традиции нарочитого незнания того, что происходит с моей кандидатурой. Вы выдвинули меня, и я знаю это, и благодарен за оказанную мне честь. Пусть будет символом то, что я ломаю традицию. Пусть задачей нашей партии будет слом ненужных традиций». Впереди стоит задача выработки действенной программы реконструкции. Чего американский народ желает более всего? «По моему мнению, двух вещей: работы, создающей моральные и духовные ценности, и безопасности — для себя и для своих семей. Работа и безопасность — не просто два слова. Это духовные ценности, реализовать которые мы должны стремиться».
Рузвельт обозначил пункты своей программы так: федеральная помощь обездоленным, крупномасштабные общественные работы, отмена сухого закона, посадка лесов на потерявших плодородие землях, сокращение процентной ставки на закладные под дома и фермы, добровольный контроль фермеров (компенсируемых федеральным правительством) над урожаями, понижение внешних тарифов.
Рузвельт первоначально не придал особого значения словосочетанию «новый курс». В ажиотаже общего подъема смешалось и большое, и малое. Скажем, сыграла свою роль популярная карикатура: фермер изумленно смотрит на проносящийся над головой аэроплан, на крыльях которого значится новое кредо страны: «Новый курс». Эти слова отныне вошли в язык Америки.
Рузвельт закончил речь так: «Мы должны обеспечить более равномерное распределение национального богатства. Надежды не должны пропасть втуне. Я обещаю американскому народу новый курс. Речь идет о большем, чем избирательная компания; это призыв к оружию. Помогите мне не победить на выборах, а возвратить Америку ее народу».
Отныне губернатор Нью-Йорка становится во главе сборного пункта тех, кто считал, что национальный пожар нужно тушить немедленно, а не ожидать перемены ветра.
Чтобы не спугнуть судьбу, Рузвельт приложил все мыслимые усилия. 14 сентября 1932 года речью в То-пеке (Канзас) он начал турне по стране. Речь в Топеке была плодом размышлений 25 авторов. Он любил эту умственно-речевую борьбу. Он был красноречивым и умелым оратором. Его поезд «Рузвельтовский особый» исколесил всю страну. Он проехал двадцать тысяч километров, произнес шестнадцать больших речей и шестьдесят семь коротких. И в ходе этого нового знакомства с Америкой Рузвельт испытал подлинный шок от масштабов обрушившейся на страну беды. «Я видел лица тысяч американцев. Они имеют испуганный вид потерявшихся детей». В 1932 году это не было преувеличением В качестве одного из речевых приемов Рузвельт сформулировал стандартное обвинение против Герберта Гувера, состоящее из четырех пунктов. Во-первых, Гувер поощрял спекуляцию и избыточное производство, проводя ошибочную экономическую политику. Во-вторых, он пытался приуменьшить масштабы бедствия и не донес до людей всю сложность положения. В-третьих, он ошибочно обвинил в бедствии другие нации мира. И наконец, он отказался признать и исправить случившиеся в стране беды — он откладывал помощь, он забыл о реформах.
Гувер не верил в возможность своего поражения, четыре года назад он повел за собой сорок штатов. Как только ему сообщили, что у Рузвельта есть шансы, он пообещал секретарю «сражаться до конца». Он утешал себя сам: Рузвельт не выдержит многомесячного напряжения. Еще ранее он сказал, что Рузвельт потерял доверие деловых людей, большого бизнеса, а это, по мнению Гувера, исключало возможность его победы в Америке. Он изумленно смотрел на «перебежчиков» в лагерь Рузвельта — сенаторов Бора из Айдахо и Хай-рема Джонсона из Калифорнии. Он знал, что такие владельцы компаний, как Форд, приказали своим служащим «голосовать правильно». Но стоило президенту в целлулоидном воротничке отправиться «в народ», как стало немного понятнее, что шанс у Рузвельта есть. Гувер увидел ненависть. И ничего другого не мог увидеть политик, потерявший главное человеческое достоинство — сочувствие. Гувер бросился в бой несмотря ни на что. В Демойне он сказал, что в случае избрания Рузвельта «трава вырастет на улицах сотен городов, тысяч городов; сорняки будут расти в полях миллионов ферм».
В Индианаполисе Гувер сказал аудитории, что Рузвельт «играет на бессмыслице, чепухе, неправде, лжи, невежестве, выдумках». В Сент-Поле он поблагодарил Бога за то, что «мы еще имеем в Вашингтоне правительство, которое знает, как расправиться с толпой». Чувствуя, что почва начинает гореть под его ногами, Гувер не нашел ничего лучшего, как позвонить Кальвину Кулиджу. У того было отвратительное настроение — оно и понятно, лопнул банк, в который он вложил свой капитал. Кулидж сказал, что его беспокоит нездоровое горло и, что тоже важно, «я не знаю, что вам сказать». Он все же согласился выступить в Медисон-Сквер-Гардене, но половина зала пустовала. Партийные активисты все же устроили ему двухминутную овацию, и Кулидж, посмотрев на часы, сосчитал: «На радио это стоило бы 340 долларов». Это была единственная фраза, встреченная залом добродушно. Все остальные сентенции Кулиджа падали в немую темноту недружелюбного зала.
После выборов
Победа пришла к демократам в самом начале избирательной ночи. За Рузвельта проголосовало 22 815 539 человек против 15 759 930, отдавших голоса Гуверу. 57 процентов Рузвельта против 40 процентов Гувера. Рузвельт победил в 42 штатах. Двадцатипятилетний сын Джеймс пришел пожелать отцу спокойной ночи. Глядя на склонившегося сына, Рузвельт сказал: «Ты знаешь, Джимми, всю свою жизнь я боялся только одного — пожара. Сегодня я думаю, что боюсь еще одного». «Боишься чего?» — «Боюсь, что мне не хватит сил проделать эту работу».
В 30-е годы произошла чрезвычайная концентрация президентской власти, резко расширился ее объем Общенациональные программы «Нового курса» делали Белый дом центром принятия ощутимых повсюду мер, президент становился распорядителем многих судеб. Франклина Рузвельта восхищала эта растущая власть. Наверное, для того, чтобы как-то сократить дистанцию между собой и публикой, он приглашал к себе в утренние часы все большее число людей.
Вскоре после президентских выборов группа коммунистов посетила дом 49 на Шестьдесят пятой улице. Избранный президент принял их. Но, когда один из пришельцев попросил передать их мнение президенту Гуверу, Рузвельт сказал довольно резко: «Я простой гражданин и не могу ничего сказать президенту». Рузвельт начал действовать, только заняв Белый дом.
Президент Гувер (1928—1932) хотел вовлечь Рузвельта в собираемую им Международную валютную и экономическую конференцию. Рузвельт встретился с Гувером. Встреча не принесла сближения. Гувер бросил на лидера демократической партии несколько взглядов и в течение часа читал своего рода лекцию о международном аспекте проблемы долгов. Гувер предлагал создать комиссию по долгам.
Республиканцев трудно было остановить. Гуверов-ский министр сельского хозяйства назвал Рузвельта «заурядным лжецом». Министр военно-морского флота обратился к наземным проблемам: «В случае избрания Рузвельта дома и жизни сотни миллионов американцев будут поставлены под угрозу». Тон задавал президент Гувер: «Мои соотечественники! Фундаментальным вопросом является определение направления национального развития на сто лет вперед — либо мы проявим верность в отношении американских традиций, либо мы повернемся к нововведениям». По радио он призвал отвергнуть «фальшивых богов, раскрашенных в цвета радуги». Окружающим Гувер сказал, что видел в Рузвельте приятного политического легковеса, но теперь совсем потерял веру в его ум. Генри Стимсо-ну Гувер сказал, что Рузвельт — сумасшедший.
Рузвельт улыбался, кивал и даже однажды сказал Гуверу «да». Более детально ответить Гуверу он поручил Моли. Тот хорошо знал, что Рузвельт запретил обсуждать любые конкретные меры до своего вступления в должность. Гувер явно недооценивал своего гостя, мысль о том, что перед ним более глубокий человек и президент, не приходила ему в голову. Рузвельт отказался войти в гуверовскую комиссию. В день встречи Рузвельта с Гувером Британия осуществила очередной платеж Америке, а Франция этого не сделала. Гувер осудил выход из золотого стандарта, призывая к быстрейшему его восстановлению — ортодоксальная консервативная точка зрения, ставшая непрактичной.
В ноябре 1932 года Гувер телеграфировал избранному президенту о своем желании встретиться и обсудить насущные проблемы. Рузвельт заехал в Белый дом по пути на свой любимый курорт Колорадо-Спрингс в Джорджии. Хотя беседа заняла все послеобеденное время, она не дала конкретных результатов. Один из членов кабинета Гувера сказал: «Рузвельт забрался в яму, из которой не может выбраться». Час за часом Рузвельт отвергал приглашения присоединиться к тонущему кораблю Гувера. После визита к Гуверу Рузвельт утвердился в своем мнении не связываться с республиканской командой — об этом он говорил журналистам в Уорм-Спрингсе.
Рузвельт полагал, что обращение к международным проблемам в период кризиса нецелесообразно. Все эти повороты обанкротившейся администрации он считал напрасными метаниями. И ждал своего часа, беседуя с многочисленными конгрессменами — сплошное очарование, любезность, предложение сотрудничества.
Углубление кризиса
Б конце 1932 года мировой кризис стал обретать свою высшую форму. В начале февраля 1933 года закрылись все банки в штате Мичиган, а затем и в десяти других штатах. Паника охватила оплот финансового мира Америки. Кризис теперь затрагивал государственные институты, стабильность международных отношений. Поворота к лучшему не было, ощущалось лишь свободное падение. Помощь безработным была минимальной. Объем трансакций сократился на 60 процентов. Объем новых контрактов уменьшился на 75 процентов. Сокращение нового капитала — 90 процентов.
Индекс Доу-Джонса упал с сентября 1929-го до марта 1933 года на 90 процентов. Тяготы испытали 5 тысяч банков — пострадали 9 млн вкладчиков. Выплавлялось только 20 процентов стали от объема 1929 года. Все несельскохозяйственное производство опустилось вдвое по сравнению с докризисным. Городское население сократилось на полмиллиона человек. Доходы сельскохозяйственного населения сократились более чем вдвое.
Но Америка теряла терпение, как теряла и свои деньги. 14 февраля 1933 года президент Гувер спел свою лебединую песню перед Национальным комитетом республиканской партии. Именно тогда начался окончательный коллапс банковской системы страны. После обеда губернатор Мичигана Уильям Комсток получил телеграмму из Детройта — банки штата взмолились перед последним вздохом. Банки потребовали от Комстока моратория на банковскую деятельность. К полуночи Комсток согласился и удалился в столицу штата Лансинг. 550 банков штата закрывались на восемь дней. Комсток назвал это «каникулами».
В разгар подготовительной работы демократов к власти на Франклина Рузвельта было совершено покушение. Мркество потребовалось Рузвельту уже на пути в Белый дом. В середине февраля невысокий темный человек выстрелил в Рузвельта, окруженного толпой в Майами. Избранный президент не пострадал, но смертельно ранен был мэр Чикаго Чермак. То, что Рузвельт спокойно воспринял опасность на людях, никого не удивило. Безработный Джузеппе Зангара выстрелил в него с расстояния примерно десять метров. Несколько человек получили ранения, но Рузвельт остался невредим.
В международном плане жертвами Великого кризиса стали, прежде всего, Америка и Германия. Если взять уровень 1929 года за сто процентов, то к 1932 году Америка и Германия упали до 53 процентов, Италия — 67 процентов, Франция — 72 процентов, Англия — 84 процентов. Япония уже начала массивные военные приготовления, и ее падение было наименьшим — 98 процентов. А Советский Союз выполнил пятилетний план 1928—1932 годов и достиг 198 процентов от прежних показателей: бросок с восьмого места в мировой экономической иерархии на второе. Такие западные интеллектуалы, как Бернард Шоу, возвратившись из СССР, требовали применения советского опыта на Западе.
Тем временем штаты Иллинойс и Джорджия перестали платить своим учителям. 45 процентов домов оказались заложенными. Налоги росли. За первые шесть месяцев 1933 года были закрыты — из-за невыплаты квартплаты или банковского кредита — четверть миллиона домов — по дому в день; семьи выбрасывались на улицу. За последующие четыре года денежные запасы населения уменьшились на четверть. Налоги выросли, национальный доход уменьшился на 30 процентов. В шахтерских городках Западной Вирджинии и Кентукки более 90 процентов детей страдали от голода. Миллионы американцев оказались на грани голода.
В городе Бирмингеме (Алабама) власти потребовали землекопов (десять часов работы за два доллара в день), и немедленно обратилось 12 тысяч претендентов. Численность желающих работать в СССР достигла 100 ООО человек. Аборигены Западной Африки прислали беднякам Соединенных Штатов экономическую помощь — 3 доллара 77 центов.
Наступила золотая пора критической, социально значимой американской художественной литературы — Джон Стейнбек, Эрскин Колдуэл, Джон Дос Пассос, Эдмунд Вильсон. Жестокая жизнь требовала перемен, а их трудно было ждать от самоуправных владык экономической жизни. В Америке осуществление властных полномочий возможно только при условии нахождения общего языка со средствами массовой информации.
При Белом доме были аккредитованы примерно сто журналистов. Сначала дважды в неделю, а потом еженедельно президент Гувер встречался с журналистами и, «не для цитирования», обсркдал события национальной и международной жизни. Периодически он раздражался, но обычно вел себя легко и непринужденно. Чаще всего сохранял доброе расположение духа и нередко очаровывал представителей ведущих газет. У него попросту не было времени «заводить дружбу» с влиятельными представителями прессы, которых он лично высоко ценил, он не был так дружествен с представителями «второй древнейшей профессии», как Теодор Рузвельт и даже Уильям Тафт.
Кризис и культура
Кризисом была охвачена одна треть населения страны. Остальные граждане, хотя и потерпели убытки, но сохранили относительно неплохие позиции, мигрируя между уровнями среднего класса — от верхнего к нижнему. Среди богатых были как жертвы кризиса, о которых мы писали выше, так и те, кто относительно сохранил свой статус, а также нажившиеся на кризисе Всеобщим ощущением было то, что кризис не закончится возвратом к старой ситуации, старому мировидению. Производство, культура отражали это ощущение.
К 1930 году в небе США господствовали четыре авиакомпании — «Юнайтед», «Истерн», «Америкен» и «ТВА». В этом году на самолетах впервые появились стюардессы. Между 1930 и 1940 годами воздушные перевозки увеличились в двенадцать раз. В 1934 году впервые в стране было продано более миллиона авиабилетов. В тридцатые годы внешний вид самолетов разительно изменился в сравнению с периодом Первой мировой войны. Теперь их делали целиком из металла, придавая им обтекаемую форму. В 1931 году иммигрант из России Игорь Сикорский создал проект и построил первые вертолеты для «Панамерикен». Они долгое время задавали тон в пассажирской авиации. В начале 30-х годов по воздуху путешествовали двести тысяч человек. Одна жертва приходилась на 8 миллионов пассажиро-миль. В конце 30-х годов одна жертва приходилась уже на 100 миллионов пассажиро-миль. Число воздушных путешественников дошло до нескольких миллионов в год. В 1939 году быстроходный самолет «Панамерикен» Боинг-314 начал межатлантические перелеты. В 1935 году Энрике Ферми бомбардировал тяжелые элементы нейтронами. Собственно, он произвел эффект цепной реакции.
Произошли и другие перемены.
Тридцатые годы были отданы радио. Девятьсот радиостанций покрывали эфир всей страны, люди льнули к радио — это был ежедневный ритуал. Впервые реклама приобрела общенациональные масштабы. Средства массовой коммуникации сближали страну, создавали то, что сейчас назвали бы «общим менталитетом», давали новые возможности массовым политическим силам. Именно поэтому общенациональные президентские следующие выборы 1936 года должны были выразить отношение страны к деятельности президента Рузвельта в условиях новых возможностей для массовых организаций.
К концу 30-х годов радио в Америке регулярно слушали около тридцати миллионов человек. Это была со* лидная конкуренция кинематографу, но тот впервые приобрел огромные возможности. Кино стало говорящим Маркони производил опыты с ультракороткими волнами, откуда открывалась перспектива общемирового вещания, радара и многого, многого другого. «Ассошиэйтед Пресс» начала передавать фотографии по кабелю, и вскоре такие журналы, как «Лайф» и «Лук», приобрели современный вид, наполнившись высококачественными фотографиями.
Пришло время театра. В Нью-Йорке в 1930-е годы блистали «Театр Гилд» и «Провинстаун плейхауз». В бродвейских театрах мрачный О'Нил возглавлял группу, которая включала в себя Максвела Андерсона, Шервуда, Бермана, Сидни Ховарда, Торнтона Уайлде-ра, Клер Бут, Лилиан Хелман. Все они работали «по Станиславскому» (спонтанность и естественность), отдавая должное русской сцене. Популярность приобрела постановка «Профессора Унрата» по Генриху Манну. Старшее поколение не могло расстаться с Шекспиром, но его пьесы часто сильно осовременивались.
Много говорили о Гамлете в одежде 1930-х годов, с телефоном на столе короля и его приказами связаться с друзьями. Но Шекспир давал возможность обсркде-ния вечных вопросов.
Однако театр явноютступал перед кино, чья аудитория становилась без преувеличения многомиллионной. Американцы приобрели твердую привычку ходить в кино минимум один раз в неделю. Разделялись комедия, драма и «пышные фильмы». Кино порождало звезд, которых знала вся страна. Эти герои масс становились предметом подражания и подлинных культов. Чарли Чаплин стал любимым актером кино. Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс заслужили невиданное обожание как воплощение верных влюбленных, способных на героические подвиги. Вестерны выделились в отдельную категорию. Ничто не могло сравниться по популярности с кино — 85 миллионов американцев ходили в кино хотя бы раз в неделю. В стране было семнадцать тысяч кинотеатров — в три раза больше, чем магазинов. И в каждом в год показывалось' от ста до четырехсот фильмов. Поколение депрессии жаждало ухода в мир грез или триллеров только что обосновавшегося в Америке Хичкока. До телевидения было еще далеко, и кино не имело конкурентов как национальный наркотик номер один. Невозможно переоценить влияние кино в эпоху кризиса и борьбы с ним. Почти в каждом городе, большом и маленьком, здание кинотеатра было едва ли не самым внушительным Огромные студии работали над производством фильмов безостановочно, и посещение кино еще двадцать лет занимало привилегированное место в области развлечений американцев.
Студия «Техниколор» создала современный цветной фильм, фотоэлемент получил широкое рспространение.
Изменения происходили повсюду.
На улицах начали продавать странные алюминиевые банки, из которых сегодня пьет напитки весь мир. На шоссе появились грузовики-дома, первые же трейлеры резко увеличили мобильность населения, которое и так уже не представляло себе жизни без фордовских моделей.
Громкий успех журнала «Вэнити Фэйр» вдохновил издателей и возбудил у читателей неистощимый интерес. Множество талантов обратились к журналистскому творчеству. Немалое их число пришло в«Нью-Иоркер». Ум эссеистов этого и подобных журналов не вызывал сомнения. Хорош был возглавляемый Менке-ном журнал «Американский Меркурий» с его иронией, остроумием и сарказмом. Это были журналы для верхнего и среднего классов. Из-за дороговизны книг многие издательства публиковали в тонких книжках популярные рассказы. В конце, же года составлялся сборник лучших рассказов текущего года Он стоял на полках большинства американских домов. Знамениты были короткие рассказы Катарины Менсфилд. Генри Джеймс, как и многие американцы, любил читать детективные истории.
Американцы всегда интересовались книгами биографического жанра. Существовало два типа. Так, Лит-тон Стрейчи (член кружка Блумберга) был автором относительно кратких биографических скетчей. Классическими считались биографии «знаменитых деятелей викторианской эпохи». Но написаны они были в стиле 90-х годов XIX века. Резко отличались от них «психо-графии» Гамалиэля Бредфорда и Эдварда Бентли, пытавшихся дать психологический портрет героя, обращая много внимания на обстоятельства детской и юношеской жизни главного действующего липа. Эпоха любила нравоучительные жизнеописания.
Но еще более она любила детективные истории, новеллы о великих сыщиках и описания страшных преступлений. Вначале солидные американцы стеснялись своего пристрастия, но со временем детектив (триллер) завоевал Америку. Сюжетная канва примерно одинакова в этих повествованиях, но публику мрачные расследования только развлекали. Фактом является, что детективные истории покупали образованные американцы. (Нужно сказать, что тон задавали английские писательницы.) Неутомимыми «поглотителями» книг этого жанра были президенты Вудро Вильсон и Франклин Рузвельт. Право побеждало, и это удовлетворяло. Жанр вел свою историю от Эдгара Алана По. Рядом публиковались шпионские истории. Вкусы и моды времени запечатлены в этих историях навечно. Классиками детективной истории в эти годы стали Раймонд Чандлер, Дэшиэл Хаммет и Дороти Сэйерс.
Черная Америка прославилась не только в джазе. Афроамериканка Жозефина Бейкер привела в восторг Париж своими «дикими и примитивными» танцами. Сами американцы уже в своей массе освоили ван-степ, ту-степ и фокстрот. Теперь американский джаз слушал весь мир. Джаз не был модой, он пришел навсегда. Знаменитые исполнители были суперзвездами. Правда, теорию и историю джаза еще предстояло создать.
В классе «современные танцы» после Айседоры Дункан жанр развивали многочисленные поклонники, такие, как Мэри Вигман. Многочисленные песни Берлина и Чарльза Ива вылились на улицу. Помимо популярной музыки, Ив был автором пяти симфоний.
Свинг становится музыкой десятилетия благодаря таким музыкантам, как кларнетист Бенни Гудмен. Фокстрот уступил место более вибрирующим ритмам, за ноты брался Глен Миллер и вся новая плеяда раскованных импровизаторов. Подешевевшие патефоны и пластинки внесли новую музыку во все городские дворы, в растущие зеленые пригороды.
1933
Стояла серая и холодная зима 1933 года. Великая депрессия набирала обороты. Америка не знала таких несчастий со времен Гражданской войны. Половина промышленности простаивала, оставшаяся часть работала, не имея перспектив в будущем. В' штатах Среднего Запада — основной житнице страны — треть ферм стояли разоренными. Ожесточенные фермеры сбивались в дружины, чтобы защитить свои дома от сборщиков недоимок. Число свадеб в стране уменьшилось вдвое. Все учились готовить дешевый суп, доставали последние запасы. В больших и малых городах толпы осаждали банки, забирая наличность.
9 января 1933 года избранный президент Рузвельт в Гайд-Парке имел продолжительную беседу за ланчем с государственным секретарем Генри Стимсоном. Тема: отношения новой администрации к Международной конференции по валютным и экономическим вопросам. Гувер вначале запретил Стимсону встречаться с этим «опасным» человеком, но потом согласился. В своем дневнике Стимсон восхищается Рузвельтом. Стимсон пишет в дневнике, развивая идеи их встречи, что невозможно представить себе, как две такие разные цивилизации, как американская и японская, смогут избежать войны. В секретных переговорах Рузвельт заявлял, что, если война неизбежна, пусть она начнется раньше, а не позже. Это означало, что теплое отношение к Японии, выраженное в его статье в «Форин аф-ферс» в 1922 году, претерпело изменения. Рузвельт и Стимсон как бы готовились к событиям, которые произойдут через десять лет.
Рузвельт обстоятельно обсудил международные отношения с послами Британии и Франции — сэром Рональдом Линдсеем и Полем Клоделем. Много говорилось о Японии. На международной арене творились вещи, способные прямо затронуть Америку. Японская армия отчаянно сражалась, чтобы оторвать от Китая Маньчжурию. А в день, когда Рузвельт отмечал свой пятьдесят первый день рождения, Адольф Гитлер стал канцлером Германии. История шла своим неровным шагом. В конце января 1933 года, когда Гинденбург
предложил пост канцлера Адольфу Гитлеру, а японские войска сквозь пургу шли к Чанчуню, чтобы создать под своим протекторатом государство Маньчжоу-Го, американские банки стали повсеместно закрывать свои двери. Томас Ламонт от лица Моргана прислал в Гайд-Парк письмо, в котором говорилось, что «экстренность ситуации невозможно преувеличить».
Иностранцы переводили свои деньги из американских банков.
Самой большой проблемой, считал президент Гувер, было «состояние общественного сознания, в котором дегенеративное видение будущего принимало угрожающие пропорции». В ту зиму численность самоубийств в три раза превысила обычную цифру. Росло глухое отчаяние. Тысячи людей, не видя просвета, захватывали общественные здания. «Интернационал» стал популярен, многие тысячи людей впервые узнали его слова. Мэр Чикаго Чермак сказал в легислатуре штата: «Присылайте войска до закрытия пунктов помощи бедным». Пацифист Генри Форд впервые в жизни начал носить с собой пистолет.
Мэр Нью-Йорка Джон О'Брайен пообещал: «Вы избрали мэра, у которого крутой подбородок и есть желание драться. Я защищу огромный город от Красной Армии». Представители профсоюзов на сенатских слушаниях пытались объяснить, как рке было отмечено, что «огромное большинство этих людей ничего не знает о коммунизме. Они хотят хлеба». Богатые люди во многих городах организовывались, чтобы в случае нужды захватить железные дороги и телефонные линии. Создавались запасы продовольствия. Один из голливудских богачей закупил гардероб ветхой одежды, надеясь не быть узнанным и раствориться в толпе в случае общественного взрыва. В загородных домах устанавливали пулеметы.
Умудренные люди не склонны были называть это паранойей. Декан Гарвардской школы бизнеса сказал, что «капитализм вступил в стадию испытания и от результата может зависеть судьба всей западной цивилизации». Норман Дэвис признался, что никогда в своей жизни «не слышал такого открытого цинизма в отношении демократии и американской системы правления». Окажись Рузвельт еще одним Гувером, и система могла рухнуть.
1 марта 1933 года банки были закрыты в семнадцати штатах. Рузвельт приблизился к центру драмы. Он переехал в свою городскую резиденцию на 65-й улице Манхэттена и сразу же начал совещания со своим министром финансов Вудином. Министерство финансов выдало президенту последний чек на 500 долл., что обрадовало президента.
Избранный президент в Вашингтоне
Республиканцы до последнего боролись против заградительных тарифов.
«Многие годы общественной жизни делают человека мудрее. Теперь он уже знает, что, когда свет удачи отбрасывает свой блик на него, это происходит по определенной необходимости, это означает, что он стал важным обстоятельством. Удача нисходит потому, что на краткий миг в огромной картине человеческих перемен и прогресса некие общие человеческие задачи находят в нем необходимое воплощение». Так Рузвельт воспринял свою роль в истории. Депрессию Рузвельт рассматривал как род испытания для Америки.
Гувер тем временем послал на Капитолийский холм свое прощальное послание: Европа должна выплатить свои долги «Мы создали систему «индивидуализма» Основание нашей американской системы заключается в том, что мы должны признать законность свободной игры социальных и экономических сил». Страна должна «быть уверенной в своем будущем».
Норманн Томас позднее скажет, что в период между выборами и церемонией инаугурации Франклина Рузвельта «было слышно невиданное дотоле число циничных оценок американской демократии и американской политической системы».
На этом фоне дружелюбие Рузвельта было подчеркнуто как нельзя лучше: «Может быть, не все поголовно согласились со мной, но все были исключительно добры ко мне... Я вижу, что из этого единства мы можем построить величайшую опору и выйти из депрессии». Дополнительный шанс Рузвельту дал действующий президент. Когда Гувер разогнал лагерь безработных в пригороде Вашингтона Анакостии, на улицах появились плакаты «Долой Гувера — мучителя ветеранов». Рузвельт извинился перед окружающими за то, что рассматривал Гувера в качестве возможного кандидата в президенты от демократической партии в 1920 году. Вместо того чтобы посылать против безоружных войска во главе с полковником Макартуром и майором Эйзенхауэром, следовало принять их в Белом доме с сэндвичами и кофе. Если у него и были сомнения в результате грядущих выборов, сказал Рузвельт, то после «битвы при Анакостии» они испарились.
В Вашингтоне Гувер написал записку Рузвельту: он так волновался, что неверно назвал фамилию избранного президента. Рузвельт прочел послание и с презрением отбросил его. Гувер без стеснения называл ФДР «приятным легковесом». Во имя «патриотизма» Гувер требовал от Рузвельта обещания «не изменять политику республиканской администрации». Никакого «Нью дила». Он обращался с Рузвельтом как с дураком. Генри Стимсону Гувер сказал, что Рузвельт — «сумасшедший».
Тем временем в Мичигане (как, впрочем, и во всей стране) падала стоимость земельных участков и всех видов недвижимости. Золото исчезало со скоростью 20 млн долл. в день. Паника всегда самоубийственна. В этом случае ситуация осложнялась тремя годами дефляции. 18 569 банков Америки имели шесть миллиардов долларов наличностью и 41 млрд долл. в депозитах. После краха Мичигана бегство золота из страны усилилось до 37 млн долл. в день.
Банки переполнили задыхающиеся вкладчики — они жаждали возврата своих денег. Одна женщина в Бронксе наладила прибыльный бизнес ее дети стояли в очереди, вовремя продавая свое место вновь пришедшим. Губернатор Мэриленда Альберт Ричи объявил каникулы для двухсот банков своего штата — второй штат вслед за Мичиганом. Газеты философствовали: «Жизнь, как всегда, будет полна приятным и неприятным. И в ней появится дополнительное удовольствие — вспомнить об острых минутах жизни».