К 1935 году большинство членов банды Баркера– Карписа были или в могиле, или в тюрьме. Выжившие старались выторговать себе снисхождение и публично обвиняли друг друга в различных преступлениях. Из их показаний в суде, которые дотошно по роду службы конспектировал мой отец, стало ясно, что Хэнкинс в ограблении банка и убийстве прохожего не участвовал, да и вообще не был членом банды.
Опираясь на эту информацию, мой отец убедил губернатора Флойда Ольсона начать расследование, но, прежде чем доклад был готов, Ольсон скоропостижно скончался. Его преемник продержался на губернаторском посту лишь полгода и проиграл очередные выборы Гарольду Стассену, который приказал начать рассмотрение дела Хэнкинса с нуля.
А между тем шел уже 1939 год – с момента ограбления и убийства прошло семь лет. Пока провели расследование и вышел приказ об освобождении Хэнкинса, прошло еще два года. Но тут, как писал мой отец, «возникло новое осложнение. Против Хэнкинса выдвинули обвинение в ограблении на сумму 13 долларов, совершенном многими годами ранее в штате Кентукки. Власти этого штата потребовали экстрадиции Хэнкинса».
Власти Миннесоты, продержав человека восемь лет в тюрьме за убийство, к которому он был непричастен, не хотели усугублять допущенную в его отношении несправедливость, отправив его посидеть еще и в южной тюрьме за преступление ценою в 13 долларов. Узнав, что штат Кентукки не допускает экстрадиции из психиатрических лечебниц, они, к сожалению, решили, что для всех будет лучше, если Хэнкинса переведут в государственную психиатрическую клинику для душевнобольных преступников в Сент-Поле.
Мой отец все это время не переставал следить за этим делом. Он, в частности, писал, что только сумасшедшие могли отправить совершенно здорового Хэнкинса в сумасшедший дом.
Хотя Хэнкинс жил сравнительно безмятежной жизнью и мог иногда даже позволить себе маленькие роскоши, получая ежемесячную пенсию в 60 долларов как инвалид Первой мировой войны, страна была уже озабочена Второй мировой войной, и про Хэнкинса забыли – все, кроме моего отца, который продолжал писать об этом деле и взывать к справедливости. Настойчивость отца привела к тому, что в 1949 году власти отреагировали.
В тот год Хэнкинс был признан психически здоровым и возвращен в тюрьму штата. Последовал новый цикл статей моего отца, но только-только тогдашний губернатор начал проникаться этим делом, как его назначили федеральным судьей.
Наконец, в 1951 году губернатор Элмер Андерсон собрал внеочередную сессию комитета по помилованию, первого в своем роде в штате Миннесота, чтобы заслушать дело Хэнкинса. За два часа до начала слушаний комитет по помилованию получил официальное заявление, что штат Кентукки «больше не интересуется» Леонардом Хэнкинсом. Мой отец, так глубоко увязший в судьбе Хэнкинса, его единственный защитник и обычно единственный посетитель на Рождество и День благодарения, выступал в качестве свидетеля.
После восемнадцати лет, проведенных в неволе, в том числе десяти лет в психиатрической больнице, за преступление, которого он не совершал, Хэнкинс был наконец освобожден. Для него наградой стала свобода, а для моего отца – журналистская премия от «Pall Mall» за лучший большой репортаж. Он также получил право всю жизнь бесплатно курить сигареты «Pall Mall». Поскольку он, по его собственным словам, «бросил курить в восьмилетнем возрасте», сразу после традиционной первой в жизни сигареты за углом гаража, наградой ему воспользоваться не довелось.
Таким был Джек Маккей. Упорство и добросердечность.
Вот другой пример…
В начале 1930-х годов губернатор Миннесоты Ольсон был фигурой общенационального масштаба. Будь у него такой же одаренный биограф, как Роберт Пенн Уоррен, автор романа «Вся королевская рать», Ольсон мог бы с не меньшим основанием, нежели Хьюи Лонг[13], стать олицетворением рвущегося в президенты губернатора-популиста эпохи Великой депрессии.
Летом 1935 года Ольсон умирал в рочестерской клинике Мэйо от рака. Собравшиеся в больнице репортеры ждали известий о смерти, и каждый втайне желал опередить своих конкурентов и сообщить о кончине губернатора самым первым.
Мой отец расположился на улице, напротив окна палаты Ольсона, предварительно сговорившись с сиделкой губернатора, что она за несколько долларов чуть опустит жалюзи в соседней комнате, как только Ольсон испустит дух. Поскольку репортерам не разрешали пользоваться больничными телефонами, чтобы передать свои сообщения, а таксофоны в те дни были куда более редким явлением, чем сейчас, мой отец также заблаговременно дал четверть доллара мальчику, чтобы тот держал для него телефон в бакалейной лавке в двух кварталах от больницы.
Ольсон умер, жалюзи опустились, и мой отец рванул к бакалейной лавке. Когда он перебегал последнюю улицу, всеми мыслями сосредоточенный на своем сообщении, которое через несколько минут разлетится по телеграфу по всей стране, его сбил грузовик. Отец поднялся на ноги, стряхнул с себя пыль, передал в агентство свое сообщение и только после этого захромал обратно в больницу, чтобы стать там уже не репортером, а пациентом. Его сообщение пришло первым.
Перенесемся на двадцать восемь лет вперед, в тот год, когда мне стукнуло – так получилось – те же двадцать восемь. Я уже три года возглавлял собственную фирму и искал, где бы занять денег, чтобы построить новый завод стоимостью в 200 тысяч долларов. Я уже побывал во всех тринадцати имевшихся в городах-«близнецах» банках и иных финансовых учреждениях, занимавшихся ипотечным кредитованием. И все тринадцать раз мне указали на дверь.
Тогда я взял карту и с помощью циркуля обвел на ней окружность радиусом в семь сантиметров с центром в Миннеаполисе. После этого я начал обзванивать все банки и ипотечные компании, оказавшиеся в пределах круга. Новые отказы. Я продолжал расширять круги.
Наконец, я нарисовал окружность достаточно большого радиуса, чтобы она захватила Милуоки, и именно там мне ссудили деньги.
Упорство? Насчет своего отца я уверен: он считал, что просто делал свое дело и попал под грузовик лишь из-за собственной невнимательности. В своем случае я рассматривал свое поведение всего лишь как нормальный, отвечающий здравому смыслу бизнес. Я бы и до сегодняшнего дня продолжал рисовать окружности, если бы тогда мне не повезло. Как ни крути, а быть полноправным собственником земли и завода или арендовать его – разница ощутимая (до миллиона долларов).
Но даже когда на кону стоят такие деньги, вы поразитесь, сколь многие бизнесмены выбрасывают белый флаг. Или, сбитые грузовиком, предпочитают лежать на мостовой, дожидаясь «скорой помощи». Не будьте из их числа.
Магическая формула успеха существует. Правда, ее очень легко написать, но трудно осуществить. Хотя каждый из нас обладает индивидуальными качествами, которые определяют нашу уникальность, я видел достаточно большое число преуспевающих людей и научился выделять в них общие черты, которые и позволяют им преуспеть.
Упорство + целеустремленность + сосредоточенность = успех
Южноафриканец Гэри Плейер – профессиональный игрок в гольф, побеждавший на многих престижных турнирах. Он хороший спортсмен, но есть в нем и еще кое-что. На своем жизненном пути Плейеру пришлось преодолеть немало препятствий, с которыми редко сталкиваются профессиональные спортсмены. Роста в нем всего-то 168 сантиметров, что для гольфа явно маловато. У него были серьезнейшие проблемы со здоровьем. В 1960-е годы ему приходилось играть в гольф в окружении телохранителей. Расовая политика ЮАР делала Плейера объектом угроз и безобразных инцидентов.
Я познакомился с Плейером в 1955 году на тренировке накануне открытого чемпионата Сент-Пола, в те годы весьма престижного турнира. Плейер был никому не известным профессионалом, а я – еще менее известным любителем. Плейер лишь первый год играл на площадках США, а я только-только закончил университет Миннесоты, где очень увлекся этой игрой, и меня еще тогда не отговорили идти в профессионалы.
Мы сразу же подружились. Поскольку мы находились в моем родном городе и были примерно одного возраста, я пригласил его на вечеринку. С полудюжиной других молодых людей мы очень весело провели время. На следующий день мне предстояло вступить в игру после обеда, а Плейеру – с самого утра. Мне так понравился мой новый друг, что я решил пойти поболеть за него. Когда я нашел товарища, он уже сделал первый удар и направлялся к своему мячу. Рядом не было ни души. В 1955-м Гэри Плейера болельщики еще не сопровождали.
– Как дела, Гэри? – сказал я. – Здорово мы вчера повеселились, правда?
Он не замедлил шаг. Даже головы не повернул. Глаза, прикрытые с боков шорами, были устремлены к линии горизонта. Я с таким же успехом мог обращаться к каменной статуе.
– Харви, сейчас я не могу разговаривать, – процедил он сквозь зубы. – Мне нужно сосредоточиться. Увидимся, когда я закончу.
Я в расстроенных чувствах вернулся в клубный домик.
В 1985 году я снова случайно встретился с Плейером, познакомился с его женой и напомнил им эту историю. Его жена рассмеялась.
– Не переживайте, Харви. На самом деле он проявил к вам, скорее, неслыханную отзывчивость. Меня, например, играя в гольф, он обычно вообще не замечает.
Упорство. Целеустремленность. Сосредоточенность. Сплошь слова-штампы. Но эти штампы справедливы.
Именно эти качества сделали Гэри Плейера победителем, в то время как большинство из нас остаются на задворках как гольфа, так и жизни.
Прочтя эту историю, вы, быть может, скажете: «Что ж, это я могу. Я способен быть таким же целеустремленным и преданным делу, как Гэри Плейер». Ставлю девять против одного, что вы на это не способны. И позвольте мне объяснить, почему я так думаю.
В течение семи лет, пока собирались средства на строительство нового крытого стадиона в Миннеаполисе, я выступил с сотней зажигательных речей в пользу этого проекта. Свои выступления я всегда заканчивал просьбой к аудитории поднять руки, чтобы можно было увидеть, сколь многие местные жители хотят сохранить у себя «Twins» и «Vikings», и написать письма своим сенаторам и представителям в Конгрессе. Более 90 процентов слушавших меня всегда поднимали руки. «Отлично, – говорил я. – А теперь я попрошу вас еще кое о чем: пришлите мне копии ваших писем». Копии мне присылали не более 10 процентов.