[301]. Суть была очевидна: будете вести себя, как Урлашов, и вас постигнет такая же судьба, а то и хуже.
В других случаях оппозиционные лидеры под тяжестью репрессий были вынуждены сами покинуть политическую арену. Это регулярно происходило в Таджикистане, где президент Эмомали Рахмон выиграл подряд трое выборов, ни одни из которых не были свободными и честными[302]. Хотя его политическое движение, по иронии судьбы названное «Народно-демократической партией Таджикистана», получало больше 70 % мест в парламенте каждые выборы начиная с 2000 года, Рахмон по-прежнему беспокоится, что подспудные протестные настроения однажды кристаллизуются вокруг оппозиционного лидера[303].
Чтобы такого не произошло, он прибегает к силовой тактике. Например, в преддверии президентских выборов 2013 года две оппозиционные партии решили выдвинуть общую кандидатку – популярную гражданскую активистку Ойнихол Бобоназарову. Режим отреагировал угрозами в адрес трех членов ее семьи, которым обещали увольнения и преследования[304]. Впоследствии она выбыла из предвыборной гонки, ссылаясь на давление со стороны властей[305].
Создание культуры страха
Как это часто бывает, правительственное запугивание Бобоназаровой в Таджикистане было лишь одним элементом масштабной стратегии, направленной на то, чтобы с помощью страха загнать рядовых избирателей в ряды сторонников текущей власти либо заставить их остаться дома в день голосования. Критиков Рахмона ждали нападения, которые стали такими частыми, что сформировали ощущение: на оппозиционно настроенную часть общества нападают по всем фронтам. В мае 2013 года Зайд Саидов, министр промышленности, недавно основавший оппозиционную партию «Новый Таджикистан», был задержан в аэропорту Душанбе. Позднее ему предъявили обвинения и признали виновным в коррупции, растрате, многоженстве и изнасиловании. Далее остальные руководители его партии созвали пресс-конференцию и сообщили, что перед арестом он получал угрозы расправы и советы не соваться в политику. В ходе процесса по делу Саидова отделения «Нового Таджикистана» были опечатаны, а протесты в защиту политика – разогнаны с применением насилия[306]. Как и в случае с Урлашовым в России, таджикская оппозиция получила ясный сигнал.
В том же месяце Шерика Карамхудоева, заметную фигуру в «Партии исламского возрождения Таджикистана», посадили на 14 лет за участие в массовых беспорядках. Судебный процесс прошел за закрытыми дверями, а его семья утверждала, что спецслужбы пытали Карамхудоева начиная с момента его исчезновения в апреле 2012 года и до самого суда[307].
Под прицел попали не только отдельные люди. Ассоциацию молодых юристов «Ампаро» закрыли, по ее заявлению, на основании сфабрикованных обвинений, потому что работа ассоциации выявляла коррупцию и применение пыток в таджикской армии[308]. В других сферах законом даже не пришлось манипулировать – он изначально был написан с учетом укрепления авторитарной власти. Так, таджики не имеют свободы слова и могут быть осуждены за оскорбление президента или любого представителя правительства[309]. Неудивительно, что в такой атмосфере насильственного подавления и политического страха президент Рахмон одержал однозначную победу[310].
Двигая массы
С точки зрения текущей власти, преимущества атмосферы страха очевидны на примере Кении, где политическое насилие в период выборов приняло чрезвычайно кровавый оборот. В конце 1980-х годов правительство президента Дэниэла арап Мои и его «Национальный союз африканцев Кении» (КАНУ) находились под растущим давлением в сторону демократизации – от них требовали покончить с однопартийной системой и легализовать оппозиционные партии. Мои изначально пытался сопротивляться реформам, но международные доноры решили перекрыть финансирование, пока страна не повысит стандарты государственного управления, и только тогда ему пришлось смягчить позицию[311].
До перехода к многопартийной системе Мои заявлял, что нужно сохранить однопартийную систему, поскольку вышедшая из-под контроля политическая конкуренция выльется в этнические столкновения и насилие[312]. Но, когда с однопартийной системой было покончено, он решил доказать, что был прав. В частности, президентская силовая машина проехалась по группам населения, подозреваемым в симпатиях к оппозиции. В преддверии выборов 1992 и 1997 годов правительство задумало создать «чистые зоны» исключительно из своих сторонников на своей базовой территории – Великой рифтовой долине[313]. Чтобы осуществить план, правящая партия спонсировала межэтнические конфликты в регионе, в ходе которых вооруженные группы, выступавшие заодно с режимом, получили стимул запугивать и нападать на этнические группы, такие как кикуйю, которые считались сторонниками оппозиционных кандидатов[314]. Эта стратегия оказалась особенно эффективна по двум причинам. Во-первых, собственная этническая группа Мои – календжин – уже давно практиковала традиции, по которым из поколения в поколение тренировались и обучались военному делу сплоченные группы мужчин[315]. Во-вторых, некоторые сторонники КАНУ настаивали на расширении своей политической власти и контроля над землями и ресурсами с помощью изгнания меньшинств. Другими словами, у них был и мотив к разворачиванию политического насилия, и средства, чтобы его осуществить[316].
Стравливая группы населения, КАНУ смогла убить двух зайцев одновременно: запугать критиков и заткнуть им рты, а попутно – отогнать протестно настроенных граждан от избирательных урн. Перед обоими выборами 1990-х годов стычки между противоборствующими группами населения привели к гибели 2000 человек, более полумиллиона оказалось вдали от родных мест[317]. Из-за того, что беженцы не смогли взять с собой документы, они не смогли и воспользоваться своим правом голоса, ведь по кенийскому законодательству граждане в силах голосовать лишь там, где зарегистрированы[318].
Тем не менее даже с процветающей коррупцией и намеренным применением силы позиция Мои оставалась уязвимой. За многопартийную систему боролся Форум за восстановление демократии (FORD), и вокруг него образовалась сильная коалиция лидеров из целого ряда различных объединений. Влиятельная этническая группа кикуйю была представлена Кеннетом Матибой, а большинство сообщества луо обещало поддержку через своего предводителя Огингу Одингу. Другие члены коалиции также имели за спиной поддержку от этнических групп поменьше. Учитывая, что электоральные предпочтения в Кении носят выраженный этнический характер, перед Мои встала тревожная перспектива проиграть столь единому фронту оппозиции. КАНУ предсказуемо отреагировала на появление нового движения жестоким подавлением: его митинги были под запретом, а Матибу бросили в тюрьму, где его избивали сотрудники спецслужб. После перенесенных пыток он так и не смог до конца восстановиться[319].
Но к тому моменту FORD аккумулировал слишком большую народную поддержку, чтобы ее нивелировали одни репрессии. Кроме того, репутация режима понесла урон из-за международной критики подобных методов. В итоге Мои сменил подход: усилил запугивающую тактику разобщением стана оппозиции с поистине макиавеллиевским [320] талантом[321]. Один из основных элементов программы состоял в том, чтобы оперативники на службе правительства проникли в FORD под видом оппозиционных активистов. А оказавшись внутри продемократической коалиции, они начали обострять противоречия между фракциями[322].
Стравить лидеров FORD между собой оказалось достаточно простой задачей, учитывая их огромное самомнение, личные амбиции и напряжение между этническими группами, которые они представляли[323]. Одинга, который принял руководство коалицией на время ареста Матибы, уже давно мечтал о руководстве страной. Будучи единственным лидером FORD, который не замарался недавней службой в госаппарате, он считал себя самым авторитетным оппозиционным лидером Кении. Со своей стороны, Матиба рассчитывал, что его смелость при запуске кампании за многопартийную систему, а также страдания, перенесенные в заключении, будут вознаграждены выдвижением его единой кандидатуры на пост президента[324].
Вооружившись этой информацией, правительственные агенты аккуратно вбили клин в самое сердце оппозиционного движения. Когда Матиба приехал в Найроби после лечения в Лондоне, КАНУ профинансировали торжественный праздник по случаю его возвращения на родину[325]. Чем увереннее он себя чувствовал, тем выше оценивал свои шансы и тем меньше был согласен играть роль второй скрипки при Одинге. Буквально за несколько недель FORD начал раскалываться, превратившись, по сути, в две партии под одной вывеской. За Матибой осталась FORD-Asili, а Одинга встал во главе FORD-Kenya. Еще со времени изменения конституции для легализации оппозиционных партий на пути новых объединений специально возвели барьер. Избирком убедился, что FORD попадет в бюллетень дважды – и голоса разобьются надвое