был сбит президентский самолет, «Власть хуту» с готовностью использовала этот предлог, чтобы развернуть геноцид. Президентская гвардия и «Интерхамве» инициировали волну убийств, которая была подхвачена, зачастую под принуждением, рядовыми хуту[342]. Шквал насилия унес жизни более 800 тыс. представителей народа тутси и многих хуту, которые бесстрашно отказывались участвовать в бойне.
Однако, хотя политическое насилие особенно шокирует, когда достигает размаха геноцида, оно не всегда опирается на этнические конфликты. В таких странах, как Зимбабве, разлом между «своими» и «чужими» проходит по партийной или экономической линии. Стратегии, примененные президентом Робертом Мугабе ради сохранения власти, хорошо демонстрируют этот тезис[343]. Как мы убедились в главе 2, к началу 2000-х годов правительство партии ZANU-PF оказалось зажато давлением с двух сторон: изнутри партии – от нового поколения руководителей, и снаружи – от быстро растущей оппозиции[344].
Как и в Руанде, эта комбинация побудила правящую партию прибегнуть к насилию в качестве политической стратегии. Опасаясь, что ZANU-PF может в конце концов проиграть, Мугабе превратил одно из своих слабых мест в преимущество и сформировал альянс с ветеранами войны. Ради этого он отказался от своей предыдущей позиции по аграрному вопросу и стал поощрять вторжения в хозяйства белых фермеров, чтобы удовлетворить запросы своего нового электората[345]. Эта смена стратегии положила начало периоду интенсивных политических репрессий, имевших две цели: сделать нежизнеспособной оппозиционную партию ДДП и запугать собственных однопартийцев, подавив в них всякое инакомыслие.
Конечно, насилие, применявшееся в Зимбабве, не достигло размаха геноцида, совершенного в Руанде, тем не менее Мугабе показал себя одним из самых насильственных африканских лидеров. Однако нападения на ДДП не ограничивались этническими мотивами, пусть даже ранние атаки на оппонентов Мугабе в Матабелеленде носили выраженный национальный характер[346]. Вместо этого правительство решило выстраивать дихотомию «мы» против «них», не основываясь на этнических признаках. Партийные идеологи уже давно пытались переписать историю Зимбабве, играя на многофакторной освободительной борьбе, чтобы выстроить нарратив, будто ZANU-PF – национальные герои, а их действия продиктованы необходимостью сохранить государственный суверенитет перед лицом иностранных агрессоров[347].
В рамках официальной «патриотической истории» оппонентов демонизировали как «продавшихся изменников», а значит, на них можно было безнаказанно спускать собак[348]. Вслед за подъемом ДДП и растущей популярностью оппозиции фокус патриотической истории сместился. ZANU-PF стала ассоциировать себя с влиятельной группой ветеранов, и Мугабе укрепил репутацию «революционного» героя, защитив себя от внутренней критики[349].
Параллельно с этим ZANU-PF эксплуатировала то, что некоторые белые фермеры поддерживали ДДП, чтобы представить оппозиционную партию как орудие белого меньшинства, а следовательно, агента иностранных колониалистов. Но хотя Мугабе активно разыгрывал национальную карту, режим наносил удары и по черным районам различных национальностей, которые уже голосовали за ДДП либо просто недостаточно активно поддерживали партию власти. Таким образом, насилие шло по линии партийной поддержки, которая не всегда совпадала с этническими границами. В свою очередь, эффективность стратегии Мугабе демонстрирует способность фальшивых демократий прорубать в обществе разломы, а потом менять их по своему усмотрению, чтобы остаться у руля[350].
Как мы видели в главе 1, роль насилия в избирательном процессе Зимбабве лучше всего иллюстрируется напряженной гонкой 2008 года. Обширная электоральная база ДДП позволила лидеру партии Моргану Цвангираи оттеснить Роберта Мугабе на второе место (это произошло впервые), но ни один из кандидатов не смог победить в первом туре. Когда Мугабе увидел нерадостные перспективы, ZANU-PF развязала такое зверское насилие, что Цвангираи не оставалось ничего другого, как снять свою кандидатуру со второго тура. Мугабе переизбрался на свой пост[351], а над всеми его потенциальными противниками – что снаружи партии, что внутри нее – нависла постоянная угроза насилия.
Снизить стоимость насилия
Один из крупных рисков применения силовых репрессий, как хорошо видно на примере Кении, – преследования за совершенные преступления. Вслед за мутными выборами 2007–2008 годов, в которых президента Мваи Кибаки объявили победителем, схлестнулись этнические группы в небывалых географических масштабах. Погибло более 1 тыс. человек, а 600 тыс. стали беженцами. Вооруженные формирования, поддерживавшие оппозиционное «Оранжевое демократическое движение» (ОДД)[352], стали нападать на районы, предположительно голосовавшие за президентскую «Партию национального единства» (ПНЕ). В ответ ополченцы, ассоциированные с государством, совершали «акты возмездия»[353]. Стычки попали в мировые новости, и внутреннее давление вместе с международным порицанием заставили правительство начать расследование, в ходе которого нашлись доказательства того, что за организацию насилия ответственны конкретные политические деятели.
Кенийское руководство не смогло провести внутригосударственный трибунал над лицами, упомянутыми в отчете, и Международный уголовный суд (МУС) – межгосударственная инстанция в Гааге (Нидерланды) – сам инициировал преследование ряда влиятельных фигур, включая оппозиционера Уильяма Руто и представителя действующей власти Ухуру Кеньята[354]. Хотя эти процессы в итоге развалились, они сильно попортили нервы Руто и Кеньяте, которым пришлось ездить в Гаагу и защищаться в суде.
Вероятно, судопроизводство и осознание, что на них смотрит весь мир, временно утихомирили политических лидеров и журналистов, заставив их смягчить свою речь, избегать воинствующей риторики и политического насилия на следующих выборах 2013 года[355]. Во время этой гонки сочетание процесса в МУС, сильной внутренней и международной кампании за мирное урегулирование, а также усиление правительственных войск в местах возможных конфликтов смогли снизить количество смертей в период выборов, несмотря на их сомнительные результаты[356]. Последствия кенийского кризиса высвечивают потенциальный риск применения силы для политиков в эпоху, когда региональные и международные суды, такие как МУС, могут начать собственное расследование деяний тех людей, которые совершают преступления против прав человека.
Однако существуют стратегии, которые помогают смышленым автократам замести следы. Одним из факторов, затруднивших дело против Руто и Кеньяты, стала слабая организация вооруженных формирований, которые, как предполагается, эти деятели финансировали и направляли. Доказать их вину в таких условиях было сложнее, поскольку для этого обычно нужно продемонстрировать, что обвиняемый имел власть над цельной организацией. Пока это не доказано, лидеры могут заявлять, что не были в курсе происходящего, либо их приказы не выполнялись, либо их инструкции были неверно поняты[357].
В Кении, чтобы построить эффективное дело против Уильяма Руто, прокуроры настаивали, что он контролировал организованную иерархическую организацию под названием «Календжинская сеть»[358]. У такой линии обвинения был изъян: даже часть критиков Руто, считавших, что он виновен, не назвала бы это ополчение таким термином. Из-за того, как прокурорам пришлось строить дело, а также из-за скандалов и запугивания, сопровождавших процесс, многие ученые и эксперты отказались давать показания[359]. В свою очередь, это существенно ослабило сторону обвинения.
Таким образом, избегая формирования упорядоченных военных организаций, лидеры могут защититься от ответственности, а правозащитным организациям гораздо труднее будет повесить на их действия ярлык «электоральное насилие». Хотя полиция и спецслужбы зачастую задействованы в репрессиях, для наиболее кровавых расправ лидеры могут отправлять группы или отдельных людей без опознавательных знаков, чтобы нельзя было быстро отследить заказчика. Такая предосторожность оставляет политику возможность правдоподобно откреститься от произошедшего и спать спокойно.
Вторая стратегия, способная сократить стоимость насилия для текущей власти, – создание политического поля, где страх и угрозы становятся частью ежедневной жизни, в такой атмосфере открытое рукоприкладство почти не нужно. Именно так и поступила ZANU-PF в Зимбабве. Вслед за откровенным государственным террором 2008 года президенту Роберту Мугабе пришлось сделать формальный жест и поделиться властью с оппозицией – Морган Цвангираи получил пост премьер-министра. Оказавшись в этом «браке по принуждению», партия ДДП не располагала реальной властью, однако ZANU-PF все равно решила, что это слишком. На выборах в 2013 году правящая партия не стала проливать кровь, но не потому, что умерила тиранические замашки, а потому, что насилие больше не понадобилось[360]