– Но это так странно, Тедди, – Брайан понижает голос почти до шепота, наклоняя к нему голову. Джемма может видеть его макушку: она сама выше, чем приятель, почти на голову. Над виском у Брайана виднеется шрам, и она точно знает: это от падения с велосипеда. – Ты уверен, что… Ну, что тебе это не приснилось?
Джемма раздражается и нервно чешет внутреннюю сторону ладоней:
– Посмотри на меня и скажи, что я похож на того, кто не отличит сны от реальности. – А потом ее раздражение соскальзывает, как простыня, обнажая то, что под ней испуганно прячется; она перестает чесаться, когда спрашивает: – Ты ведь мне веришь?
Джемма не любит выглядеть слабой или жалкой, но при Брайане – при нем можно.
– Я… – Брайан удивленно моргает, останавливаясь. Они стоят посреди пустой полуденной улицы – два школьника, праздно размахивающих портфелями после уроков. Он уверенно кивает. – Конечно, Тедди.
– Если честно, – соскальзывает с языка быстрее, чем Джемма успевает себя остановить, – все это… Черт. – Она переводит взгляд на свои кроссовки. Дорогущие «найки», которые ей купили для занятий волейболом. – Я почитал в интернете на этот счет всякие медицинские статьи, и я не знаю, просто… – Голос дает слабину, когда она поднимает взгляд на открытое лицо Брайана. – Я ведь… не псих?
Тот несколько секунд молчит, а потом толкает ее плечо своим. И говорит:
– Прекрати.
И серьезно кивает:
– Ты не псих. Я тебе верю. Мы разберемся, что происходит.
Джемма молча плачет, и слезы скатываются по лицу, падая в белую блестящую раковину. В ванной тихо, и поэтому она отчетливо слышит каждое влажное «кап». Она смотрит, как они падают, и не может оторвать взгляда. Ей кажется, что если она перестанет смотреть – то сойдет с ума.
Воздух вокруг опять теплый, но ее все еще трясет. Приходится вцепиться в край раковины руками, напрячь все мышцы, сжать пальцы до болезненной рези, чтобы перестать так сильно дрожать и чтобы локти и колени не ходили ходуном.
Джемма плачет – и это первый раз за всю ее жизнь, когда она плачет от страха.
За дверью слышен голос отца и ровный гул телевизора – что-то из развлекательных передач по восьмому каналу, – но все это, что за дверью, будто происходит в другой реальности. Очень далеко. Джемма думает, что, если она закричит снова, окончательно срывая голос, папа и сейчас ее не услышит.
Горло сжимает спазмом нового всхлипа.
Кажется, проходит час или вечность, прежде чем она решается поднять глаза в зеркало. Ее ужасает одна только мысль об этом, но что-то в груди тянет, и, повинуясь этому чувству, она медленно поднимает подбородок. Что я делаю, думает Джемма. Что же я делаю.
Из зеркала на нее смотрит Теодор Купер.
Ему всего девять. Он очень высокий, очень худой – и очень, очень напуганный. Худая, длинная шея, словно у цапли, сейчас дрожит – и выглядит уязвимой, словно вот-вот переломится от сдерживаемых рыданий. На покрасневших белках голубые глаза кажутся еще светлее. Черные мокрые волосы облепили лицо. Ему давно пора стричься, проносится в голове неуместная мысль, но от нее узел паники в груди ослабевает.
В следующий момент она сидит на подоконнике, прислонившись лбом к оконному стеклу и рассматривает школьную парковку. Занятия уже закончились, и в рядах лощеных машин старшеклассников сильно поредело – остались только те, кто занимаются в клубах. Она видит яркую «Ауди» придурка Шона Даггана из десятого – ага, значит, сегодня тренируются баскетболисты. Видит новый джип выпускницы Алисы Негьюз – вся школа знает, что это отец, старший партнер крупнейшей в штате юридической фирмы, подарил ей за поступление в Йель. Даже Джемма знает. Потому что завидует: Йель был и ее мечтой, но до него еще надо дожить…
– Тедди, смотри-ка…
Она оборачивается к Брайану. Тот сидит, прикрывшись какой-то книгой о Гражданской войне, – они будут проходить ее только через пару лет, но какая разница: в библиотеке такая картина ни у кого не вызовет подозрений, да и Брайана в школе считают задротом. «Заучка Суини» – вот как они говорят. И еще: «Тео, чувак, почему ты вообще с ним якшаешься?» – говорят. «Я думаю, он это из жалости», – говорят, когда думают, что их не слышат. Но Брайан слышит и потом весь вечер пытается прятать расстроенное лицо. Джемме кажется это глупым – обращать внимание на идиотов. Она всегда сердится.
Джемма считает Брайана самым лучшим другом, который у нее когда-либо был.
– В общем, есть кое-что интересное, – он скребет веснушки на носу, не поднимая серьезного взгляда от телефона, который прячет за книгой. – Вот, смотри, тут статья. Пишут, что в пятидесятых в штате Мэн семья фермеров заявила, что…
Теперь Джемма сидит не на подоконнике.
Под ней кушетка, вдоль разбегаются белые стены, и – и она – это снова она.
Джемма чувствует свое тело – свои длинные руки и ноги, смотрит на свои пальцы, видит свои джинсы и свои кроссовки.
Брайан Суини – девятилетний, тощий, с вихрастым светлым чубом и очень, очень несчастный – сидит на пластиковом сиденье у стены.
– Все хорошо, – говорит Джеймс, ласково сжимая его руки. Джемма знает: он хороший отец. И опекун из него тоже вышел отличный. – Но не надо плакать сразу, как зайдешь, хорошо? Он многое пережил. Не нужно заставлять его волноваться.
Они воспитали своего сына отзывчивым, добрым и умным парнем, которому дали много любви. Эту же любовь они дали и Теодору после того, что случилось.
Сцена повторилась – снова появился доктор, снова тот же разговор. Брайан сидел, вцепившись в сиденье. Он выглядел не просто взволнованным – нет, он словно… Джемма присмотрелась к нему. Он смотрел мимо отца, мимо врача, прямиком на дверь палаты. Неотрывно. Он не слушал, что говорил врач… Таким взглядом не смотрят расстроенные дети. Слишком много затаенного страха – такого, который не хочешь показывать взрослым.
Это был взгляд ребенка, у которого был секрет.
Джемма поднялась с места, не дожидаясь, пока разговор закончится.
Она подошла к закрытой двери в палату. На этот раз Купера здесь не было – и он не может остановить ее. Ничто не мешает ей проникнуть внутрь.
Он ведь не призрак? Она может взяться за ручку и…
Дверь оказалась заперта.
Джемма несколько раз дернула ручку – вполне ощутимую, реальную, из холодного пластика, – но дверь не поддалась. Окна в палату были плотно закрыты жалюзи, и Джемма ничего не могла увидеть внутри. Да ладно! Черт, хорошо. Тогда милашка доктор сейчас откроет дверь, и она сможет…
Но оказалось, что разговор за спиной прекратился. В больничном коридоре стало тихо – настолько, что слышно было гудение люминесцентных белых ламп.
– Вы не сможете войти, – взволнованно сказал детский голос за ее спиной.
Джемма упрямо сжала пальцы на дверной ручке. Новый факт о себе: оказывается, она очень не любила, когда люди из снов начинали говорить ей, что она не может чего-то сделать. Даже если это говорил десятилетний пацан с глазами на мокром месте.
– С чего бы это? – с раздражением бросила Джемма, не оборачиваясь.
– Пока… пока вы носите амулет, – с легкой заминкой ответил голос, – дверь не откроется, пока он на вас.
Она развернулась.
Ни отца, ни врача здесь больше не было. Коридор был пуст, если не считать ее и маленького Брайана. Он поднялся с кушетки и теперь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Взволнованный, испуганный. Все так же теребил собственные пальцы.
Это не тот Брайан, которого она должна была отыскать: тот на десяток лет старше, утративший детскую пухлость щек, но приобретший серьезный взгляд. Этому Брайану только предстояло вырасти – и пропасть где-то в ирландских лесах.
Но почему этот Брайан вообще разговаривал с ней сейчас?
– Как это вообще работает? – спросила Джемма в замешательстве. – Мы все еще в голове Купера?
– Вам нужно снять амулет, – повторил Брайан, – очень… Очень нужно, мисс Роген.
Джемма возразила:
– Если я его сниму, то не смогу здесь находиться. Да и… – Она указала пальцем на дверь и оборвала себя, нахмурившись: – Нет, погоди. Я почти зашла сюда, когда он был на мне, меня просто остановил Купер. Так что дело ведь не в амулете? У этой матрицы вообще есть какие-то чертовы правила?
– Мисс Роген. Это дверь не «сюда». За ней нет Тедди. – Поймав ее недоумевающий взгляд, Брайан сам растерялся, словно удивляясь, почему она еще не поняла. – Это ведь очень просто. Это дверь «отсюда».
Джемма с опаской снова обернулась на дверь. Вопреки ее ожиданиям, та не превратилась в Ту Самую Дверь – не стала белой, с облупившейся краской; дверью, которую Джемма всегда боялась увидеть в этих снах. Это все еще была самая обычная больничная дверь. Но Брайан ведь говорил не о ней.
«Отсюда», – сказал он. То есть из этих снов?
Брайан следил за ней темными глазами.
– Вам нужно снять амулет, пока не поздно, – сказал он, и его ломкий детский голос, который через несколько лет станет ниже и грубее, вызывая удивление у одноклассников, сейчас звучал требовательно. Он перестал мучить свои пальцы, и теперь руки его висели плетьми по обе стороны тела. – Пока он не видит. И войти в дверь.
– Ясно, – медленно сказала Джемма, глядя на его руки.
Пальцы у него были в чем-то испачканы. Как будто он неаккуратно вляпался в чернила. Когда она подняла взгляд к его лицу, он смотрел на нее совсем без выражения.
– Хорошо, – повторила Джемма, чувствуя, как по шее бегут предательские мурашки. – А кто «он», Брайан?
Мальчик огляделся по сторонам, словно боясь, что в пустынном коридоре их подслушают. Он наклонился вперед и, несмотря на то что страха в его глазах не было, вздрогнул, будто испугавшись того, что сейчас скажет. И прошептал:
– Тедди.
Тедди.
Интересное заявление, конечно. Очень двусмысленное. И что прикажешь с этим делать?
Джемма думала об этом, пока ковыряла яичницу.
Имеется гребаная дверь – одна штука. Купер, который запрещает Джемме ее открывать, – тоже одна штука. Опустевшее сознание Купера, в котором самого Купера нет, – в ту же копилку. Зато имеющийся там Брайан, который говорит, что дверь необходимо открыть, предварительно сняв амулет, – снова одна штука.