Доу поднял на нее взбешенный взгляд, но промолчал.
– Идет? – все равно повторила она.
– Ты просто достала уже кривляться.
Она злобно ему улыбнулась:
– Нет? Ну что ж. Тогда увы. Как-нибудь в другой раз.
– Ты что, на хрен, серьезно сейчас?
Вмешался – да кто тебя просил! – Кэл:
– Сайлас, она шутит. Ты ведь шутишь, детка?
– А вопросы все тупее и тупее, – раздраженно бросила Джемма, поднимаясь и расстегивая куртку. – И не называй меня деткой, Махелона. Пошел ты.
Затем она залезла рукой под горловину свитера и нащупала цепочку. Они говорили, что не могли снять с нее медальон в машине, и на это абсолютно точно были какие-то паранормальные причины, потому что сейчас она с легкостью стянула ее через голову. Привычная тяжесть исчезла с груди, оставляя после себя некомфортное чувство пустоты.
– Довольны?
Она стянула с шеи амулет и грохнула им об стол. И развернулась к ним:
– Ну? Будете изгонять из меня демонов или мы ждем сраного Рассела мать его Кроу?
Существовало много способов изгнания духов.
Это называлось энтитацией – процессом отделения сущности от жертвы, и вовсе не обязательно для этого было, согласно Роген, использовать крест и святую воду. Наоборот, в их случае это была бы более чем бесполезная бутафория. Невозможно крестом изгнать сущность из человека, который не верит в Бога. Тем более когда у Управления был куда более широкий спектр действенных методов.
Сайлас потратил много лет, чтобы изучить их все, но принцип, лежащий в корне работы со сверхъестественным, всегда оставался одинаковым.
Для того чтобы изгнать сущность из жертвы – чем бы она ни была, какими силами бы ни обладала, – сначала требовалось соприкосновение. Пока ты не установишь связь, ничего не получится. Как дух устанавливает контакт со своей жертвой, так и охотник устанавливает «контакт» со своей.
Потом нужно было вытащить сущность из чужого сознания, подтянуть к «поверхности» – и только после этого можно приступать к отделению от жертвы. Обычно с этим не возникало проблем: весь процесс был похож на то, как рыбу заманивают на крючок. Как и в рыбалке, главное – терпение и верная наживка.
Сайлас испробовал все наживки.
И ни одна из них не сработала.
Это было дико, невозможно, неправильно – и нарушало все, что он знал о своей работе.
Чем дольше это тянулось, тем самодовольнее становилось лицо Роген. Раньше это вывело бы Сайласа из себя, но теперь он почти не обращал на нее внимания: с каждой тщетной попыткой росла его тревога. Эшли, как придурок, все время уточнял под руку: «Но это ведь хорошо, верно?» Как Сайлас мог объяснить ему, что это ни хрена было не хорошо?
– Я думала, меня начнет швырять по комнате, – лениво прокомментировала Роген, – ну или там выгнуть параболой. О, и еще хождение по потолку!.. Нет? Ну хотя бы болтовня на латыни?
– Тебя испортил Голливуд, – попенял ей Эшли. – На самом деле все совсем не…
– Заткнитесь оба.
Тем не менее Эшли был прав. Все совсем не так. При соприкосновении дух мог проявиться по-разному: нервные тики, всплеск агрессии или истерика, обморок, эпилептический припадок, потеря связности речи и мышления… К концу первого часа Роген начала только зевать.
– Ладно, – заныла она, – у меня затекли ноги. Это считается?
Сайлас положил ей ладонь на лоб и забормотал заклинание на латыни.
Отклик. Ему нужен отклик на контакт.
– Можно тогда я хотя бы откинусь на кровать и посплю, а?
– Так не получится, – тут же снова влез Эшли. – В любом обряде объект воздействия должен находиться в сознании. А также не должен быть одурманен или находиться под действием каких-либо чар, потому что манипуляции проводятся именно над сознанием. Поэтому, кстати, очень трудно проводить изгнания, например, из жертв с деменцией или психическими откло…
– Помолчи, – не выдержал Сайлас. Вся эта болтовня сидела у него в печенках. – И если у тебя нет опыта в энтитатических процедурах, я был бы очень признателен, если бы ты не лез со своими бесполезными комментариями.
Эшли заткнулся. Сайлас попытался сосредоточиться.
Каждая жертва, с которой он работал за время своей практики, реагировала по-разному – он видел много всякого. Как жертва не должна была реагировать, так это с насмешкой смотреть на него сквозь его собственные пальцы, вымазанные в тминовой глине. «Ну и что дальше?» – говорил ее взгляд. Ее. Не духа. Этот взгляд Сайласу был слишком хорошо знаком.
– Сайлас, – раздался за его спиной голос Махелоны, – мы долго тут сидим и все устали. Думаю, пора заканчивать…
– О, посмотрите на него, – живо откликнулась Роген, мотнув головой, и Сайлас крепче обхватил ее лоб, – теперь-то он мне верит. Нет уж, Доу, продолжай. Давайте разберемся с этим раз и навсег…
– Я же просил вас заткнуться!
И все и правда, наконец, заткнулись.
Только это, конечно, все равно уже ничего не меняло.
Он потерял счет времени, сколько еще упорствовал. Роген больше не ерничала – сидела спокойно, и это с каждым часом и с каждым новым методом все больше действовало Сайласу на нервы. Он был уверен в своих выводах, в своих решениях, он…
– Все. – Тяжелая рука Махелоны легла ему на плечо. – Хватит, Сайлас. Уже стемнело.
Когда Сайлас поднял взгляд от символов, исчерченных вокруг Роген, оказалось, что комната погрузилась в сумерки. Эшли заснул. Было тихо, только ветер странно выл – как будто не за окном, а прямо в комнате. Глаза были сухие, словно в них насыпали песка. Пальцы онемели. Было холодно.
Он сбросил чужую руку – хватит его трогать – и поднялся на ноги.
– Фу, ну и гадость, – хриплым от долгого молчания голосом пробормотала Роген, двумя пальцами вытягивая волосы. – Теперь три часа буду отмываться…
Окончание фразы заглушила закрывшаяся за Сайласом дверь. Пальцы почти чесались от желания достать пачку, но вместо этого он пошел на кухню. В одном Роген была права: отмываться от глиняного масла из черного тмина действительно та еще морока.
Он яростно намыливал руки, когда Махелона зашел в кухню. Его тяжелые основательные шаги было ни с чем не спутать – даже если бы Сайлас его не чувствовал. Впрочем, надо отдать ему должное: рта он не открывал, пока Сайлас не закончил. Заговорил, только когда тот взялся за полотенце.
– Экзорцизм не сработал. С ней все в норме?
– Это не «экзорцизм», – желчно отозвался Сайлас. – И то, что я не знаю, почему дух не выходит на контакт, не значит, что она в норме, Махелона.
Тусклый свет – когда он успел его включить? – создавал в кухне ощущение страшного запустения: старил мебель, позволял теням грязно липнуть к углам. Сайлас ненавидел грязь. Ненавидел бардак. Ненавидел холод. Он все в этой деревне ненавидел.
Он вытирал палец за пальцем с такой силой, будто хотел снять с себя кожу. Махелона молчал, а за дверью вновь послышались шаги – никто в этом доме не собирался оставлять его в покое. Когда голос Роген раздался за спиной, Сайлас был готов к тому, что она начнет отыгрываться, поэтому не удивился:
– Ну что? Уже готовишься бежать голым по офису?
Сайлас не стал оборачиваться, до боли скобля пальцы жесткой тканью. Вместо него ответил Махелона:
– Ты все еще злишься?
– Не разговаривай со мной. Голым по офису, Доу, – повторила она, а затем скрипнула закрывшаяся дверь.
Сайлас зло отшвырнул полотенце.
Он знал, что станет гоэтиком, с пятнадцати лет.
Конечно, он не оканчивал Академию – в то время его, подростка-гибрида с вампирскими генами, на пушечный выстрел не подпустили бы к учебной базе, к общежитиям, полным зеленых, необученных кадетов. Его готовили там же, где он вырос, – в репозитории, и ему пришлось выложиться на полную, чтобы доказать, что он может быть агентом.
Мало у кого было столько времени на подготовку – и мало кто срастался со своей работой так, как Сайлас. Он знал о духах больше, чем о себе самом; он посвятил изучению потусторонних сущностей больше времени, чем когда-либо посвящал самому себе. У него не было другого выбора: гоэтика была его единственным билетом наружу.
И гоэтика гласила: любая сущность обязана откликнуться на контакт.
Выйдя в густые сумерки, Сайлас обнаружил, что деревню заволокло туманом. Он спустился по ступеням, доставая пачку, но, вместо того чтобы вынуть сигарету, лишь принялся крутить ее в руках, разглядывая туман, стелющийся по земле. Он знал, что станет гоэтиком, с пятнадцати лет – но когда-то, задолго до этого, верил, что духи выглядят примерно так: белый дымок, зависший в воздухе. Этот мелкий наивный дурень, сколько ему там было, – он бы, наверное, подумал: вот он, твой контакт. Выплыл на улицы и заполонил всю деревню.
Но тот Сайлас, который верил в белый дымок, в чужую похвалу и в то, что он нормальный, остался где-то очень далеко – и слава богу, потому что здесь он ничем бы не помог. Куда ему, если даже у взрослого Сайласа, жизнь на это положившего, не получается.
Любой дух, каким бы сильным он ни был, к какому бы виду генезиса ни принадлежал, должен был среагировать. Даже если Сайлас слабее, даже если его навыков не хватило бы, чтобы его изгнать, он должен был показать себя.
Так происходит работа с астральным миром.
Так работает гоэтика.
Даже аномальная зона не смогла бы сломать эти правила. Значит, дело не в том, что они не работают. Дело в том, что Сайлас что-то упускает.
Раздался звук открываемой двери, и на этот раз Сайласу не требовалось даже узнавать шаги: его присутствие в доме было таким сильным, что он чувствовал его постоянно.
Они долго молчали.
Когда Сайлас развернулся, чтобы подняться на крыльцо, то увидел, что Блайт смотрит на него. Не прямо – тот, видимо, не умел смотреть в глаза, во всяком случае Сайлас такого практически не помнил. Скорее, поглядывал. Впрочем, какая разница? Сайлас собирался пройти мимо, когда Блайт его окликнул: