За другой оказалась комната Эмер.
Норман понял это с порога: здесь кровать была заботливо заправлена, на стенах висели детские рисунки и приклеенные высушенные цветы, на ковре валялись игрушки. В глаза сразу бросились стул и стол у окна – они были сколочены вручную, под высоту семилетнего ребенка. Именно к столу Норман и направился.
Здесь все выглядело так, словно Эмер ненадолго отошла: листы бумаги лежали в беспорядке, карандаши были разбросаны, на стопке детских книг стоял стакан воды.
Если честно, Норман ожидал увидеть листы с бесконечными спиралями, как тогда, на улице. Но нет: Кейтлин оказалась права, и на столе оказались только самые обычные детские рисунки. Животные, люди, дома… Некоторые явно изображали Эмер с отцом: для своего возраста девочка хорошо рисовала, подмечая отличительные детали. Норман перебирал листы, заполненные беззаботным детским воображением. Ничего похожего на спираль. Но почему? Не может же быть такого, что она просто решила напугать его в тот день.
В одном из ящиков нашелся плетеный альбом. Норман присел на корточки, листая его, и наткнулся на куда менее проработанный рисунок. В отличие от прочих, где Эмер прорисовывала хмурые брови своего отца и собственные косички, здесь у фигур отца с ребенком даже не было лиц. Одежда тоже отличалась: оба были… в плащах?
– Чего ты здесь застрял?
Доу стоял на пороге, засунув руки в карманы куртки, словно недовольный одним фактом существования Нормана. Но Норман приспособился – и уже начал понимать, что, когда Доу что-то беспокоило, он становился придирчивее и злее.
– Что-нибудь есть в ее рисунках? – спросил Доу, глядя на альбом. – «Мой папочка – поехавший язычник» в детском дневнике?
– Несмешно, – буркнул Норман, вставая. – Вот, взгляни.
Он протянул ему альбом. Доу поморщился, но взял его в руки.
– Ну что? Махелона был прав. Он заставлял собственную дочь делать какое-то оккультное дерьмо, – с явной неприязнью сказал Доу, разглядывая открытую страницу.
– Ты узнаешь ритуал? Какие-нибудь догадки?
– Нет. Ничего знакомого мне… – Он пролистал дальше. Потом вернулся к началу. – Почему здесь она нарисовала себя по-другому? Вот тут, и тут, и тут… Везде рисует себе волосы. А на этом листе нет.
– Да, ты прав… – пробормотал Норман, возвращая альбом и приглядываясь. Внимания к деталям у Доу было не отнять. – И ни одной спирали. Никак не возьму в толк, почему, когда я показал ее рисунок Мойре, та заговорила о временных циклах…
– Если ты снова хочешь завести песенку о Самайне, – предупредил Доу, – то подожди, пока я выйду и закрою дверь.
«Сохраняй спокойствие», «не нужно усугублять обстановку», «пусть отыгрывается» – он раз за разом повторял это себе, словно мантру. Сейчас она дала сбой – и Норман с силой захлопнул альбом.
– В чем твоя проблема? – не выдержал он, поворачиваясь к Доу.
Тот сузил глаза:
– Какая именно? Прямо сейчас у меня их полно.
Они были почти одного роста, может быть, Доу выигрывал сантиметр-другой, не больше. Не та разница, которая позволяет смотреть на человека сверху вниз, но у Доу все равно получалось.
– Попробуй вести себя как нормальный человек, Сайлас, – посоветовал ему Норман. – И внезапно окажется, что вокруг не сплошные придурки.
Он вышел за дверь, чтобы не наговорить лишнего, но голос Доу догнал его и в коридоре:
– Быть «нормальным человеком» – это закрывать глаза на твой инфантилизм, который может стоить нам всем жизни? Верно я перевел?
«Не обращай на него внимания», – взмолился сам себе Норман, вцепляясь в альбом, который, оказывается, забрал с собой. Черт. Нужно вернуть его в комнату. И закрыть ящи…
– Нужно было оставить тебя в отеле.
У Нормана лопнуло терпение.
– Ну и что же? – Он развернулся к нему лицом. – Что я делаю не так?
Он знал, что не стоило давать этому разговору ход, но, видит бог, Сайлас Доу вывел бы из себя и мертвого.
– Ты нянчишься с Блайтом и смотришь ему в рот, – тут же сказал тот, как будто у него действительно был заготовлен список причин считать Нормана Эшли идиотом. – Веришь бабке на слово. Стоило ей начать вешать тебе лапшу на уши – и из аналитика Управления ты превратился в пацана, которого на миссию отправили в первый раз. Ты не думаешь над реальными уликами, потому что зациклился только на поиске Теории Всего.
Они уже разговаривали об этом. Доу уже кидал эти оскорбления ему в лицо. Господи, они ходили по кругу даже в своих претензиях!
– Когда я пытаюсь объяснить тебе специфику своей работы, – Норман чуть не ткнул его в грудь альбомом, – ты отказываешься слушать. Что я, по-твоему, должен…
– Меня не интересует специфика твоей работы, библиотекарь, – отрезал Доу. – Меня интересует результат. Ты его дать не можешь. – Он изобразил на лице фальшивую улыбку. – Так что попробуй начать приносить хоть какую-то пользу, и внезапно окажется, что все вокруг начнут воспринимать тебя всерьез.
Норман не нашелся с ответом. Это было настолько вопиющее искажение фактов, настолько высокомерный взгляд на все, чем он занимался, будто они с Доу смотрели на одно и то же, но видели совершенно разные вещи!
– Твоя призма восприятия… – начал было он, но потом замолчал.
Что он мог сказать? По-детски промямлить: «Я не бесполезный, это только ты так видишь»?
Но ведь Норман и вправду чувствовал себя бесполезным.
– Моя призма восприятия что? – с вызовом спросил Доу.
На удачу Нормана, на втором этаже как раз раздались шаги, и с перил свесился Кэл:
– Его комната выглядит так, словно он пуританин. Зато в кабинете полно всего. Поднимайтесь. Сайлас, слышишь? Прекращай задирать Нормана, у нас куча макулатуры и мало времени.
Несколько мгновений Доу и Норман еще смотрели друг на друга. Доу неприятно ухмыльнулся, и в этой самодовольной ухмылке Норман отчетливо прочитал послание: нас разняли, но я выиграл. О боже, да пошел ты. Конечно, ты бы выиграл, но, блин, пошел ты!
Он молча направился к лестнице, решив, что вернет альбом на обратном пути.
Кабинет – небольшая комната, где уместились массивные шкафы и тяжелый деревянный стол, – выходил окном на площадь с колодцем. Норман осторожно выглянул, проверяя, не видно ли возвращающихся из леса людей, но за окном кто-то поставил жизнь на паузу: деревня была пустынна и неподвижна, даже снег перестал идти.
Кэл не врал: «макулатуры» здесь было полно. Стол Йена был полностью завален бумагами, и от одного вида этого у Нормана начинала болеть голова. Обычно он любил такую работу – муторную, неторопливую, требующую внимания. Но сейчас чувство, что их могут застать в любой момент, и злость, осевшая в нем после разговора с Доу, заставляли его смотреть на все пессимистично.
– Надеюсь, он в этом хаосе не знает, в каком порядке лежат его бумажки, – сказал Кэл, проходясь пальцами по самой высокой стопке, – в любом случае постараемся вернуть так, как было.
Здесь лежало много бумаг и книг, чье назначение угадывалось интуитивно: сметы и бухгалтерский учет, уйма писем, планы и схемы. Норман листал все подряд, но у них было мало шансов: все было на ирландском. То, что взять с собой Киарана не представлялось возможным, теперь оказалось проблемой.
Некоторое время они работали молча, каждый в своем углу, пока Кэл не спросил:
– Если здесь будет список ингредиентов для особо жестокого жертвоприношения первенцев – как мы его узнаем?
– Спроси библиотекаря, – лениво отозвался Доу, стоя к ним спиной, и Норман мгновенно почувствовал вскипающее раздражение. – Он же у нас, оказывается, спец по ритуалам.
Норман стиснул зубы, даже не собираясь на это отвечать, – и отложил бесполезные письма в сторону, переходя к следующей стопке бумаг.
– Что? – спустя какое-то время раздался голос Доу. – Не знаешь ни одного кровавого ритуала, связанного с первенцами?
Он не собирался оставлять его в покое, верно?
– У ацтекского племени чичимеков, – резко сказал Норман без вступления, – был распространен ритуал, во время которого жертве, избираемой из числа детей, вначале рассекали грудную клетку, а затем медленно вырезали сердце, умываясь хлещущей кровью и окропляя жертвенники. Достаточно кроваво для тебя?
– Мило, – в тон ему ответил Доу. Кэл хмыкнул. – Во имя богини Гигиены, я надеюсь? Но если это было добровольно, то не мне судить.
– Это было не добровольно, – «умник», так и норовившее сорваться с языка, Норман удержал за зубами. – Насильно пролитая кровь излучает эманации, усиливающие духов. Или господин гоэтик не разбирается в деталях?
– Я, – сказал Кэл явно для того, чтобы не допустить кровопролития, – я не разбираюсь. Расскажите мне, мне интересно.
– Это разные магические механизмы с точки зрения энергий, – угрюмо пояснил Норман. – Но у нас же тут есть специалист, пусть лучше он объяснит.
Собственные попытки задеть Доу казались ему смехотворными, и Норман тут же почувствовал себя придурком. Не ему тягаться с Доу в пассивной агрессии.
– Если бы вы с Роген проявляли хоть чуть-чуть любопытства к чему-то, что не включает стрельбу по живым мишеням, – протянул Доу, доставая следующую книгу записей, – то знали бы, что на энграммах отображаются остаточные следы только спектра негативных эмоций: страданий и мучений. Это всегда привлекает духов. Их поляна для кормежки. Поэтому их любимые места – там, где совершались насильственные действия. Например, жертвоприношения.
– А добровольная жертва стирает из окружающего пространства всю накопившуюся негативную информацию, – продолжил Норман, на мгновение забыв, что они вообще-то спорили. – И наоборот, их отталкивает. Между прочим, яркий пример подобной искупительной жертвы – мученическая смерть на кресте Иисуса Христа.
– У тебя все сводится к Христу и Библии.
– Да, – Норман даже спорить не стал. – Самый древний и большой справочник по эзотерическим явлениям. Не моя вина, что ты не…
– Странно, – снова оборвал их Кэл, но на этот раз задумчиво.